Больное общество физически репрессировало президента Джона Кеннеди. К заговорщикам, организаторам убийства отнеслись пермиссивно — их постарались не найти.
Застрелили Мартина Лютера Кинга — репрессия за руководство освободительной борьбой чернокожих американцев. Его убийце Рею судьи сказали: «Если действовал с сообщниками — электрический стул. Один — пожизненная тюрьма. Выбирай». Суд длился минуту. Рей выбрал жизнь. К заговорщикам подошли пермиссивно. Они остались на свободе.
Но если пермиссивно убивать своих национальных лидеров, то кто же станет репрессировать за убийство чужих людей, желтых по цвету кожи и красных по убеждениям?
И лейтенант Уильям Колли по прозвищу «Рыжик» стрелял в женщин и детей.
У него, понимаешь ли, были плохие цифровые показатели. Его взвод отставал в соревновании с другими подразделениями. У тех была лучшая «трупная статистика». А Рыжик не хотел заниматься очковтирательством. Рыжик был честненький. Так его воспитали. В других подразделениях антенны на бронетранспортерах напоминали наколку для чеков в универмаге «Мэйси» вечером под рождество — почти доверху унизаны отрезанными ушами убитых вьетнамцев. У Колли же антенны болтались, как голый осенний ивняк на ветру. Капитан Медина в целях улучшения статистики велел стрелять «во все, что дышит». 102 человека из деревни Сонгми перестали дышать. Колли не забыл пристрелить из пистолета двухлетнего ребенка, который плакал в придорожной пыли. Он стоял приблизительно так же, Джонни, как ты на снимке из «Тайма», с той только разницей, что он не улыбался и не было на нем плакатика с призывом помогать Колли. В ту минуту Колли не нуждался в помощи. Он сам хорошо управлялся.
Когда вести о Сонгми выползли на газетные полосы, твоя страна, Джонни, разноголосо загомонила. Одни ужаснулись, другие полезли на рожон. Ура-патриоты вступились за Колли. «Во-первых, этого не было, а во-вторых, так им и надо», — хрипло взревела орда воинствующих шовинистов и дремучих мещан, свихнувшихся на почве антикоммунизма. Правда, сквозь их рев раздавались и кое-какие осмысленные силлогизмы типа «Почему только он, а не стоящие над ним капитаны, полковники, генералы и президенты?», «Мы ветераны войны, у каждого из нас за плечами свое Сонгми, но нас награждали, а не судили. Если мы герои, то и он герой. Если он убийца, то и мы преступники».
Кто-то засучил рукава, обнажив поросшие жестким волосом руки, где-то отметили повышение спроса на оптические прицелы. Возможно, кому-то привиделось 22 ноября 1963 года. 12 часов 43 минуты дня. Даллас. Перекресток Хьюстон-стрит и Эльм-стрит, семиэтажное морковного цвета здание книжного склада, сухие щелчки выстрелов, полузадушенный крик женщины, сменившей позднее фамилию на Онассис: «О нет, нет!..»
Президент освободил Колли. Подошел с пермиссивных позиций.
Ах, Джонни, ты был тогда слишком мал, чтобы понимать смысл происшедшего! Ты бегал в своем жокейском картузике и, наверное, не понял толком, по какому такому поводу твоя матушка заливалась счастливым смехом и на радостях испекла праздничный яблочный пирог, изобразив на нем цветными кремами американский флаг.
Да что там мамин пирог!.. Ты бы видел, Джонни, что творилось на Капитолийском холме — конгрессмены и сенаторы, враз позабыв любимые цитатки из Шекспира и библии, в плотоядном восторге повскакали со своих мест. Наконец-то они объединились — либералы и консерваторы, ястребы и белые в кровавую крапинку голуби. Были забыты все межпартийные дрязги, свершилось трогательнейшее слияние на общей почве — на пропитанной кровью и закапанной серым мозговым веществом почве деревушки Сонгми. Слетели фиговые листки, упали на капитолийский паркет вконец измызганные хитоны цивилизации. Чуть не четверть Америки понеслась в непристойном, обезьяньем хороводе, припевая: «Бей желтых, бэби, жги, красных, дарлинг!»
Но внезапно словно легкая тень пала на ликующую толпу. Нечто темное и пугающее, покачиваясь, нависло над головами. То выплыл из коллективной памяти огромный вопрос, чем-то напоминающий свитую из манильского каната петлю. Да, то был вопрос вопросов, всем силлогизмам силлогизм: «Так ли уж отличаются военные преступления нацистов, карой за которые стал приговор Нюрнбергского трибунала, от преступлений американской военщины во Вьетнаме? А если не столь уж отличаются, то почему же нет второго Нюрнбергского процесса? И почему за Хатынь, Орадур, Лидице вещали, а за Сонгми милуют?»
Теперь, в 1991 году, ты взрослый парень, Джонни. В руках у тебя пентагоновская повестка. Поразмысли, Джонни. История не президент. Она не помилует.
Г. ОсиповУБИЙЦЫ ДАЮТ ИНТЕРВЬЮ
Этот респектабельный господин разгневан. Его, процветающего бизнесмена, владельца первоклассного ресторана «Мейфер Инн» на Квинзвей, 1184, в Торонто, почему-то заставляют вспоминать события, о которых он предпочел бы молчать вечно.
Восседая в кабинете своего заведения, оцениваемого в триста с лишним тысяч долларов, мистер Дмитро Купяк дает интервью.
Корреспондента влиятельной канадской газеты «Глоб энд Мейл» интересует один вопрос: как мистер Купяк реагирует на официальное сообщение о том, что против него в СССР возбуждено уголовное дело? Он обвиняется в массовых зверских убийствах двухсот человек на Львовщине, в военных преступлениях и измене Родине.
— Они пытаются морально убить меня, — сердится Купяк. — Если бы я был простым рабочим, меня бы не тронули. Но я создал это дело — ресторан — тяжелым трудом. Я виновен лишь в том, что богат. Они хотят лишить меня собственности…
Итак, к нему, видите ли, применен «классовый» подход. И только. Другой вины за ним нет.
Далее владелец «Мейфер Инн» доверительно сообщает, что он приехал в 1948 году в Канаду, не имея за душой ни гроша. Один добрый человек дал ему взаймы двести сорок долларов. И вот он, честнейший из честнейших бизнесменов, при помощи пота и мозолей округлил эту сумму до трехсот тысяч.
Когда другие корреспонденты попросили Купяка вернуться к основной теме интервью, он ответил, что выдвинутые против него в 1964—1967 годах обвинения являются «частью плана запугивания», что в убийствах мирных граждан он не замешан и сражался против «русской полиции».
— Подобные обвинения, — добавил он, — были выдвинуты еще раньше торонтской газетой «Вохенбладт».
— Почему же вы не привлекли эту газету к суду, если ее обвинения ложны? — резонно спросили журналисты.
— Я не хотел гласности, — насупившись, ответил Купяк.
— А что вы скажете по поводу дополнительных обвинений, выдвинутых против вас Львовским областным судом осенью 1969 года? — спросили спустя некоторое время другие дотошные газетчики. — Там, на Украине, не так давно осуждены ваши соучастники: В. Олейник («Голодомор»), А. Мороз («Байрак»), С. Чучман («Береза»), П. Чучман («Бенито») и другие. В определении суда прямо сказано, что атаманом этой шайки убийц были вы, мистер Купяк-Клей. И вам даже прислали из Львова в Торонто официальную повестку: «…Львовская прокуратура сообщает, что за преступления, учиненные вами в 1941—1945 годах на территории Львовской области УССР, против вас возбуждено уголовное дело, в связи с чем вы вызываетесь на допрос как обвиняемый… Для получения визы на въезд в Советский Союз и оплаты дорожных расходов вам следует обратиться в посольство СССР в Оттаве».
При словах «обратиться в посольство СССР» на бульдожьей физиономии Купяка заходили багрово-коричневые пятна.
— Я уже ответил, что не хочу гласности! — зарычал он.
И в самом деле, зачем гласность атаману националистической банды, главарю «бойовки СБ» (служба безопасности), бывшему агенту гестапо, вешателю мирного населения, поджигателю украинских и польских деревень, известному в националистическом подполье под кличками «Славко Весляр» и «Митько Клей», скрывавшемуся теперь за неоновыми витринами фешенебельного кабака в Торонто?!
Карьера Дмитрия Купяка началась в его родном селе Яблоневке на Львовщине, где он с братом Михаилом по кличке «Генерал» по заданию гестапо возглавил отряд карателей-полицаев, которых их хозяева натравливали на советских патриотов. На толстых, словно сардельки, пальцах этого мясника кровь односельчанина Ивана Зерского, супругов Яремкевичей и Максимишиных, колхозницы Марии Хохулы, слесаря Василия Чарковского… Сожженное дотла село Адамы, двести убитых и замученных украинских патриотов — таков кровавый след банды «Митька Клея».
Осенью 1944 года, боясь ответственности за свои преступления, Купяк-Клей драпанул в леса, в оуновско-бандеровское подполье, и стал вожаком банды, орудовавшей близ городов Львов и Буек, в селах Бродовского, Золочевского и Каменка-Бугского районов. «Лесные волки» совершали ночные налеты на села и хутора, жестоко истязали и убивали мирных жителей, грабили на большой дороге. Банда была подчинена одному из деятелей ОУН, фашисту Григорию Пришляку, под кличками «Микушка», «Сирнык», «Вайсе». Свои донесения Пришляку Купяк подписывал шифром «XIII—К»…
Такова правда о нынешнем владельце «Мейфер Инн» к Торонто. Остается рассказать, каким «трудом» им нажиты сотни тысяч долларов, на чьих костях стоит его фешенебельный кабак.
Осенью 1945 года Купяк-Клей с фальшивым паспортом на имя польского переселенца Владислава Бродзяка, вынырнув во Вроцлаве, сбыл спекулянтам награбленные меха и ценности, в том числе золотые зубы и коронки, снятые с его жертв. А потом с помощью новых хозяев из «Интеллидженс сервис» и американской военной разведки сбежал под крылышко штаб-квартиры украинских националистов в Лондоне, откуда и переплыл через океан в далекую Канаду.
Искренне не желает гласности и другой бандит, окопавшийся в Великобритании. Натурализовавшийся британец и владелец отеля в городе Борнмуте Джордж Чапелл, он же Григорий Епифанович Чаподзе, возмущен тем, что некоторые английские газеты, узнав о требовании советских властей выдать его, военного преступника и изменника Родины, запестрели заголовками: «Странная загадка Джорджа Чапелла», «Кто есть Чапелл?».