Это по-настоящему. Это с человеческой интонацией. Человек обращается к человеку. Это проймет! Но взрывается праведник. Что за стиль? Нестандарт! Вольнодумство! Где деловитость? И вот уже скрежещет перо: «Уважаемая редакция. Пишу вам от злости…»
В. КомовСПЛОШНЫЕ НАМЕКИ
Когда телятница Абросимова исполнила романс «Пара гнедых», бригадир Поваренков вынул из брючного кармана блокнотик и стал что-то записывать.
Концерт был в самом зените. Члены бригады горячо аплодировали самодеятельным артистам — своим односельчанам. А Поваренков продолжал делать пометки. При этом он осуждающе смотрел в сторону улыбающегося комсорга колхоза Алексеева: «Затеял все это и радуется…?»
Назавтра бригадир принес в партком колхоза заявление:
«Прошу обратить внимание и принять соответствующие меры к нашему комсоргу. Он организовал самодеятельный концерт из сплошных намеков, чтобы при всем народе, то есть при моих подчиненных, подорвать в самом корне мой авторитет. Вот конкретные факты-примеры. В песне «Пара гнедых?» говорится про «тощих, голодных и грустных на вид» лошадей. Вроде бы о старине, а на самом деле о нашем бригадном конепоголовье. Сам знаю, что от недосмотра и пьянства конюха Гаврилыча кони почти доходягами стали. Но зачем же афишировать это со сцены да еще в предпраздничный день? В другом стихотворении под музыку излагается про «поле чистое, изукрашенное цветочками». Конечно, летом был зафиксирован факт зарастания отдельных посевов сорняками. Выходит, опять старое вспомнили.
Обидно было слушать также факты-примеры про «дороги, пыль да туман» и старорежимные выражения «Эй, ухнем! Эй, ухнем! Еще разик, еще раз!». Малолетке и то понятно, что все это подковырки: одни намекают на неотремонтированный участок дороги от бригады до автотрассы, вторые — на плохую механизацию фермы. Может, это и правильно, но к чему несолидная критика под гармошку и пианино?
А еще самозваные артисты исполняли, видать, тоже по заданию:
«Позарастали стежки-дорожки,
где проходили милого ножки».
Намек: редко бываю на стройке нового коровника.
«…А в лугах трава не скошена».
Намек: припоздал с сенокосом.
А под конец самодеятельность вовсе распоясалась и запела:
«Не бушуйте, ветры буйные,
Перестаньте выть, осенние!
Не к тому ли вы бушуете,
Чтобы стоны заглушить мои?»
Намек: плохо подготовился к зимовке скота. Коровы и свиньи, мол, начнут выть и стонать, то есть мычать и хрюкать, от нехватки кормов.
Все эти факты-примеры приведены не к месту и не ко времени. Люди собрались попраздновать, культурно отдохнуть, им же под разными подливами критику на непосредственного руководителя подсовывают. А зачинщик всего перечисленного комсорг Алексеев сидел и ехидно ухмылялся. И это называется уважение к старшим? Прошу разобраться и сделать выводы».
Открылась дверь, и вошел Алексеев.
— На ловца и зверь… На, изучи. — И, чуть приметно улыбнувшись, парторг колхоза Калмыков протянул заявление бригадира.
Комсорг прочитал и заметил:
— Честное слово, не думал, не гадал, что наш безобидный концерт вызовет у Петра Семеновича такую здоровую самокритику.
Н. ИсаевУНИКАЛЬНЫЕ ГОРОДА
Обстоятельства сложились так, что из пункта А в пункт Б вышел турист.
Мало этого, из пункта Б в пункт А тоже вышел турист.
Оба туриста совершенно случайно встретились в пункте С, как раз на полдороге между А и Б.
— Ничего себе этот С, — сказал Первый. — Симпатичный такой городок.
— Да, С симпатичен, — подтвердил Второй.
— А сами вы откуда? — поинтересовался Первый.
— Я из Б, — с гордостью ответил Второй.
— О! Из Б! Я бывал в Б! — воскликнул Первый. — Уникальный город!
— Да, Б уникален, — согласился Второй.
— Знаете, что мне у вас больше всего нравится? Озеро ваше. Такое отгрохали — берегов не видать.
— Да, озеро у нас… Какое озеро?
— Водохранилище, говорю, отгрохали что надо.
— И давно отгрохали?
— Года два назад.
— Интересно. Первый раз слышу. Все, знаете ли, в походах или у костра. А насчет озера это хорошо придумали. Рыбачить-то я на Селигер езжу или на Каспий. А у нас-то там, в озере, клюет?
— Клюет. Правда, я не особенный рыболов. Я на ваше озеро из-за знаменитой пещеры ходил.
— Да, пещера у нас… Какая пещера?
— Как какая? Длинная. 350 километров. Начинается у вас, кончается в соседней области.
— Что вы говорите? Никогда бы не подумал. У нас — и пещера! И такой удлиненности…
— Да, красавица пещера. Сходили бы на досуге, посмотрели. Вход с 10.00. А то неудобно, своих мест не знаете!
— Ну, почему же не знаю…
— Главное, конечно, на стоянку древнего человека там посмотрите.
— Что, давно стоит?
— Кто?
— Человек какой-то, вы говорите, стоит.
— Где? А… Этот давно стоит, то есть стоял. Кто говорит, неандерталец, кто — питекантроп, но все равно интересно.
— Надо будет как-нибудь выбраться. Да все некогда. Сейчас к вам в А тороплюсь, пока не поздно.
— Не пожалеете — прекрасный город. А почему, собственно, пока не поздно?
— Вы что же, ничего не знаете?
— Нет.
— Опускается ваш А. Что ни год, все ниже и ниже уровня моря. Ученые подсчитали, того и гляди, совсем под воду уйдет.
— Господи, да я три дня как оттуда, а ничего не знаю!
— Вот и напрасно. Я посторонний человек, и то знаю, что за год ваш А на полтора сантиметра опускается, к 3000 году его, того и гляди, совсем затопит.
«Я назад побегу, — решил Первый. — Жену предупредить».
«И то, — задумался Второй. — Пойду-ка к себе в Б. Пещеру посмотрю, человека этого… Может, стоит еще».
М. ВиленскийПИСЬМО МАЛЬЧИКУ С ПЛАКАТИКОМ(вручить через 20 лет)
Привет, Джонни, паренек из Оклахома-сити! Давненько написано это письмо — в далеком 1971 году. А теперь, в 1991-м, пентагоновская повестка, наверное, приказала тебе явиться на призывной пункт.
Извини, дружище, что называю тебя Джонни. Вполне возможно, что ты вовсе Майкл, Джозеф, а то и Уильям — тезка лейтенанта Уильяма Колли. Журнал «Тайм», опубликовавший 12 апреля 1971 года это фото, не удосужился назвать твое имя. Так что уж прости, если ошиблись.
Мы не просто так, Джонни, вспомнили лейтенанта Уильяма Колли. По странной прихоти твоих родителей твоя судьба сплелась с судьбой этого изверга. На снимке ты запечатлен в картузике с лихо заломленным козырьком и с плакатиком на груди: «Будут ли меня судить в 1991-м? Помогите Колли, чтобы помочь мне». Не знаем, кто нацарапал эти слова на фанерке — мать или отец. За их поступки ты, конечно, не отвечаешь. Но они-то обязаны были отвечать за твою судьбу.
Чтобы ты не угодил на скамью подсудимых, Джонни, мы хотим рассказать тебе, что творилось в твоей стране в 1971 году.
Америка ощупью брела во тьме бездуховной пустыни, чавкая сапогами в кровавой жиже неправедной вьетнамской войны. Непрошеная и незваная, вломилась она в чужой и далекий дом. Велеречивые деятели, любившие поболтать про мораль, справедливость и права человека, растоптали во Вьетнаме и первое, и второе, и третье…
Если твоя матушка находила время не только для изготовления глупых плакатиков, то она, видимо, читала тебе детские стишки про Шалтая-Болтая, того, что сидел на стене и упал во сне. Помнишь, что было дальше: и вся королевская конница и вся королевская рать не могли поднять этого самого Шалтая-Болтая.
Так вот, парень, представь себе, что Шалтай-Болтай — это престиж твоей страны. Весь Пентагон со всеми его напалмами, шариковыми бомбами, дефолиантами и «тигровыми клетками» был не в состоянии поднять престиж Америки, ведшей разбойную, грязную войну. Солдафоны из каменной пятистенки, которые сегодня прислали тебе повестку, тогда, в пору твоего младенчества, оставляли за собой в Индокитае пустынные пепелища. Но возникала еще и другая мертвая зона — зона выжженных душ, которую оставлял за собой Пентагон в Америке. В эту зону угодила и твоя матушка, парень. Иначе зачем бы она стала выводить на куске фанеры такой опасный вздор: «Помогите Колли, чтобы помочь мне»? Да, видно, маху дал старик Моисей, не выбив на скрижали маленькое примечание к своим заповедям: «Не чти отца своего и мать свою, если говорят они те бе: «Убий неповинного».
Всерьез Колли нуждался тогда лишь в одном виде помощи — нужно было помочь ему поскорее сесть на электрический стул. Вместо этого президент подарил ему свободу.
Чудны́е вещи творились в твоей стране, мальчик!
Однажды в 1970-м по улицам Нью-Йорка прошла демонстрация половых извращенцев. Они требовали равноправия с нормальными людьми. Полицейские любезно улыбались. Естественно, обошлось без избитых и арестованных. Наркоманы, психопаты, насильники, извращенцы давно стали нормой американской жизни. Для сотен тысяч американцев дух марихуаны заменил духовную жизнь. «У нас пермиссивное общество», — говорили буржуазные американские социологи. Пермиссивное значит «разрешительное». То есть общество, где все разрешено, все дозволено. Но почему же, когда на улицы выходили нормальные люди с наинормальнейшими требованиями прекратить войну во Вьетнаме, воздух оглашался свистом дубинок, хрустом костей, шорохом волочащихся по мостовой ног арестованных? «У нас репрессивное общество», — объясняли другие философы. То пермиссивное, то репрессивное. Противоречие? Ничуть. В мире извращенных представлений о добре и зле все наоборот — дурное разрешалось, доброе подавлялось.