Совершенно пустая комната.
То есть сначала кажется, что пустая. Диван, покрытый клеёнкой. Пианино.
– У нас темно, потому что все лампочки он разбил. А стёк ла небьющиеся.
Он бегает по кругу, иногда для интереса высоко поднимая колени, останавливается и скачет на месте.
– Это Антон!
– Нет, Антон не пришел, это Маша к тебе пришла. Помнишь Машу?
– Помнишь Машу. Это дядя Валера придёт.
– Посидишь с Машей, пока я на работу схожу? Посидишь, правда?
– Посидишь.
– А покажи Маше, как ты катаешься на слонике!
Он берёт плюшевого слоника и сжимает ногами. Бежит по комнате, щёлкая языком. Потом роняет.
– Лошадка упала.
– А радио, Маша, у нас всегда работает. На пианино можете поиграть.
Она показывает, чем заняться, какие таблетки дать.
– А на кухню мы всегда вместе ходим. Боюсь, что начнёт посуду бить. Если ляжет – он всегда днём ложится, – укрой его обязательно, хорошо?
Все двери в квартире закрываются на ключ.
– Ну, я пошла. Ты ведь посидишь с Машей?
– Ты осторожнее, а то в последнее время он совсем такой… Сегодня хотела вместе в магазин сходить, а он закричал, стал руку кусать. Боится, что опять повезут в больницу. Ну, всё. Если захочет лечь, укрой его одеялом.
Снаружи поворачивается ключ. И вдруг я остро ощущаю тревогу и одиночество узника запертой квартиры. Смотрю в окно. Высоко. Двор с качелями где-то далеко внизу.
– Мамочка придёт.
– Конечно, придёт, куда ж она денется, а пока давай вместе подождём. Посидим, поговорим. Помнишь, как ты в лагере про Емелю рассказывал?
– А, щука… Емеля…
– Жили-были дед да баба, и была у них курочка Ряба…
– Снесла курочка яичко. Мамочка придёт. Дядя Валера поезде придёт.
– А что за окном, давай посмотрим?
– Это дождик за окном. Мальчик плачет.
Он прекращает бег и садится на диван по-турецки. Я сижу на полу напротив. Он смотрит в упор и теребит уши. Время от времени он идёт на кухню (я за ним). Съедает ложку супа и возвращается. Бегает по кругу, по кругу, по кругу.
Он смотрит на меня с недоумением. Оживляется при виде мыльных пузырей («это мячики»), фонарика («свет включить») и самолётика, который я для него сделала из листка в клеточку («самолётик упал»). Предлагаю ему красную клетчатую сумку. Он берёт её в своё бесконечное путешествие по кругу («это портфель»).
– Мамочка придёт. Придёт твоя мамочка. Работы будет придёт.
Он говорит: «мальчиков найдём!» Это знак, что сейчас укусит свою руку На руке мозоль.
– Слушай, не надо, подожди ещё полчаса.
Ложится на клеёнку, я накрываю его одеялом. Отворачивается. Вижу – глаза открыты. Смотрит в стенку.
Лежит, смотрит в стенку, бегает по кругу в пустой комнате на 12-м этаже.
– И.Б., а сколько раз в неделю он к нам ходит?
– Один.
– А чаще нельзя?
– Не может она чаще возить – боится. И он боится.
– Но это не жизнь. Ему совсем плохо, я же видела. Может быть, волонтёров к ним посылать?
– Ты понимаешь, нет таких волонтёров, которые знают, как с ним нужно себя вести, чтобы не сорвать всё окончательно.
– Или самим ездить.
– Нет у меня времени самой ездить. Совсем нет.
…Вот видишь, когда-то с ним чуть ли не круглыми сутками возились: и гуляли, и туда, и сюда, на детские праздники… И что? Всё зря! Теперь он вырос, а выросший аутист никому не нужен.
Ещё И. Б. сказала: «Вчера на занятии я стала повторять всё, что он делал. Он на батут – я на батут, он что-то берёт – я беру, он ходит – я хожу, а он на меня внимательно так посмотрел и очень осмысленно сказал: «сим-мет-рично».
Через два года я стала заниматься с Гришей, приезжать раз в неделю к нему домой. Позже ко мне присоединилась специальный педагог Наташа, которая занималась с Гришей в другой день, а когда она уехала в Германию, её сменила Катя.
Думая о том, как нужно работать с Гришей, я решила, что главное – дать ему свободу выбора и самовыражения. Мне кажется, что у Гриши в душе спутанный клубок мыслей, желаний и чувств. От невозможности этот клубок распутать, выразить словами, возникают напряжение и страх.
Поэтому мы с Гришей используем самые разные, не только словесные, способы выражения себя. Например, рисование.
2. Волнистые туманы
Хочет рисовать. «Я хочу рисовать».
– Ладно, а чем будем рисовать?
– Фломастерами.
– Хорошо, неси фломастеры и бумагу. Гриша рисует.
– Я рисую. Я рисую.
Гриша рисует широкие разноцветные загогулины. Освобождает себе руку, как сказала бы художница и арт-терапевт Фридл Дикер-Брандейс. Никаких сюжетных рисунков. Круговые движения фломастера по бумаге. Как внести в его рисунки элементы сюжета? Гриша не любит, когда рисуют его рукой. Не
очень ему интересно, когда я сама что-то рисую и рассказываю. Он любит линии и круги.
– Всё. Нарисовал.
– Будешь ещё рисовать? – Ещё.
Круг. Ещё круг. Волнообразные ритмичные движения. Лиловые, бледноватые (фломастер выдыхается) круги. Сумерки… Длинная дорога…
– Гриша! Хочешь стихи послушать? Почитать тебе?
– Почитать.
– Я буду читать, а ты будешь рисовать.
Стихи – Гришина страсть. Они его завораживают, как всё ритмичное. Он знает их множество, может продолжить с любого места – от «Мойдодыра» и «Дяди Стёпы» до «Мёртвой царевны» и «Дуба зелёного».
Читать!
«Почитай мне».
– Почитай мне.
– Сквозь волнистые туманы
Пробирается луна,
На печальные поляны
Льёт печально свет она…
Фломастер замирает на бумаге. Гриша слушает.
– Гриша, тебе понравилось?
– Понравилось.
– Давай рисовать это стихотворение.
Я снова читаю, и мне кажется, что от ритма этого стиха в воздухе возникают лиловые волнистые линии. А вот круг – луна. И Гриша рисует, но теперь его загогулины – не каляки-маляки, а волнистые туманы. А вот:
– По дороге зимней, скучной,
Тройка борзая бежит…
«Дорога зимняя, скучная» – это две долгие, уходящие за край листа линии. Ритм диктует, что рисовать. Гришин ритм слился с пушкинским ритмом, и получилась картина. «Зимняя дорога».
Так мы создали множество картин, вызывающих недоумение у всех, кроме нас. В самом деле, что это такое? Какие-то безумные росчерки, пятна и фигуры, а на обратной стороне написано, например, «Зимнее утро» или «Уж небо осенью дышало».
А про «звуковые диктанты», которые диктовала своим ученикам Фридл Дикер-Брандейс, я прочитала позже, в книге Елены Макаровой «Фридл».
С Гришей диктанты получаются замечательно. У него прекрасное чувство ритма, и мне даже подсказывать ему не приходится. Берём большой лист бумаги и фломастер. История-диктант начинается:
Плавно, медленно, нараспев: «Мы с тобой пошли на море. А на море были волны. Волны поднима-ались и опускались – ввее-ерх-вни-из, вве-еерх-вни-из». – И надо рисовать волнисто.
А потом поднялся ветер и начался шторм, тогда я голосом изображаю шторм, например, как ветер дул: у-у-у-у. • – это длинная закрученная линия.
А потом шторм кончился, и снова волны плавно катятся вверх-вниз.
Удивительно, как Гриша чувствует перемену ритма! Когда «начинается дождь» – кап-кап-кап-кап – фломастер отрывисто чиркает по бумаге. А стоит снова подуть сильному ветру – закручивает круги-загогулины.
Вот так и получаются прекрасные произведения в жанре «волнистые туманы».
Семь зачёркнуто, восемь в кругемои друзья Громовы
Посвящается Тане, Шуре и Мише
Да уж, когда-нибудь я напишу «трактат о личных отношениях с клиентами», где будет подробно рассказано про то, почему с учениками и их близкими дружить нельзя, как пагубно подобные отношения влияют на терапию, и, конечно, приведу множество примеров из собственного горького опыта.
А сейчас я буду писать – с огромной радостью – о нарушении этого золотого правила: о моих друзьях Громовых.
Конечно, конечно, если бы мои отношения с ними строились только на профессионально-терапевтическом уровне, мы все достигли бы совсем иных результатов и терапевтических высот. Каких? Я не знаю. И предпочитаю не заморачи-ваться.
Мне кажется, в начале профессионального пути без опыта этих самых «личных отношений» не обойтись. Когда впервые входишь в мир другого (сейчас я говорю о мире «особых людей» и их близких), часто оказываешься не в силах противостоять его красоте. Ты влюбляешься в этот мир. Хочешь быть к нему как можно ближе. И нарушаешь все правила. Это нормально. Закономерно. Я думаю – даже правильно.
Короче, Бог его знает. Сложная эта тема и до конца не изученная.
Но Громовы – исключение даже из этого правила. Потому что они, во-первых, мои друзья, и только во-вторых клиенты.
Шура
Разумеется, он красавец.
Все трое Громовых – красавцы, и все похожи друг на друга, особенно Миша и Таня, но и по Шурику видно, что он из той же компании. Однако сейчас я остановлюсь не на фамильных, а на личных Шуриных чертах.
Выражение лица у Шуры слегка надутое, будто он набрал за щёки воздуху. Взгляд немного рассеянный (Шура не очень хорошо видит), но иногда становится по-снайперски пристальным – например, когда Шура перечитывает прошлогоднюю тетрадку по письму или собирает пазл из тысячи кусочков. Прищурившись, он склоняется над столом с таким видом, будто разгадывает тайный шифр.
Улыбку Шурика я однажды назвала джокондовской, однако она может постепенно перерастать в откровенный ржач. Иногда это признак веселья, иногда – нервный смех, иногда – способ отвертеться от разговора (не приставайте ко мне, я делом занят, смеюсь). Бывают ситуации, когда громко смеяться нельзя, тогда Шурик тихо давится от смеха.
У Шурика есть специальное выражение лица, которое называется «кругом враги». Это значит, что он подозревает окружающих в заговоре против него. Например, враги спрятали куда-то коробку конфет. Или вдруг оказывается, что когда что-то просишь, надо не тыкать пальцем и не махать рукой, а говорить «дай», и это не мамина блажь – её ещё можно было бы проигнорировать, – а предмет подлого заговора. Поэтому когда я в первый раз прошу Шуру сказать «дай», отчётливо вижу в его глазах «и ты, Брут?!»