Еще шпигуют иногда
«Инъязами» с великим рвением
(С утра — суббота и среда)…
То остается лишь практически
Установить по вечерам
Час физико-математический
(В пределах вузовских программ).
Набравшись силы и терпения,
Назло соседской детворе
Учить дитя искусству пения
На бледной утренней заре.
И полдней ночью, между зорями,
В часы без шума и жары,
С ребенком изучать теорию
Мудрейшей шахматной игры.
Тогда, уверен в полной мере я,
Поклонники таких затей
Напишут толстый том из серии
«Жизнь замечательных детей».
Эдуард ПолянскийЧТО МНЕ ПОДАРИТЬ?
— Интересно, какой подарок вы мне преподнесете? — напрямик спросил я у сослуживцев накануне своего пятидесятилетия.
— Думаем купить радиоприемник, — ответили они, засмущавшись.
— Только чтобы на ножках, — предупредил я, — а то мне не на что будет его поставить.
— Видите ли, Николай Николаевич, — промямлила сидящая справа от меня экономист Валя, — на приемник с ножками у нас не хватает денег.
— Вот так-так! Приемник презентовать решились, а на ерунде, на ножках, экономите? — пристыдил я своих коллег. — Какую же сумму вы собрали, если у вас на ножки не хватает?
— Семьдесят рублей, — симпатично покраснев, ответила экономист Катя, сидящая слева от меня.
— Семьдесят?! — удивленно переспросил я и обвел сослуживцев укоризненным взглядом. — Да вы издеваетесь надо мной! На эти гроши и без ножек-то ничего порядочного не купишь. По скольку же вы собирали, если не секрет?
— По семь рублей с носа, — как бы извиняясь, ответила Валя.
— Не понимаю, — сказал я грустно. — Стоило ли мне в таком случае достигать юбилейного возраста? Отчего же по семь, если Петухову полгода назад по десятке отвалили?
— С Петуховым была совсем другая статья, — разъяснил мне плановик Цыпкин. — Петухов уходил на почетную старость, навсегда расставался с коллективом. Будете вы уходить на пенсию, тоже по червонцу скинемся.
— Может, вы и правы, — сказал я. — Хотя вряд ли при таком отношении я доживу до пенсии. Но меня волнует и другое: почему собрано семьдесят рублей, когда в нашем отделе работает двенадцать человек. Меня, естественно, вычтем. Итого одиннадцать человек. Одиннадцать на семь, как известно, семьдесят семь.
— Вы забыли, что Уварова в отпуске, — напомнил Цыпкин, глядя сквозь меня.
— Вовсе не забыл. И пусть в отпуске. Она, я думаю, специально приурочила отпуск к моему юбилею, чтобы зажилить семь рублей. А вы ей потакаете. Внесите за нее пока из профсоюзных денег.
— Неудобно, Николай Николаевич, — сказал Цыпкин, изучая чернильное пятно на своем столе. — Все-таки человек с курорта вернется. А оттуда, сами понимаете, денег не привозят. Вы и так получите два подарка: один — от нашего отдела, второй — от дирекции.
— Что вы говорите! — оживился я. — И от дирекции тоже? Это меняет дело! Ладно. Пусть Уварова отдаст мне семь рублей, когда сможет. Конечно, сразу после отпуска ей будет тяжеловато. Я понимаю. У самого дети есть.
— Все-таки что вам подарить? — спросил Цыпкин, переводя взгляд с пятна на меня. — Хотите кресло-кровать?
— Намекаешь на мои ссоры с женой? — насторожился я. — Так это не твоего ума дело…
— Вчера в универмаге чайные сервизы появились на двенадцать персон, — непонятно к кому обращаясь, сказала инженер Евгения Васильевна. — Сорок два рубля пятьдесят копеек стоят. Я даже удивилась, почему так дешево.
— На двенадцать персон, говорите? — заинтересовался я. — Неплохо. Шесть персон можно будет продать… А скажите, Евгения Васильевна, чашечки с цветочками?
— С цветочками, — с готовностью ответила Евгения Васильевна.
— Совсем неплохо. А какие цветы, садовые или полевые? Хотелось бы полевых — жена их очень любит.
— Нет, садовые, — огорчилась Евгения Васильевна.
— Это хуже, но терпимо, — сказал я. — А чайник вместительный?
— Да, вполне, — заверила меня Евгения Васильевна. — И розетки есть для варенья. Тоже очень удобные, вместительные.
— Что же в этом удобного? — снисходительно засмеялся я. — Какой гость попадется. А то и варенья не напасешься. Впрочем, так и быть: даю согласие на сервиз. Но остается еще двадцать семь с полтиной.
— Можно купить настенные часы, — снова вмешался Цыпкин. — На веревочке.
— На какой еще веревочке? — спросил я недоверчиво.
— На обыкновенной. Висят и тикают.
— Ну и подковыристый же ты парень, Цыпкин! — возмутился я. — Мне не нужно, чтобы они тикали. Я буду спать, а они будут тикать!
— Тогда соглашайтесь на торшер — он не тикает, — сказал Цыпкин.
— А ты не диктуй. Я сам знаю, что мне подарить, — сказал я, положив на стол счеты. — Значит, так: купите в галантерее четыре пары безразмерных носков по рубль восемьдесят — мои совсем порвались, пару капроновых чулок для жены, желательно немецких, без шва, десять рублей выдадите на руки — мне как раз не хватает на отрез для костюма. Итого — двадцать рублей двадцать копеек.
— Осталось на бутылку кубинского рома и пачку сигарет, — вставил Цыпкин.
— Будешь глотать ром в свой юбилей, — отрезал я. — А у меня сегодня не решена проблема с овощами. Девочки, кто пойдет за подарками?
— Мы, — сказали Валя и Катя.
— Зайдите на рынок и купите на оставшиеся деньги все, что написала жена на этой бумажке. Лук репчатый, картошку, морковку и так далее… Все. Можете идти!
Евгений МатвеевВОТ Я СИЖУ И ДУМАЮ
Вот я сижу и думаю: вот я сижу и думаю, а там, за окном, — жизнь, вороны там летают, велосипедисты ездят, Сыромятников мебель носит…
Да, жизнь не стоит на месте!.. Хотя нет, Сыромятников, пожалуй, дома сидит. Он сидит, а перед ним бутылка стоит и банка маринованных огурчиков. А он, чудак, сидит, потому что в мебельном выходной сегодня.
Вот и я сижу и думаю: а давно ли мне семнадцать лет было? Давно. Лет тридцать назад. Как сейчас, помню: течет река Волга, а мне семнадцать лет. А в Волге — рыба. Первая рыбалка тогда была на рассвете, первые соловьи на закате, первые маринованные огурчики на закуску…
А тут еще первая любовь, знаете ли…
— Ты меня любишь? — спрашивают меня, бывало.
— Да, — говорю я, конечно. — Замаринуй огурчиков.
А в ответ слышу:
— Нет.
Нет бы сказать: да! Я, конечно, учитывал силу своего пола и скандалов не давал себе устраивать. Я просто сам тогда спрашивал:
— Ты меня любишь?
В ответ, конечно:
— Да.
— Замаринуй, — говорю тогда, — огурчиков.
А в ответ:
— Нет.
Конечно, при этом и дружба юношеская бывала. Не имей сто друзей — вот тебе и вся арифметика!
А потом — дальнейшая жизнь, которая и сейчас продолжается.
Вот я вчера сижу возле дома на скамеечке и в шутку думаю: а не передумать ли мне старую пословицу на новый лад? Например, так: не имей двух рублей, а имей двух друзей, и чтобы каждый из них имел бы при себе рубль. Тогда и твой рубль не пропадет внапрасную, если еще шестьдесят две копейки раздобыть.
И тут как раз — Сыромятников из подъезда. Он хоть немножко и бестолочь, но я все-таки сделал снисхождение. Я ему сказал:
— А у меня рубль.
А он дурак дураком…
— А у меня нету, — говорит.
— Это почему же, — говорю я ему, — нету? Вернись домой и возьми два рубля шестьдесят две копейки.
А он:
— Не могу, — говорит. — На меня жена и так уж сегодня замахивалась.
— Чем, — спрашиваю, — замахивалась-то? Веником? Половником? Банкой с огурчиками?
А он грубый такой, плохо воспитанный такой человек.
— Бюстгальтером, — говорит.
Он такой недотепа, этот Сыромятников, что мне и думать о нем не хочется. У него даже сны глупые. Ему однажды приснилось, будто он шашлык.
— Хорошо, — говорю ему. — Ну, а дальше что?
— А дальше я проснулся, — отвечает.
— И все? — спрашиваю.
— Все, — говорит. — Но только из-за этого чертова шашлыка пива ужасно захотелось.
— Ну, и выпил бы.
— А где? На пивзаводе аппарат какой-то не то сломался, не то вовсе украден! А я, как назло, еще и огурцов маринованных наелся!
Ну что вы скажете! Невозможный же человек! Однако огурчики у него замечательные. Жена у него сама их делает. Когда огурчики-то летом поспевают, она берет и идет на базар и выбирает там самые маленькие, молоденькие такие, с пупырышками. Чесночку, конечно, укропчику, листочки, конечно, от черной смородины. Лучше даже не листочки, а прямо почечки, которые только еще наклюнулись.
Вот я сижу и думаю: а не пойти ли мне к Сыромятниковым?
Ясон ГерсамияСУХУМСКИЕ ФОНТАНЫ
Это неважно, как называется контора, верьте слову. Я специально приехал в Сухуми. Мне следовало получить в неупомянутой конторе справку, подтверждающую, что я — это я. По-моему, большинство справок только для этого и нужно. Не так ли?
В конторе было тихо и прохладно, как будто и не было на свете знойной сухумской жары и неумолчного шума на улицах. Согласитесь, это приятно. Меня встретил сотрудник такой любезной улыбкой, какая достается на долю разве только именитого родственника. Я человек пожилой, робкий, и вежливость иногда доставляет мне удовольствие.
Добрый, теплый взгляд этого сотрудника словно бы говорил: «Дорогой, ну проси что хочешь, все сделаю».
Я не остался в долгу и нежным голосом сказал:
— Могу ли я, дорогой мой, видеть самого директора?
— Не можешь, уважаемый, его нет.
— А заместителя товарища директора?
— Тоже нет. Кроме меня, никого в конторе нет.