– Он очень плохо чувствует своё тело. Две причины: ДЦП. И детский дом.
Дорогой Лёва!
Так вот, мы сидим на крыльце почты, Гриша, Оля и Шурка, я слежу за тем, чтобы Гриша не щипал Шурку, подо мною тёплые доски. Мимо проходят коровы, у первой на шее бубенец. Лают деревенские собаки, все похожие друг на дружку, блеют овцы. Шурка вскакивает и пытается проникнуть в дверь почты, я его ловлю, хватаю и кружу, он радостно визжит.
У Шуры вообще-то тридцать три диагноза, среди них аутизм, компенсированная гидроцефалия, гемофилия и тугоухость. Он ничего не говорит и почти не пользуется жестами, только бытовыми: «спать», «есть», «пить». Когда ему что-то надо, он выкидывает вперед руку наподобие нацистского приветствия «Хайль Гитлер». С виду это совершенно здоровый восьмилетний ребёнок с роскошными тёмными ресницами. Шура знает некоторые дактильные знаки и в хорошем настроении может произносить гласные. Беда в том, что никто не знает, как его надо учить.
Как-то мы с ним ходили в деревню – относили бидон из-под молока. Моросил дождик, в одной руке у меня позвякивал бидон, в другой была Шуркина рука.
Время от времени мы уставали идти и бежали. Мне с ним было очень хорошо.
Дорогой Лёва!
Вчера битых сорок минут надевала Леночке ортопедические сапожки под насмешливыми (так мне тогда казалось) взглядами санитарки и воспитательницы. На самом деле, думаю, им было всё равно. Надевать что-нибудь замысловатое – это моя беда. Леночке надо бы согнуть ногу, а она не сгибает, лежит, щёлкает зубами. За нашей спиной Владик через каждые полминуты спрашивает: «уже всё?» И Юля, печально: «Может быть, лучше меня возьмёшь позаниматься?»
Каждый раз чувствую себя последним предателем от этого «а завтра придёшь?»
Дорогой Лёва!
Егор сегодня улыбался мне в первый раз за два месяца. Хоть что-то хорошее со мной происходит.
Почему я выбрала эту профессию?
Будто я стою в центре, а вокруг плещутся волны эмоций: боль родителей больного ребёнка, детдомовская тоска, страх будущего, удивлённые восклицания посторонних.
От глухих – глубже, к аутистам, там всё жестче: «Тяжелые дети», детдом. Чтобы волны были сильнее. Тогда чувствуешь себя живой. Тогда чувствуешь, что вокруг тебя – люди.
Нет сочувствия.
Всё – норма, всё принимается почти сразу как должное. Никогда не плачу.
Хотя сейчас начинает пробиваться что-то… Это хорошо и страшно одновременно. Хочется любить. Страшно, что прозре-ешь внезапно. Неизвестно, что такой поток может смести на своём пути.
Это реальность. И моя связь с ней.
P.S.
Бомм, бомм, бомм, бомм,
Засыпает детский дом:
Провода над корпусами,
Корпуса под небесами
И канавы подо льдом.
Бомм, бомм, бомм, бомм,
Если ты прижмёшься лбом
К ледяной оконной раме,
Горы, горы за горами
Развернутся, как альбом.
Бомм, бомм, бомм, бомм,
В чистом поле голубом
Светит месяц в форме рога,
На холме лежит дорога,
На дороге пыль столбом.
Бомм, бомм, бомм, бомм,
Что я знаю о любом
Часе ночи госпитальной?
Ничего. Да будет тайной.
Бомм, бомм, бомм, бомм,
и не спрашивай – по ком.
Дорогой Лёва!
К колодцу ведет тропинка – мимо последнего домика, мимо бани, по мокрым доскам. Сруб колодца бревенчатый, как у деревенских домов, ворота нету, ведро привязано к палке. Зачерпываешь воду, ждёшь, когда ведро отяжелеет и пойдёт ко дну, упираешь палку о край сруба и вытаскиваешь ведро.
Потом, расплёскивая воду, наливаешь её в свои вёдра и идёшь обратно. Обычно я не уходила сразу, а садилась на краешек колодца и смотрела вниз, на своё отражение и тёмную зацветшую воду. Или на озеро. Вёдра тяжёлые, мне не хотелось сразу хватать их и тащить, всё равно по дороге приходилось отдыхать.
Какие есть чудесные слова: Светлица.
Или – колодезь.
Дорогой Лёва!
Гул шагов во дворах, ожидания, пробки, —
Опоздаю на час. Передашь? Передам.
Мы построили город из картонной коробки,
Неизвестный, но Паша сказал – Амстердам.
Мы построили улицы в тесном пространстве,
За стеной, затихая, звонил телефон,
Из открыток и клея, гуаши и странствий
Мы для нашего города сделали фон.
Вот и стены закончены. Я торжествую.
– Маша, красная краска! Я сделал костёр!
Из чего бы построить теперь мостовую?
– Мостовую – из губок, – сказал волонтёр.
Мы достали мелки и раскрасили шпили,
– Маша, где пластилин? – Мне не дали мелка!
Из солёного теста деревья слепили,
А потом, как Антон предложил, облака.
Это было во время родительской группы,
Во дворе водосточные звякали трубы
И сверкали тяжёлые струи дождя,
Грохотали, с небес устремлялись лавиной.
Мы построили город за час с половиной,
И забыли его на столе, уходя.
Дорогой Лёва!
Пишу опять с онежской почты, двенадцатое июля, вторник.
– Саша, почему ты вчера ушел на озеро и никого не предупредил? Как маленький!
– Я не маленький. Я большой. Большой. Мне девятнадцать лет. Я большой.
– В следующий раз предупреди, пожалуйста.
– Хорошо. Аня. Я тебя предупреждаю: я иду на озеро. Я иду на озеро. Я тебя предупреждаю.
– Саша, в походе ты можешь не чистить зубы. Пожалуйста, не чисти их сегодня.
– Хорошо. Сегодня я не буду чистить зубы.
Саша почти всё умеет сам: сам следит за собой, сам готовит себе завтрак. У него замечательные руки, осенью он пойдёт в производственное училище. Больше всего на свете Саша боится что-нибудь сделать неправильно, поэтому любую просьбу выполняет с необыкновенной точностью.
– Саша, твоя мама курит?
– Курит.
– А Катя Фёдорова?
– Курит.
– А ты?
– А я ношу воду, читаю, пишу, гребу на байдарке…
– Саша, что ты будешь делать?
– Буду с тобой разговаривать.
– О чем?
– О том, что я чувствую.
– И что ты чувствуешь?
– Доброту чувствую, радость чувствую, ум чувствую.
– А веселье чувствуешь?
– …Веселье чувствую.
«Люди бывают добрые, светлые, хорошие, обязательные, прекрасные, ответственные, честные, трудолюбивые, обаятельные, великодушные, щедрые, милые, старательные, привлекательные…»
Аня:
– Саша, почему ты за мной ходишь? Саша:
– Потому что я тебя люблю. Сашина мама:
– Это он первый раз в любви признался. Раньше говорил: ты мне нравишься, а так – в первый раз сказал. Бедный мой зайчик…
Дорогой Лёва!
Родители «особых» детей. Почему меня к ним тянет? Я не считаю их героями, отмеченными Господней благодатью. Дело в том, что однажды они встали перед выбором: принять или не принимать своего ребёнка и его странный, неожиданный, пугающий и непонятный мир. Я не буду оценивать этот выбор, но сделав его, человек не может остаться таким, каким был раньше. Выбор оставляет на нём свой отпечаток.
Дорогой Лёва! Алёшина бабушка:
– Не могу, не могу, он меня не слышит, он упрямый, он не понимает, я говорю как в бездонную бочку, ему всё как об стенку горох. Не смотрит в глаза, всё, что любил, любить перестал, вырывается, не отзывается на имя, ушел в отказ, сил больше нет, может, зря это всё, всё равно нет смысла, я устала.
– Н.В., но вы же молодец, вы всё равно действуете, вы его любите. И всё, что вы говорите и делаете, – оно не пропадает, остаётся с ним, в его душе и памяти. Сейчас оно спит. А потом будет новый качественный скачок. Главное – не сдавайтесь.
– Я понимаю, мне легко говорить. Я час позанималась, ушла – вы остались. Но всё-таки поверьте мне. Даже если он не отвечает, как будто не слышит, продолжайте. Пусть он знает: что бы у него в душе ни происходило, вы всё равно с ним. Рядом. Ведь он тоже устал. Пережидайте темноту вместе.
– Н.В., вы не знаете, что у него внутри происходит. Может, своя безнадежность. Не дайте ему уйти одному. Побудьте с ним. Побудьте с этим.
Дорогой Лёва!
Я думаю об удивительной простоте, с которой в мире особых людей разрешаются все основные вопросы. Моим детям плевать на условности. Им всё равно, как я одета и насколько успешна. По-настоящему им важно только то, что я чувствую. И здесь их обмануть невозможно.
В мире особого человека, где имеют значение только чувства, а наносное, условное отпадает, возникает сильнейшее ощущение неподдельности всего, что происходит. После соприкосновения с этим неразбавленным миром не хочется выходить в обычную жизнь. Начинается душевный авитаминоз: всё кажется ненастоящим.
Та любовь, с которой мы соприкасаемся, общаясь с «особыми» людьми, это не любовь, которую они излучают. Это наша собственная любовь. Мы её в себе находим, точно так же, как мы можем найти в себе всё остальное: как будто такое лекарство принимаем – выпиваем полную чашку неразбавленной жизни, и это очень сильно проясняет наш взгляд.
То, что я говорю об «особом» мире, относится, по моему мнению, к миру вообще. Мне очень не хочется говорить «особые дети то, особые дети это», «они чувствуют так, их родители чувствуют так». То, что мы видим, общаясь с особыми детьми, – есть и в нас, только у них это в концентрированном виде. Потому что если мы можем спрятаться за что-то внешнее, за какие-то слова, то особый мир этого не допускает. Для него самое главное – то, что ты чувствуешь. Обмануть его невозможно.