— М-да… Я, конечно, не знаю, но как-то это чересчур, я бы сказал, оригинально.
— Зато удобно! Ты сам попробуй. Уверен, что понравится. Только покупай вот такое, оцинкованное. Дешево и сердито.
Тут как раз остановка. Ермилкин жмет мне руку и выскакивает с ведром на платформу. Тут я и призадумался.
«Что-то здесь не так. Ермилкин шутить не станет. Не умеет. Говорит, весь главк ходит. А там не дураки работают. Им видней. Может, так и надо… Может, такое течение. Ермилкин зря с ведром ходить не станет».
Короче говоря, решил я, что в таких случаях шляпой быть нельзя, и в тот же день побежал в хозяйственный магазин. Купил точь-в-точь такое же, как у Ермилкина, оцинкованное. Иду я с этим ведром домой и не могу понять: что же тут удобного? По ногам бьет, гремит — сплошное наказание. Но несу.
На следующий день прихожу на работу. В ведре у меня бумаги, газеты, всякая документация. Все сотрудники, конечно, глаза на меня пялят, ничего понять не могут.
— Что это вы, Семен Гаврилович, с ведром пришли? Спутали, что ли?
— Да нет, — отвечаю я скромно, — это я вместо портфеля. Очень удобно и вместительно. И даже, можно сказать, красиво. В главке уже все так ходят.
Сотрудники эдак молча на меня посмотрели и разошлись за свои столы. Чувствую, задумались.
В общем, приходят на следующий день все мои сослуживцы с ведрами. И даже начальник наш Кузьмищев тоже с этой железякой приперся. Все друг перед другом своими ведрами хвалятся и меня благодарят, что вовремя их надоумил такую прекрасную вещь приобрести. И на чем свет стоит ругают портфели. Как, мол, это мы раньше могли с такой дрянью таскаться…
Вскоре соседние с нами учреждения приобщились к новому течению.
А позавчера еду в метро, вижу: стоит Ермилкин. Без ведра. С портфелем! Я к нему:
— Что это ты, Ермилкин, с портфелем?
— А почему бы и нет?
— То есть как? А ведро-то твое где?
— Ведро? С ведром, старик, покончено. Ошибочность это была.
— Как так «ошибочностью? Ты же сам говорил: удобно. Говорил: весь главк ходит.
— Что ж тут удобного? По ногам бьет, гремит. Да ты сам-то признайся, что не знал, куда от него деваться.
— Ну не знал. Я могу и не знать, но ты же сам говорил, что весь главк ходит.
— Тут, старик, такая история вышла. Пришел наш начальник главка с этим ведром оцинкованным… Ну мы и решили… А потом оказалось, что это он себе на дачу купил. Так что ты ведро это дурацкое бросай. Носи снова портфель. Вот как я.
Как раз остановка. Ермилкин выскакивает с портфелем на платформу. А я стою со своим ведром и думаю: что-то здесь не так. Ермилкин зря с портфелем ходить не станет. Говорит: вон весь главк ходит. А там не дураки работают. Им видней.
Короче, побежал я в этот же день в магазин и купил себе точно такой же портфель, как у Ермилкина, черный.
Вообще-то удобно. Но черт его знает…
А. КочетовБОЛИТ СЕРДЦЕ
Представляешь, Васек, закавыка какая вышла. Налей-ка по стаканчику. На той неделе встречаю во дворе нашего участкового. Ну, поболтали о том о сем, насчет футбола проехались. А потом он и заявляет: не по средствам, видишь ли, живу. Представляешь? Я не отрицаю, кое-что имею: два холодильника, один домашний, другой для дачи, гарнитуры: спальный — красного дерева, столовый — под орех. Телевизор, конечно, имею цветной. Магнитофон «Телефункен», который в комиссионке достал… Ну и что? Ведь все барахлишко горбом нажито. Оттого, может быть, и болезнь эта проклятая ко мне привязалась. Житья не стало. Все беды через нее, будь она неладна. Как ее? Язык вывихнешь, пока название произнесешь. Что-то нерусское… Стено… кардия, вот!
Слышь, Васек, где же справедливость, я спрашиваю? Где? Больного человека оскорбляют. Спасибо, хлопцы, с которыми я «козла» забиваю, заступились, а то могли бы ни за что ни про что честному человеку какое-нибудь дело припаять. Он, понимаешь, страдает неизлечимым недугом, а его хапугой обзывают. Давай, Васек, еще по стаканчику. Плохо мне, муторно. А все потому, что каждую мелочь близко к сердцу принимаю. Особенно выводят меня из равновесия разгильдяи, которые к народному добру спустя рукава относятся.
Понимаешь, Васек, доски на улице валяются. Штабелечком, правда, так аккуратненько сложены и куском толя сверху прикрыты. Но никто за ними не присматривает, никому они не нужны, раз толем-то прикрыты. Одним словом, глянул я на такую бесхозяйственность и аж закачался весь от приступа стенокардии. Два дня скрючившись вокруг досок ходил. Лихорадит даже. На третьи сутки не стерпел, грузовичок подогнал и штабелек беспризорный забрал. Продал на сторону. А как деньжата-то начал пересчитывать, чувствую, стенокардия отпускает помаленьку.
Или вот, помню, как-то трубы увидел. Хорошие такие трубы, водопроводные. Дефицит. Люди мучаются, достать их нигде не могут. А они, пожалуйста, лежат себе, никем не охраняются, никому не нужные. Ну, думаю, я им покажу, как добром народным швыряться. Затрясло меня всего. Глаз стал дергаться. Руки дрожат, губы побелели. Все признаки стенокардии. Пришлось трубы эти в дело пустить. Дачнику одному продал. Тот благодарит меня, чуть ли не целоваться лезет, а я красненькие-то взял в руки, и успокоение пришло, на сердце отлегло.
А самый сильный приступ стенокардии, будь она трижды проклята, случился, как сейчас помню, когда я из-за трансформаторов переволновался. Они, верно, за оградой валялись, рядком так, аккуратненько, восемь штук. Я с неделю, наверное, мимо этого забора ходил. А они лежат себе и лежат. Никому до них дела нет. Никто их не сторожит. Стенокардия разыгралась со зверской силой, так, что наизнанку всего выкручивает. Чуть сознание не потерял. Слава богу, решился наконец и как-то ночью трансформаторам ноги приделал. А получил деньжата, чувствую, полегчало, на поправку дело пошло.
Вот, Васек, какие дела. С трансформаторами худо вышло. Засекли меня все же впоследствии. А разве я виноват? Больной ведь я… Очень скверная болезнь. Врагу не пожелаю испытать на себе стенокардию эту.
Налей по последнему, Васек. Тяжело мне. На поруки-то меня взяли, это верно. А как, скажи, можно ручаться за больного человека? Ты думаешь, я почему пью? Да оттого, что худо мне, ой, как худо. Мутит всего. И щемит сердце, щемит. Не могу спокойно смотреть на разгильдяйство, бесхозяйственность разную. А виной всему стенокардия проклятая. Со вчерашнего дня опять донимает. Боюсь, не выдержу, сорвусь… Как это «держись»? Как тут удержишься, если в соседнем дворе мотки медной проволоки валяются, аккуратненько так сложенные. Без присмотра. Никому не нужные…
Вадим ПолуянКАРТОФЕЛЬНЫЙ ТРИУМФ
В колхозе назревал картофельный триумф.
В жару ботва густела, словно джунгли.
Но холода ожгли. Все листики пожухли.
Дед вымолвил: «Пора!» И снял с гвоздя треух.
«Вперед!», «В поход!», «Даешь!» Пошла писать контора!
Массив картофеля мешками окантован.
Учетчик начеку. Весь в мыле председатель:
«Ищите тщательней! Почаще приседайте!»
И каждому наказ: хоть в сто потов потей,
Но собери картофель без потерь!
В больнице нет врача. Нет ребятишек в школе.
Нет старцев и старух, завалинка пуста.
А на картошке шум. Там бригадиры школят:
«Нарыть по сто картофелин с куста!»
Да, урожай могуч! Конца не видно пыткам:
Под ветром, под дождем, под снегом, черт возьми,
За каждый клубень падали костьми…
Нарыли. Нагребли. Мешки полны с избытком.
Все — от завхоза до врача —
Поют и пляшут, избочась.
А председатель над трибуной полководцем
Вознесся, как журавль над срубленным колодцем:
«Спасибо! Будет дел и лошади и ЗИЛу».
Росли, как города, картофеля бурты…
Морозы грянули. Зима вступила в силу.
И от картошки — тьма гнилой бурды.
Был председатель мудр. Людей собрал он роем,
А овощехранилищ не построил.
Уж коли ты поставлен у руля,
Копейку пестуя, не забывай рубля!
А. КучаевМЫ ЖДАЛИ ИХ
Мы с другом стояли на площади под фонарем, дожидаясь своих дам, а дамы запаздывали. Мороз был градусов сто. Рядом стояла очередь. Они дожидались такси, эти люди.
Справа был Большой театр, за спиной — Малый. Такси ехали мимо.
— Обед!
— Заказной!
— Шабаш!
— На Ваганьковское никого? Ха-хо-хо-ррр!
— В Шереметьево! Червонец сверху!
Текли по морозу фрегаты под зеленым пиратским флагом в шашечную клетку. Наши подруги запаздывали.
В очереди на такси первым не выдержало лицо духовное: человек с рясой из-под драпового макси-пальто и в галошах. Он бросился под черную «Волгу» с желтыми фонарями. Завизжали тормоза. Расширились зрачки у Островского на чугунном кресле перед Малым.
— Вам куда? — спросила глазастая «Волга».
— К Елоховской…
— Садись.
Кормовые огни осветили очередь кровавым рубиновым огнем.
Очень легко одетых молодых людей — он и она, явно не венчаны — поступок духовного лица вдохновил. Они легли под машину с надписью «Связь».
— У меня «пикап», — сказала «Связью. — Полезете?
— Еще бы! — Невенчанные исчезли в чреве «пикапа» среди вечерней корреспонденции.
Одинокий интеллигент, писатель, человек аскетической жизни, уехал на автомобиле с надписью «Мясо».
Женщину с цыганскими глазами унес в ночь спецтранспорт «Живая рыба».
Наших дам, пардон, все не было.
Подошла «Скорая». Туда поместилась веселая компания с гитарой и откупоренной водкой.