Надумали сейчас купить — ан дудки. Кольца продаются только по справкам из загса.
И молодые люди спрашивают: что ж, дескать, дорогой Крокодил, нам делать? Не следует ли регистрироваться еще раз?
Такой вот подкожный вопросец они задают. Я-то лично думаю, что этот вопросец сама Жупахина придумала. Не иначе. Муж, он бы поставил вопрос прямо: «до каких пор?», скажем, или «за что проливали кровь свою?». А тут уж очень, понимаете, яда много.
Но не в этом суть. Прочитал я это письмо раз, прочитал два, и прямо глаза разгорелись. Ну разве ж это, думаю, фельетон? Это ж, думаю, великолепный положительный материал, который будит целый ураган мыслей.
Вот, скажем, бросим мы ради интереса ретроспективный взгляд в очень недавнее прошлое. Года четыре назад этой же самой авторучкой писал я обзор писем трудящихся о том, что в продаже нет носков. Действительно, была такая черная полоса в нашей жизни. И я, между прочим, на этой странной беде своих сограждан честно заработал какой-то мизерный гонорар. Такая уж у меня специальность.
А три года назад стали поступать письма, что нигде бритв не найдешь. Куда они подевались — никто, ясное дело, не знал. К этому же периоду можно отнести поток писем о том, что в магазине нет зубных щеток. Потом авторучек. Потом фотобумаги. Еще чего-то.
И все это были такие житейские мелочи, что о них даже противно было писать. И я на нервной почве нажил из-за этих фельетонов астму, стенокардию, тик в правом глазу и опять же мелкий гонорар с вычетом бездетного налога.
И вот, дорогие товарищи, поступают письма, что нет золотых колец. Вы только вдумайтесь, граждане, нет золотых колец! И это всего через каких-нибудь четыре года.
Ну, а давайте бросим робкий взгляд в будущее. Глядишь, лет эдак через пяток начнут жаловаться, что нет бриллиантов. Или жемчуга покажутся мелковаты. А о бритвах, глядишь, и разговоров не будет? Какая же это будет распрекрасная жизнь!
Вот такие светлые мысли пробудило у меня это в общем-то рядовое письмо. И мне захотелось в кои-то веки написать положительный материал. Что я в кои-то веки и сделал.
Владимир ПоляковДОМАШНИЙ ТЕАТР
В этом театре нет афиш, а идущие в нем пьесы не имеют названия. Но спектакли идут утром, днем, вечером. И даже ночью. К тому же без выходных дней.
Зрителей в этом театре нет, но театр не «горит», даже не получая дотации.
Не всегда установлены нужные декорации, часто не вовремя включается и выключается свет, костюмы в основном старые, зато шумовые эффекты выполняются исключительно.
Бывают случаи, что актеры нечетко знают свои роли, путают мизансцены и говорят не совсем тот текст, но это не отражается на успехе спектакля.
Часто выручает импровизация.
Вероятно, вы уже догадались, что сценой в этом театре является моя квартира, а актеры — это я и моя семья.
Распределены все амплуа. Я герой-любовник (я сам выбрал для себя эту роль), моя жена Татьяна, естественно, — героиня. Ее мать, то есть теща, — комическая старуха, мой отец — резонер, наш десятилетний сын Колька — благородный мальчик, и мой друг — сосед по квартире Никита — комик-простак.
Начинает спектакль жена. Она говорит:
— Андрей, ты меня не любишь. Скажи мне об этом честно.
Она не хочет, чтобы я сказал честно, но она настаивает на этом. Ведь это ее роль.
— Ты совершенно не обращаешь на меня внимания, а ведь я женщина. Я еще могу нравиться.
Она знает, что уже давно не может, но ведь она играет обольстительную героиню.
— Как тебе не стыдно! — восклицаю я. — Ты же знаешь, что для меня существуешь только ты одна!
В это время я думаю о машинистке Любе из нашего учреждения. Но я же герой-любовник, и я хватаю жену за руки.
— Сколько раз мне нужно тебе говорить, что я тебя люблю?! Боже мой! За что? За что?
Я беспардонно вру. Я уже давно не люблю ее, но я веду свою роль. Я вхожу в образ. Мельком взглядываю на себя в зеркало для контроля и вижу свои глаза, полные неги и любви. Не отвлекаться! Смотреть в глаза партнерши!
— Таня! Если бы ты знала, как я люблю тебя! (Если бы она знала!)
Вбегает сын. Он только что хватанул в школе двойку, но делает вид, что все в порядке. (Он же артист, он играет роль по меньшей мере четверочника.)
— Папа, что случилось? Я слышал какие-то крики, — говорит он.
— Ничего не было, — говорит жена.
— Значит, мне послышалось, — говорит Колька. (Он знает, что не послышалось, больше того, он знает, что это были за крики, но он же артист! И он играет свою роль.)
— Колюньчик, — говорит Таня, — на тебе рубль, пойди купи себе эскимо и можешь полтора часа погулять. (Она отлично знает, что эскимо стоит 11 копеек, но она играет, что она не знает этого.)
— Ладно, — говорит сын. — Я куплю эскимо и погуляю во дворе.
И он уходит. (Он твердо знает, что никакого эскимо он не купит, а пойдет в кино смотреть фильм, на который детям до 16 лет вход воспрещен. Но он играет отличного, послушного мальчика.)
— Мне надоело терзаться и мучиться! — кричит жена. (Она кричит нарочито громко, чтобы услышала ее мать, находящаяся в соседней комнате.)
Входит мать.
— Опять бранитесь? — спрашивает она. (Она знает, что мы бранимся, но она спрашивает; такой у нее текст.)
— Милые бранятся, только тешатся, — говорит она. (Она же комическая старуха.)
— Он меня совершенно не любит! — всхлипывает жена. (Она научилась вызывать слезы по желанию.)
Тут матери нужно сказать что-нибудь смешное, и она говорит:
— А кого же он тогда любит? Меня, что ли?
Смех. Это смеюсь я. Мне ничуть не смешно, мне это все осточертело, но я смеюсь (ведь я же актер), и теща довольна.
И тут я вспоминаю, что я герой-любовник. Я подхожу к окну и долго смотрю в него. (Пауза.)
— Какой закат! — говорю я. — Он напоминает зарево. (Он мне ничего не напоминает, но я же должен внести элемент поэзии.)
— Таня, ты слышишь, как бьется мое сердце?.. (Это стенокардия, и радоваться тут нечему, но я же артист, черт возьми!)
— Если б я это когда-нибудь услышала! — вздыхает жена. (Ей плевать на мое здоровье).
Стук в дверь. Входит мой друг Никита.
— Ну, что нового? — спрашивает он. (Он абсолютно точно знает, что ничего нового нет и быть не может, но он задает этот вопрос. Он нужен для следующей реплики моей жены.)
— Видимо, нам придется расстаться с Андреем, — произносит она.
Никита отлично понимает, что это чушь, но текст есть текст, и он всплескивает руками и говорит:
— Вы с ума сошли! (Он, конечно, отлично знает, что сходить не с чего.)
— Это она сходит с ума, — говорю я. И тут же: — Что делать, Никита, что делать? (Я-то знаю, что делать, но для приличия спрашиваю.)
— Или нужно наладить отношения, или, если это действительно невозможно, надо их прекращать, — говорит Никита. (Он простак.)
И тут входит мой отец Семен Гаврилович.
— Друзья мои! — говорит он. — Вы уже восемнадцать лет вместе. Пора бы вам перестать ссориться по пустякам. Уж я-то знаю, как вы любите друг друга! (Он знает? Ничего он не знает. Но он положительный резонер.)
— Поцелуйтесь, и пора ужинать, — добавляет он. Мы целуемся. (Господи! В который раз!)
ЗАНАВЕС. КОНЕЦ СПЕКТАКЛЯ.
ЗАВТРА МЫ БУДЕМ ИГРАТЬ СНОВА.
Александр ЖаровКОГДА ЦВЕТЕТ ЧЕРЕМУХА
Черемуха колышется
Несмелою листвой.
Опять под вечер слышится
Знакомый голос твой.
Опять мотив «Страдания»
Ручьем звенит в саду…
Но только на свидание
Я нынче не пойду!
Меня еще не вызвала
К себе моя весна.
Сижу у телевизора
С подружкой дотемна.
Мы даже после ужина
Любуемся вдвоем
Каким-нибудь заслуженным
Московским соловьем.
Поет он под гармонику
Без приторных гримас —
Не ходит возле столиков,
А все глядит на нас.
Глаза зарею светятся,
А голос — чистый мед…
Не крутится, не вертится,
Не шепчет, а поет.
Шуми, листва несмелая,
Неси ему привет!
Мети метелью белою,
Черемуховый цвет!
Но вот мотив «Страдания»
Опять звенит в саду.
Пожалуй, на свидание
Я все-таки пойду.
Борис ЕгоровСАНАТОРИЙ «БОРЗАН»
В санаторий «Борзан» я попал не в качестве отдыхающего. Я приехал в командировку от журнала.
Редактор сказал:
— Тебе, наверное, известно, что на пороге лето. Встает тема отпусков. Поезжай в санаторий и напиши критическую корреспонденцию.
— О чем? — спросил я.
— Как о чем? О недостатках. Как лечатся, отдыхают.
— Есть конкретный адрес?
— Нет. Возьми любой по справочнику…
Санаториев на «а» в справочнике мне не попалось. Взял первый же на «б» — «Борзан». Естественно, никакого представления о нем я не имел. Тем удивительнее была моя с ним встреча.
…Прежде чем войти в ворота, я долго шел вдоль аккуратного, красивого забора. Дырок в нем и оторванных досок я не обнаружил, что меня немало озадачило. Как же возвращаются больные на заповедную территорию из ночных походов? Ведь ворота после отбоя положено запирать.
От старичка привратника, который сидел в шезлонге и читал книгу Чуковского «От двух до пяти», я узнал, что ворота не затворяются никогда. В этом нет надобности: больные по ночам в соседний поселок не ходят.
— А зачем же тогда вы тут сидите?
— Я, милок, встречаю отдыхающих. Которые приезжают. И чужих не пускаю. Чтобы наших не развращали.
Я достал сигареты и предложил собеседнику:
— Закуривайте. Только вот бензин у меня в зажигалке вроде кончился. Не найдется ли спичек?
— Благодарствую, — ответил привратник. — Не отравляюсь. И у нас вообще никто не курит.