Спектакль идёт под музыку Грига. Света попросила у директора лагеря синтезатор, но он звучит так тихо, что в зрительном зале его почти не слышно. Зато нам слышно хорошо. Музыка Грига у меня теперь всегда будет ассоциироваться с нашим спектаклем.
Муж Марты не понимает, зачем его жене понадобилось возиться с троллем. Он считает, что она не хочет вернуть своего родного ребёнка. Он даже пытается сбросить троллёнка в пропасть, чтобы потом выдать это за несчастный случай, но Марта в последнюю минуту подхватывает подменыша.
Троллёнок растёт и с каждым днём становится всё невыносимей. В конце концов он поджигает дом Марты и её мужа и сам чуть не сгорает в огне, но приёмная мать бросается в горящий дом и спасает троллёнка. Муж не выдерживает и уходит от жены: «Тебя я покидаю неохотно, но с троллем жить больше не могу».
И только тогда, когда Марта жертвует ради троллёнка тем, что для неё дороже жизни – любовью мужа, – тролли теряют власть над её родным сыном и возвращают его домой.
Обе истории – о любви, о понимании, о другом мире. История про пирамидку о том, как войти к ребёнку в другой мир, а «Подменыш» о том, как вернуть ребёнка из другого мира.
Плата и в том и в другом случае очень высока. Проникнуть в другое измерение, чтобы быть со своим ребёнком, как это сделали родители из рассказа Брэдбери, недостаточно. Я думаю, родители выбрали сказку про подменыша потому, что в ней есть надежда на возвращение ребёнка в мир людей.
Проникновение в другое измерение требует от родителей огромных усилий. Наконец мучительный путь пройден: они пришли к своему ребёнку и научились говорить на его языке. Но это ещё не всё. Нужно вернуться в обычную жизнь и привести с собой ребёнка.
Зачем? Очень трудно объяснить. Мне кажется, человек создан для двух миров, верхнего и нижнего, внутреннего и внешнего. И как бы аутичному ребёнку ни было хорошо в своём мире, он всё равно чувствует потребность в общении с людьми и страдает от того, что у него это общение не выходит. Родителям нужно стать проводниками, переводчиками, связующим звеном между двумя мирами.
Дорогой Лёва!
Лодочные сараи стоят у самой воды длинным рядом. Промежутки между ними заросли малиной, которую рвут дети по дороге на пляж. Как-то я заглянула через щель внутрь, но ничего не увидела, кроме лодочных цепей. На крышах сараев сидят чайки, сидела и я там как-то раз, пока грузили байдарки. Там пахнет солью, дымом и рыбой, одним словом – копчением.
Мне в город дали пару копчёных рыбин, одну я съела, не выдержав, по дороге домой. Как смотрели на меня прохожие, когда я ела её прямо так, руками, поставив сумку на парапет набережной! Мои руки тоже стали пахнуть солью, к ним пристали рыбные чешуйки, тогда я вспомнила Рыбацкий Стан. Мы туда плавали, он стоит на каменном мысу: хижина, коптильня, сарай для лодок.
Как рассказывал Женя, Стан ставили двое друзей, Андрюха Орел и Ваня Медведь, потом они поссорились, Ваня построил дом на другой стороне мыса, а Андрей остался на этой.
– Андрюха здесь всегда живёт, он и баба его. Она гуляет по полгода, потом он её бьёт, и они дальше живут.
Мы вошли в дом: у стен две широкие лежанки, одна покрыта тулупом. Маленькое окошко, полутьма. Дверь и стены обиты войлоком на случай морозов, на стенах висят сети, разные хитрые крючки и другие приспособления, полка для посуды. На плите стоит закопчённый чайник, и, конечно, пахнет рыбой.
Женя поставил на стол пакет с тушёнкой («я все равно Андрюхе должен»). Мы немного посидели на лежанках и вышли. Обратной дорогой Женя рассказывал:
– Знаешь, Андрюха вообще-то из Питера, он городской. Про сто однажды наступает предел, и ты понимаешь, что человеку много-то не надо. Тут отношения очень чистые. Чего запутывать? Природа… Вот однажды и мне всё надоест, перееду к Андрею, буду помогать ему сети ставить.
Дорогой Лёва!
Это будет последнее письмо в этой книге. Во-первых, скоро наступит пятнадцатое число, а я должна закончить всё за один день. Во-вторых, и так достаточно путаницы. Она оттого, что я ничего не понимаю. Но знаешь, это даже приятно. За последние три года – с тех пор, как я начала работать, – моим любимым выражением стало «я не знаю». Поэтому не огорчайся, если тоже ничего не понял. Как говорят нам на практике в школе, «вы же учитесь!»
Эти дети притягивают. Их мир завораживает, хотя никто не может его понять. Нужно как-то проникнуть в этот мир и расширить его изнутри. Но никто не знает, как.
«Умственно отсталый», «глубоко умственно отсталый», «тяжёлый аутист»…
Но ведь мы не знаем и не можем представить, что делается в голове у Егора, Уны, у остальных.
Кажется мне, они за такой рекой, где эти определения несостоятельны и не нужны.
Их мир скрыт, но свет в наш мир проникает.
Не буду говорить о смысле, потому что всё равно ничего не знаю и не могу сказать.
Но мне хорошо с ними.
Я с ними чувствую такую глубину жизни, какая мне и не снилась.
Я хочу, чтобы они продолжали учить меня.
С любовью,
Маша
В городе N
«Если человеку дан один день, он должен его прожить.
В слове "прожить" и полнота осмысления, и внезапные озарения».
Я расскажу вам о том, как год работала в детском доме для «особенных детей». Дом находится в маленьком городе N, это примерно три часа езды от Санкт-Петербурга. Про детский дом я узнала от Сабины, волонтёра из Германии, которая там работала. В Германии существует благотворительная организация, она организует помощь этому дому: оплачивает жизнь волонтёров в России, покупает для детей инвалидные коляски и другие средства реабилитации. Организацию основала Марианна Майер, эрготерапевт из Германии. Первые немецкие волонтёры появились в детском доме больше десяти лет назад, с тех пор они приезжают каждый год на год: когда срок кончается, их сменяют новые волонтёры. Кроме того, организация связана с немецкой школой эрготерапевтов, поэтому ежегодно двое или трое выпускников этой школы на полгода приезжают в детский дом работать с детьми. В этом году на разные сроки приезжали Майке, Амрай, Тина, Бритта, Юлия, Сабина и Дагмар. Таня, Света и я стали первыми в этом детском доме русскими волонтёрами.
Я пришла в детский дом, настроившись на трагическое восприятие всего, что увижу. Приготовившись к борьбе с персоналом, который, я была уверена, делает всё неправильно и не понимает, что на самом деле нужно детям. Оглядываясь на начало волонтёрского года, я удивляюсь, как сильно с тех пор изменился мой взгляд на вещи. Я поняла, что главное в нашей работе – не борьба, а жизнь, гармоничное сосуществование в одном пространстве, и надо, чтобы все, кто работает с детьми: нянечки, медсестры, воспитатели, врачи и волонтёры, старались понимать друг друга, помогать друг другу, словом, работать вместе.
В детском доме три корпуса. Здесь все ребята – особенные, но наши подопечные из 1-го корпуса – самые особенные. По-научному они называются «дети с множественными нарушениями в развитии». Наши ребята, за редким исключением, не умеют ходить и говорить. Есть ложкой. Одеваться. Кто-то не видит. У многих эпилептический синдром. И почти ни к кому не приезжают родители, потому что большинство детей – отказные. Когда они вырастают, их переводят в психоневрологический интернат – ПНИ, и там они живут всю оставшуюся жизнь. Всё это очень тяжело. Меня часто спрашивают: «Как ты можешь работать в таком месте? Там же у кого угодно пропадёт способность радоваться! Но именно здесь, где каждый день сталкиваешься с болью и безысходностью, собственной беспомощностью, вопросами «зачем всё это?», «за что им всё это?», «что я смогу им дать?» и «не лучше ли совсем ничего не давать, если я не в состоянии дать этим детям единственное, в чём они действительно нуждаются, – любовь и заботу на всю жизнь?» – так вот, именно здесь я научилась радоваться так, как не умела никогда.
Мои дети – самые сильные люди из всех, кого я знаю. Они принимают жизнь такой, какой она к ним приходит, и учатся находить в ней радость. Целый год они учили этому и меня.
Нестрашный мир
Письмо
Дорогая Маша!
Ты часто говорила, что тебе нужен дневник. Сейчас у тебя есть один! Здесь место для твоих мыслей и идей. Скоро я действительно уезжаю домой в Германию… Но надеюсь, я смогу приехать в Россию снова через один или два года. Я никогда не буду забывать время в детском доме. Я никогда не буду забывать эту страну и этих людей. И я не буду забывать тебя. Мне очень много даёт то, что я знаю, что есть другие «сумасшедшие» на земле. Я очень, очень рада, что ты будешь заниматься в детском доме с Витей, Валерой и, и, и…
Счастливо,
Сабина.
Автобус
Как мне живётся? Не знаю, как тебе ответить! Наверное, всё-таки радостно. По крайней мере – большую часть времени. До октября следующего года я буду работать в детском доме для детей-инвалидов. Детский дом – в городе N, в трёх часах езды от Петербурга.
В общем, каждый вторник мы с Таней едем на автостанцию – это самый край города, почти конец мира. Там очень чувствуешь, что город кончается и ты сейчас уедешь. На автостанции как-то уже совсем не по-питерски себя ощущаешь. Темно. Выйдешь на площадь, где автобусы, – и видишь огни на горизонте, уже непонятно, что – то ли окна, то ли линии электропередачи, а может – поезда.
Нас провожает Сашка. Подходит автобус, мы протискиваемся на свои места. Уют, тепло, впереди трёхчасовая дорога через посёлки, сосновые леса, снег, темноту, уютная зимняя дорога. Автобус трогается, и в салоне почему-то всегда выключают свет. Если мне хочется читать, я достаю из кармана фонарик, подарок Сашки. Таня всегда говорит одно и то же: «Зачем долго мучиться, фонариком глаза портить, лучше сразу пальцем ткнуть».
Едем. Автобус описывает круги по эстакадам. А потом ныряет в лес, а я – в странное состояние, что-то среднее между дремотой и явью. Если и очнусь, то только во время пятиминутной стоянки: может, выйду, куплю в пустом магазинчике банку колы. И снова дремлю. Оп