— Я опровергаю утверждения русских, — заявил мистер Чапелл в интервью журналистам газеты «Санди экспресс». — Я отказываюсь говорить о том, что я делал в то время, когда меня подозревали в массовых убийствах евреев на Украине. У меня остались родственники, и я не могу говорить…
Вот так!
Когда же корреспонденты «Санди экспресс» попросили министерство иностранных дел Англии пролить свет на «странную загадку» Джорджа Чапелла, на Уайтхолле ответили:
— Это — дело министерства внутренних дел.
А в министерстве внутренних дел сказали:
— В настоящий момент нет никого, кто бы смог ответить на этот вопрос.
Правда, несколько позже Уайтхолл выступил с официальным заявлением, в котором, ссылаясь на то, что требование о выдаче Чапелла-Чаподзе последовало почти через двадцать пять лет после окончания войны, сообщил, что МИД Англии «не в состоянии рассмотреть эту просьбу».
Разумеется, это вполне устраивает преуспевающего владельца отеля в Борнмуте.
Из дальнейших бесед с мистером Чапеллом выяснилось, что он еще не стар, недавно женился и, вероятно, еще может пригодиться джентльменам из секретной службы. Пока же Джордж Чапелл-Чаподзе, как и Купяк-Клей, делает бизнес, а всякие напоминания о его участии в зверствах батальона СС «Нахтигаль» и прочих фашистских бандах в некогда оккупированных гитлеровцами районах СССР почему-то вызывают у него отрицательные эмоции.
Если господа бандиты в Торонто и Борнмуте, страшась гласности, все же вынуждены изредка отвечать на вопросы журналистов, то их собрат в Нью-Йорке Болеслав Мойковскис лихорадочно меняет имена, клички, адреса, заметает следы. Еще не так давно его видели в собственной квартире на улице Гранта, № 232, в Миноле (Нью-Йорк), а ныне он вновь уполз в какую-то темную щель и только время от времени анонимно появляется в соборе католиков-эмигрантов.
Однажды он все же попался на глаза одному нью-йоркскому репортеру и на вопрос о том, чем он занимается, кротко ответил:
— Я молюсь богу.
Этот атаман не зря вымаливает у бога прощения грехов и бежит от света в тараканьи норы. На счету его банды, орудовавшей в годы фашистской оккупации на территории Латвии, 15 199 убитых советских людей — латышей, русских, евреев, цыган. В его личном кровавом синодике числятся 553 партизана, 507 антифашистов-подпольщиков, 1 556 угнанных в рабство в Германию латвийских юношей и девушек. Совместно с бывшим начальником Резекненского уезда Эйселисом (скрывается в ФРГ) они провели карательную акцию в деревне Аудрини. Бандиты стерли ее с лица земли, расстреляли и повесили на Ангупанских холмах и на площади города Резекне более двухсот ее жителей, в том числе пятьдесят детей.
Это точные цифры.
Они взяты из уголовного дела.
Именно за это нацистский военный преступник, изменник и предатель Родины, бывший псаломщик церковного хора в Резекне, бывший атаман карательного отряда и начальник двух полицейских участков Болеслав Мойковскис дважды приговорен советским судом к смертной казни.
Но что до этого американским властям!
Янки и сегодня убивают тысячи мирных жителей во Вьетнаме, вешают партизан и антифашистов, стирают с лица земли Сонгми и десятки других деревень в Индокитае. У них тоже есть свои палачи-каратели, вроде лейтенанта Колли. Если сам президент избавил Колли от американского правосудия, то зачем отдавать Мойковскиса советскому правосудию?
В. Князев, В. ШикуновПРАВДЫ РАДИ
Июльское утро, обещавшее прекрасный выходной день, Семен Петрович Столбов встретил горестным стоном:
— Как скверно устроен мир! Лучшим людям житья нет. Того и гляди, обзовут, заплюют, затопчут. Джордано Бруно сожгли на костре. У Коперника были крупные неприятности. Галилей тоже пострадал… Теперь вот я страдаю.
Столбов поскрипел кроватью.
— Страдаю, мучаюсь, — глухо пожаловался он. — А все из-за доброты своей.
Вообще-то Семен Петрович страдал от ломоты в пояснице. Но жена поняла его.
— Опять с кем-нибудь сцепился? — спросила она, подавая мужу грелку. — Психовал?
— Понервничал, — уточнил Семен Петрович. — Теперь вот на нервной почве не повернешься. Из-за наших молодых работников. Переживаю я за них. Другой бы сказал: какое мое дело, начальство есть. А что начальство? Нынешнее начальство подчиненным слова поперек не скажет. А вот я кому хочешь правду выложу. За всех душой болею.
— Вредно это тебе. Врач говорил, — напомнила жена.
— Вредно, — подтвердил Семен Петрович. — Но что поделаешь? Лучшие люди всегда нервничали.
— Нашел с кого пример брать, — упрекнула Столбова супруга. — У них, может, ни жены, ни поясницы сроду не было. А у тебя и жена и поясница.
— Не могу, — простонал Столбов, вылезая из-под одеяла и обмахивая распаренное лицо грелкой. — Как быть спокойным: ведь столько людей вокруг! И всем добра желаешь.
— Съездил бы лучше на дачу, — возразила жена, — делом бы занялся.
Семен Петрович сунул ноги в домашние туфли.
— На пиво дашь — поеду, — согласился он.
«И то сказать, чего мне мир переделывать, людей перевоспитывать? — размышлял Семен Петрович, припрятывая выданные женой рубли. — Надо о своем здоровье позаботиться».
И, поставив в хозяйственную сумку две большие банки — одну для клубники, другую для пива, Семен Петрович вышел из дому.
Июльское утро не обмануло надежд и стало лучезарным, веселым днем.
«Надо ведь, как печет, — недовольно думал Столбов, ожидая автобус. — Такой скверный мир, и никак его не переделаешь! Здоровье не позволяет».
Семен Петрович вздохнул и стал рассматривать собравшихся на остановке. Плохие это были люди.
Вот, например, девушка в ярком и наверняка дорогом платье. Ну что о ней можно сказать? Конечно, бездельница. Вырядилась на родительские деньги. Небось, в ресторан собралась. Сигары курить будет, коктейли пить и апельсинами закусывать. Нынешняя молодежь апельсины заместо картошки трескает. Скверная молодежь.
Или вот этот седовласый пенсионер с гладиолусами. Тоже бездельник. Зачем ему букет? Наверняка не домой везет. Какой-нибудь дамочке преподнесет, «будьте любезны» станет говорить, на карусели кататься. Нынешним пенсионерам только и занятия, что на карусели кататься. Скверные пенсионеры.
А что можно сказать об этих молодоженах с рюкзаками? Два раза уже поцеловались. И где? В общественном месте. На людях — любовь, а дома, небось, друг друга боксом потчуют. У нынешних супругов чуть что — сразу бокс. Скверные молодожены.
Люди, стоявшие на остановке, вызывали у Семена Петровича беспокойство и душевную боль. Ему страстно хотелось тут же, немедленно перевоспитать их, сделать лучше.
«Нет, нет, не буду и смотреть на них, — спохватился Столбов и даже зажмурился. — Мне нельзя нервничать: у меня жена и поясница».
Несколько мгновений Столбов крепился. Но вот раздался внятный голос его неусыпной совести. Стыдно, Семен Петрович, очень стыдно. Лучшие люди не слушают врачей, а о жене уж и говорить нечего. Не имеешь ты права молчать. Джордано Бруно, будь он на этой остановке, не смолчал бы. И Коперник с Галилеем выложили бы все, что думают.
Семен Петрович прокашлялся и уже открыл рот, но подкатил автобус, и прямо перед носом Столбова распахнулась дверь. Столбов сделал шаг в сторону и сладко сказал:
— Пожалуйста, проходите, пенсионер с гладиолусами. Проходите, дорогие молодожены. Садитесь и вы, девушка.
— Сначала вы, вы старше, — возразила девушка.
— Это неважно, — настаивал Столбов, подталкивая ее к дверям. — Вы наверняка торопитесь апельсинчики кушать.
К сожалению, последние слова, которые Столбов произнес особенно сладко, будто у него самого была во рту долька, апельсина, заглушил стук закрывающихся за его спиной дверей. Но это не сбило Семена Петровича с мысли.
— Да, апельсинчики не картошка, их можно пудами трескать. Только где нам с вами, граждане! — молвил он, обращаясь к пассажирам и переходя со сладкого тона сразу на горький. — Это на родительские деньги вкусно. Так я говорю, девушка? Вкусно ведь?
— Извините, я вас не понимаю, — растерянно улыбнулась девушка, которую Столбов пропустил впереди себя в автобус.
— Смотрите, какая вежливость, — поразился Столбов. — Что значит в ресторане с утра не побывала. Нынешняя молодежь, она только до ресторана слово «извините» помнит. А как в ресторане сигар накурятся, коктейлей напьются, апельсинами объедятся, — тут уж им не попадайся. Обзовут, заплюют, затопчут.
Семен Петрович со всхлипом вздохнул, будто его уже начали топтать, и устремил взгляд в сторону девушки, которая безуспешно пыталась спрятаться за молодоженов.
— А в ресторанах они, нынешняя молодежь, с утра до ночи. Так, что ли, дорогой супруг, целовавший свою половину на остановке, то есть в общественном месте?
— Вам-то что? — обиделся тот. — И девушку зря смутили. Родители, может, ею как раз довольны.
— Что мне ее родители! — парировал Столбов. — Нынешние родители детям слова поперек не скажут. Я и ее родителям могу фигу показать.
Молодой супруг покачал головой.
— Ты мне рот не затыкай, — грозно предупредил Семен Петрович. — Он, дорогие граждане, меня боксом испугать хочет. Нынешние молодожены, они только на людях милуются. А дома у них сплошной бокс. Так, что ли, уважаемый пенсионер с гладиолусами для какой-нибудь дамочки?
Седовласый пенсионер укоризненно поглядел на Столбова.
— Стыдно, гражданин, — только и сказал он.
— Стыдно? — с сарказмом переспросил Семен Петрович. — Чего мне стыдиться? Я не пенсионер. На дармовые денежки дамочкам букеты не покупаю, на карусели не катаюсь, «будьте любезны» не говорю. Это ведь только при дармовых денежках «будьте любезны» говорить приятно.
Семен Петрович перевел дыхание и горько усмехнулся.
— Но не про нас, дорогие граждане, дармовые денежки. Они у кого? У нынешней молодежи да у нынешних пенсионеров. Скверная молодежь, скверные пенсионеры.