«Нянечка делает не так, как надо». А откуда ей знать, как надо, если её никто этому не учил?
Кормить-переодевать – для этого много ума не требуется.
А как снять с ребёнка футболку, если его руки всегда плотно прижаты к телу?
Как накормить, если он постоянно давится?
Люди, по двадцать, тридцать лет проработавшие с детьми, у которых детский церебральный паралич, эпилепсия, никогда этих слов не слышали. Они знают «лежачий», «припадочный». Люди виноваты?
Связывать ребёнку руки или привязывать его к скамейке – это жестоко, бесчеловечно?
А что остаётся нянечке, если этот ребёнок постоянно и очень сильно бьёт других детей или до крови расцарапывает своё лицо, руки? Она не может всё время находиться в группе, потому что ей нужно мыть полы и раскладывать бельё. А ещё бывает так, что нянечка одна на две группы. А если бы она и могла всё время быть в группе, представьте, что это такое – целый день держать ребёнка за руки.
А где воспитатель?
Государство считает, что воспитатель нашим детям не нужен.
Система преступна потому, что заставляет принять как должное вещи, которые без ущерба для собственной личности принять нельзя.
Люди мягкие, любящие детей, привыкшие делать всё как следует, встают перед выбором: привыкнуть, делать невозможное или уйти. Кто-то уходит. Многие привыкают.
Но я знаю людей, которые работают в детском доме много лет и стараются делать всё, что в их силах. Разговаривают, играют и гуляют с детьми, хотя это не входит в их обязанности, и верят не успокоительному «всё равно они ничего не понимают», а собственному здравому смыслу.
2.
– Смотри, смотри, опять себя лупит. Вот сейчас руки завяжу!
Нянечка Н.Н. туго заматывает Лёшу в кокон пелёнки. А я разматываю. Выглядит ужасно. А звучит ещё хуже: «связанный ребёнок».
Но Лёшу пелёночный кокон успокаивает. Он почти сразу засыпает.
Наблюдаю и пытаюсь понять, в чём тут дело.
У Лёши серьёзные нарушения движения, снижен мышечный тонус. Он плохо чувствует своё тело. И не видит (он слепой), поэтому его представления о схеме своего тела очень неточные и расплывчатые. Чтобы узнать, где у него руки, ноги, живот, голова, Лёша хлопает по ним руками, стучит кулаками. Скрипит зубами, чтобы понять, что происходит во рту. С шумом выдыхает и кричит, чтобы почувствовать, как работают лёгкие, диафрагма, горло, язык. Это неосознанная, но жизненно важная потребность: почувствовать себя.
В плотном пелёночном коконе Лёша лучше ощущает границы своего тела: здесь кончаюсь я и начинается что-то другое.
Это другое слишком большое, слишком открытое и слишком непредсказуемое. Кокон даёт чувство защищённости. Как крепкое объятие.
Я узнала про другие способы почувствовать себя, например, с помощью маленького гамака, который можно повесить прямо на кроватку.
У нас с Лёшей есть кусочек времени – обычно после чистки зубов – когда мы сидим на полу, я – прислонившись к спинке кровати, Лёша – на моих ногах лицом ко мне. Он любит, когда я обнимаю его то изо всех сил, то легко и нежно. Он откидывается назад, держась за мои руки, а я смотрю, чтобы он не ударился затылком о кровать. Лёша трогает то мои, то свои уши, волосы, руки – сравнивает. Любим мы и танцевать – вместе покачиваемся в такт музыке.
А когда Лёша сильно нервничает, я закатываю его в одеяло. Получается большой плотный рулет, и Лёша перестаёт нервничать: чувствует себя в безопасности.
Связанный ребёнок.
Я прихожу в ужас, потому что это не вписывается в мои представления.
А Н.Н. знает, что Лёше так нужно.
3.
Первое, что я услышала от Н.Н.:
– Выйдите отсюда! Не видите, что вы мне мешаете? Когда закончу мыть пол, тогда и войдёте!
Второе:
– Я его так кормить не буду! Сами посадили, сами и кор мите!
Третье:
– Какая сволочь штаны на полку комом запихивает? Поэтому первый вопрос, который я себе задала, был такой:
как я буду работать с этой ужасной женщиной?
Недели через две Н.Н. перестала выгонять меня из группы. Правда, иногда швыряла в меня плохо сложенными штанами или футболкой. А что касается кормления ребёнка в сидячем положении, то и тут прогресс был налицо: Н.Н. начала орать на Колю: «Опусти голову! Открой рот! Тебя сажают, чтобы ты ел, а не заглатывал!»
Следующий мой вопрос звучал так: что дети в ней нашли? (А они явно что-то нашли, радуются, когда видят Н.Н.) Она же постоянно на них орёт! Причём так, что даже я вздрагиваю.
Впрочем, Н.Н. на всех орёт. Орёт на меня, на других нянечек, на старшую медсестру и даже на заведующую отделением. Уверена, она и на директора бы орала, если бы когда-нибудь с ним пересеклась.
И на своих собственных детей и внуков Н.Н. тоже орёт. Она сама рассказывает:
– Опять с дочкой поругалась. Обиделась она на меня. Говорит, я её оскорбляю.
– А вы оскорбляете?
– (вдруг задумавшись) Оскорбляю… (и вмиг очнувшись) Ну и правильно делаю! У неё дома такой бардак, что просто война и немцы!
Мне всегда становится неприятно, когда посреди трогательного рассказа о любимом внуке нянечка оборачивается и бросает своему подопечному: «А ты чего тут торчишь? Ну-ка давай отсюда!»
Н.Н. напрочь лишена всякой двойственности. Она не со всеми разная, а в разное время с каждым:
– Лёша, сволочь! Я для чего тебе чистую рубашку надела? Для того, чтобы ты рукава жевал?
А сегодня Лёше нехорошо, он кашляет, и Н.Н. подолгу сидит возле него, хлопает по спине, чтобы откашлялся. Зовёт врача, чтобы посмотрел Лёшу. Я вижу, она волнуется.
Что касается крика, то причин для него у нянечек сколько угодно.
Можно орать от отвращения к работе, где за копейки выбиваешься из сил. От раздражения на всех детей в группе или на одного особо одарённого. Или, наконец, от чистой и вдохновенной ненависти ко всем и вся.
А Н.Н.?
Я терялась в догадках, пока не услышала разговор.
Старшая медсестра: Ты чего орёшь? Тише!
Н.Н.: А я не ору! Я всегда так разговариваю! Голос у меня такой! И не надо мне указывать!
Когда Н.Н. мной довольна, чего почти не бывает, она обращается ко мне на «ты», а когда сердится – на «вы». Надо ли говорить, что она всё время на меня орёт? Но я не обижаюсь.
Н.Н. очень любознательная. Её любимый вопрос – «это ещё что за херовина»?
А её речь!
Заканчивая кормить ребёнка:
– Всё! Окончен бал, потухли свечи! Удивляясь:
– «Е-моё», – сказал Лёня Голубков. Утешая плачущего:
– Тихо, бабка! Немцы близко! В дверях:
– Всё, иду чай пить. А то во рту – помойка.
А когда Н.Н. собирается стричь детям ногти и надевает очки, это такое трогательное зрелище, что я не берусь его описывать.
Наши дети для Н.Н. – такие же дети, как её собственная внучка, которую можно отругать, можно шлёпнуть по попе, но невозможно допустить, чтобы ей было по-настоящему плохо.
Однако самое для меня главное, что рядом с Н.Н., даже когда она орёт, никогда не бывает страшно. Рядом с ней я чувствую присутствие чего-то тёплого, древнего и надежного, как мир.
Это вроде пелёнки, в которую Н.Н. заматывает Лёшу.
Sleep, my baby, hush!
Смотрит с неба звёздный страж,
Свесил крылья до земли,
Крылья лесом поросли.
Спи, мой ангел, тише!
Вот уже глядишь, и
Время зреть посевам,
Золотиться травам.
Стал июль за левым,
А сентябрь – за правым.
Смотрит с неба страж,
Он ночной хранитель наш,
Он крылатый воин
Из Господней свиты,
Видит нас с тобой он,
Хоть глаза закрыты.
Спи мой милый, лишь
Ты на всей земле не спишь.
Охраняет страж нас.
Спи – уже не страшно.
4.
Существует предел, дальше него я пройти не могу Пространство и время, которое я делю с моими детьми, ограничены. Когда Песталоцци спрашивали, в чём секрет его удивительного влияния на детей, он отвечал, что нужно жить с подопечными одной жизнью. Я знаю, что не готова к этому Меня не будет с ними в ПНИ или в реанимации, где они закончат жизнь.
Я ухожу с работы в четыре часа и не вижу, как они спят – кто крепко, кто часто просыпаясь. Мне об этом рассказывают нянечки.
Моё время ограничено рабочей неделей, постепенно недели сложатся в волонтёрский год, а потом я уйду и придёт новый волонтёр.
Нянечка помнит, каким был ребёнок, когда поступил в детский дом из дома малютки. Она проводит его в ПНИ. Нянечка лучше, чем я, знает, как ребёнок ест и чем болел, есть ли у него родные. И не важно, по убеждению или по необходимости она делит с ребёнком большую часть его жизни.
Слава Богу, я никогда не была обделена друзьями, знакомыми и случайными собеседниками. Круг моего общения широк и разнообразен: парикмахеры, психологи, фасовщики колбас, доктора наук, шофёры, писатели, профессиональные автостопщики, учителя, безработные хиппи, программисты, продавцы в бутиках, театральные режиссёры, поклонники Толкина, фрезеровщики и гебраисты-медиевисты, изучающие демонологию в Талмуде.
Но я заметила, что когда речь заходит о детях, с которыми я работаю, люди, независимо от уровня интеллекта, образования и сферы деятельности, задают мне примерно одни и те же вопросы.
Сразу скажу, что правильных ответов на них я не знаю. Попытки ответить рождают новые вопросы и так до бесконечности или, во всяком случае, до очень большой глубины. Как говорит девочка Анна из книжки Финна «Здравствуйте, мистер Бог, это Анна»: «ответ – у меня в середине».
– Как вы можете работать, не получая никакой отдачи?
Конечно, если пытаться строить общение на нашем привычном уровне (например, произносить слова и ждать немедленной, понятной нам реакции), никакой отдачи не будет. Но это не значит, что она невозможна.
Когда вы по-русски объясняетесь с иностранцем и он вас не понимает, вы же не делаете вывод, что иностранец