— Трогай, милай! — булькнул забубенный голос…
Рассасывалась очередь. Осталась одна гоп-компания и приезжий, с порядками вовсе не знакомый. Он пригорюнился на чемоданчике.
Гоп-компании ждать надоело. Свистнул их заводила тугим ременным свистом, и умчались они на знаменитых конях с фронтона Большого театра.
Оскудел архитектурный ансамбль.
Подошла машина. «Пикапчик», весь разрисованный розанами и пузанчиками-ангелочками. Распахнулись дверцы его кузовочка, разорвав славянскую вязь надписи «ПИРОЖНЫЕ ПИРОЖКИ», и с противней, выложенных обливными эклерами, выпорхнули к нам наши дамы, сияя улыбками.
Теплее стало на земле, теплее стало на площади: справа Большой театр, за спиной — Малый. А рядом, застыв от мороза, дремал на чемоданчике приезжий, с порядками вовсе не знакомый. Ему снились фрегаты под зеленым пиратским флагом в шашечную клеточку…
В. КоняхинТЕЛЕФОН
Петров шел по улице и вдруг услышал телефонный звонок. Он остановился — сигнал раздавался из автомата. Петров зашел в будку и снял трубку.
— Петров?
— Да…
— Ты что, спишь?
— Нет. Я шел мимо и услышал звонок.
— Где ты шел мимо и почему не на рабочем месте?
— У меня обеденный перерыв, и я прогуливаюсь.
— Кто тебя научил в конце месяца прогуливаться?
— Никто. Просто вышел развеяться.
— Перекрытия пятого этажа завезли?
— Нет.
— А лестничные марши?
— Нет.
— А как ты думаешь дом дальше строить?
— Так ведь, как обычно, перейдем на строительство открытого рынка.
— И ты после такого решения вышел развеяться?
— Я ждал звонка из отдела снабжения и не дождался: обеденный перерыв как раз.
— А ты сам не мог им позвонить?
— Я им звонил в начале месяца.
— А сколько тебе положено по графику звонков в месяц?
— Гм… мм… Это нигде не написано.
— А ты что читаешь?
— Директивы… приказы…
— Ну вот, приезжай в трест и прочитай приказ о своем увольнении.
— Иван Иванович, ведь я болею за производство.
— Какой я тебе Иван Иванович?
— Так вы не Иван Иванович? А кто?
— А я с кем разговариваю?
— Я Петров.
— С какого стройуправления?
— СУ-тринадцать.
— Значит, я звоню не в СУ-двадцать один?
— Нет, вы звоните на улицу.
— Слушайте, не хулиганьте! Это вы звоните мне из телефона-автомата.
— Больше мне делать нечего, как звонить всяким из автоматов! Я же вам рассказывал, что шел мимо и услышал звонок. Снял трубку, а вы сразу приказ об увольнении.
— Работать надо. Тогда никто не будет вас увольнять.
— Мы работаем.
— Ждете звонков из отдела снабжения? Это называется работа? Проклятые телефоны, связывают с чужими лодырями, когда тут и со своими сладу нет!
В трубке стукнуло и противно загудело. Петров постоял еще немного, потом заторопился на работу. Телефон, может, и неисправный, только чем черт не шутит…
Г. ДробизВЫНУЖДЕННАЯ ПОСАДКА
Наш серебристый лайнер благополучно перемещался во времени и пространстве, чтобы по расписанию прибыть в аэропорт большого города, расположенного на берегах могучей, полноводной реки. Являясь командиром корабля, я уверенно держал руки на штурвале и обдумывал предстоящую посадку. Под крылом уже проносились городские окраины, как вдруг оба наши двигателя отказали, и мы начали падать. Если не принимать во внимание крики пассажиров, мы падали в полной тишине.
— Спокойно, товарищи! — сказал я пассажирам, второму пилоту, штурману, стюардессам и себе. — Будем садиться на что попало.
Я посмотрел вниз. Справа и слева от нас до горизонта простирались бесконечные кварталы большого города, а прямо под нами неторопливо несла свои воды могучая река.
— Внимание! — объявил я. — Принимаю решение садиться на реку.
Услышав мой уверенный голос, пассажиры потеряли сознание, и теперь уже в полной, без всяких оговорок, тишине, наш серебристый лайнер врезался в спокойную поверхность реки. Вопреки моим опасениям, он не утонул. Он нырнул до самого дна и вынырнул обратно. От удара пассажиры пришли в сознание и начали аплодировать и смеяться. Кроме того, внезапно заработали оба двигателя, и наш самолет стремительно помчался по речной глади, оставляя позади пенный след. Я быстро разобрался в новой обстановке, чисто интуитивно нащупал фарватер и повел самолет к ближайшей пристани.
Вскоре на берегу засверкали белоснежные строения речного вокзала. Я заложил глубокий вираж и четко пришвартовался к причальной стенке. При нашем появлении на пристань высыпали люди с узлами и чемоданами. Потом появился человек в кителе. По его распоряжению нам подали трап. Пассажиры тепло поблагодарили меня и всю команду за чудесное спасение и дружно покинули самолет. Вслед за ними по трапу спустились мы. Но человек в кителе загородил нам дорогу.
— А вы куда, товарищи? — с удивлением спросил он. — У вас через десять минут рейс на Астрахань. Вот и пассажиры готовы.
— Категорически игнорирую ваше наглое требование, — решительно заявил я. — Вверенный мне лайнер принадлежит системе Аэрофлота.
— Что с возу упало, то пропало, — сурово заметил человек в кителе. — С той минуты, как ваш самолет коснулся поверхности реки, он фактически превратился в плавающее приспособление, именуемое судном, а юридически перешел в систему нашего пароходства. И давайте не будем задерживать пассажиров.
— Кончай волынку! — зашумела очередь. — Третий день на узлах сидим, а они, видите ли, где-то там летают.
— Граждане! — сказал я. — Этот рейс для нас полная неожиданность. Еще час назад мы летели на высоте десяти километров и ни о чем таком не думали.
— А могли и подумать, — сказал старичок, стоявший первым. — В дороге надо быть готовым ко всему.
…Из Астрахани мы вернулись бывалыми речниками. Пока грузились новые пассажиры, я поднялся в ресторан. Там ко мне подсел человек в кителе. Мы пили пиво. Под нами плескалась волна, над нами орали чайки.
— Охота в небушко-то? — приветливо спросил он.
— Охота, — сознался я. — Черт меня дернул на вашу речку садиться.
— В следующий раз осторожнее будешь.
— Знал бы, не вынырнул, — пошутил я.
— Ну и что? Ну не вынырнул бы? — Он дружески обнял меня за плечи. — Что бы изменилось? Тебя бы зачислили подводной лодкой. Эх, капитан, — задумчиво сказал он, сдувая пену с моей кружки, — никто не знает своей судьбы. В прошлом году один из ваших на пшеничное поле сел. И что ты думаешь? Пятьсот гектаров убрал к осени. Теперь лучший комбайнер района, на груди — орден, на фюзеляже — звездочки. Или другой случай, сам видел. Автобус на рельсы занесло. Дождь шел, скользко было. С тех пор маневровым паровозом работает. Да что говорить. Ты меня спроси, как я в речники попал. В пятьдесят пятом году пошел в магазин «Одежда»: костюм покупать. Примерил один, другой, третий. Смотрю: китель висит. Вот этот. Только я его на плечи — тут меня и зачислили. Пятнадцатый год работаю… А до этого я в горсправке служил. Как сейчас помню, иду из школы домой, а навстречу — старушка. Молодой человек, спрашивает, как мне на Васильевскую улицу пройти? Объясняю: квартал прямо и два направо. Только сказал — раз! Обнесли меня киоском, телефон поставили, окошечко открыли: горсправка. Вот такие дела…
— Нет, — твердо сказал я. — Мне ваше смирение перед судьбой непонятно. Я буду драться до конца. Я, пока шли в Астрахань, с каждой стоянки телеграфировал. И в Аэрофлот и в пароходство.
— Ну и какой результат?
— Пока никакого, — признался я. — И пароходство не отвечает. И, самое непонятное, родной Аэрофлот молчит.
— Что же тут непонятного? — усмехнулся человек в кителе. — Все понятно. Не до тебя им теперь. Ни вашим, ни нашим.
— Почему?
— А ты что, не слыхал? Тут у нас катерок на воздушной подушке развил недозволенную скорость и оторвался от поверхности.
— И что?
— Как что? Твой Аэрофлот его вмиг зацапал и поставил на линию. Кажется, Свердловск — Воронеж.
— Послушайте, — обрадовался я. — Это как раз моя бывшая линия. Теперь самое простое — обменяться. Мы — туда, катер — сюда.
— И не мечтай, капитан, — сказал человек в кителе. — Этому не бывать. Суди сам: сегодня тебя отпустят, завтра буксир попросится, послезавтра — баржа. А кто здесь будет плавать? Нет, капитан, ты теперь до гробовой доски речник. Сиди и не рыпайся.
Я уткнулся в кружку и заплакал.
— Ну, брось, брось, — ласково сказал он и подлил мне свежего пива. — Давай-ка споем лучше, что ли. Нашу речную.
— Давай споем, — сказал я сквозь слезы. — Речную так речную.
Мы обнялись и затянули: «Из-за острова на стрежень…»
После второго куплета нам дали категорию, после третьего — поставили в график филармонии, а четвертый мы пели уже на гастролях в Кисловодске: три концерта в день, из них один шефский.
— А ты говоришь, не вынырнул бы, — сказал человек в кителе. — Идем, вызывают на «бис»…