Шура любит трогать людей за голову. То ли гладит, то ли руку вытирает. Зачем он это делает, я не знаю. Может, хочет проверить, действительно ли люди существуют или они – оптический обман.
Я люблю наблюдать, как Шура точными, аккуратными движениями наводит порядок: выравнивает обувь в прихожей, поправляет дверной коврик. Оставить коврик лежать не параллельно порогу Шурик не может. Перед глазами стоят Шурины пальцы, застёгивающие липучку на сандалии так основательно, будто делают это раз и навсегда.
Ярлычки и этюды
Четыре года прошло с того момента, когда Ирина Борисовна, наблюдая за Шуриными попытками повиснуть на мне, сказала: «Уже понятно, что он – твой клиент». Сейчас Шуре (Шурику или Шурупу) тринадцать лет.
Шура перешел в шестой класс школы глухих. У него аутизм, он плохо слышит и не очень хорошо видит.
Шура начинает говорить.
То есть использовать слова для общения.
Как он говорит? Дактильно (то есть пальцевой азбукой) и звуками. Звуки он умеет произносить далеко не все, но контур слова понять можно.
Что говорит?
Например, «дай», «привет» и «пока».
Но то, какие именно это слова, не так важно.
Раньше слово и предмет в Шуркиной голове почти не соединялись. Стол сегодня стол, а завтра – стул, машина, ложка и как угодно. Маша – сейчас «Маша», а через две минуты – «ручка» или «шкаф». Шура не понимал, что у каждой вещи есть определённое и неизменное название, а может, понимал, но по каким-то причинам не обнаруживал понимания. Не берусь судить. Чужая душа (и голова) потёмки.
Я представляла себе Шурины слова такими свободными летающими ярлычками: они не спаяны в единое целое с предметом, который обозначают, а могут легко меняться местами, пропадать и как угодно трансформироваться.
А сейчас ярлычки, видно, устали от такой неустроенной жизни и начали медленно, но верно прирастать к предметам и явлениям.
В прошлом году мы много рисовали. Шура рисовал неописуемо прекрасных кошек с круглыми глазами. Причём начинал рисовать с линии ушей. Будто не рисовал, а обводил. Ещё Шура изображал людей с руками-крыльями. Откуда крылья? Это я показала Шурику что рука – это не палочка-чёрточка, а – как бы это сказать – такая фигура из двух параллельных линий и пяти пальцев. В Шурином восприятии эта фигура расширилась, а пальцы – линия вверх – линия вниз, вверх-вниз, и так пять раз – должно быть, требовали такого сосредоточения, что куда уж обращать внимание на их толщину. Вот и выходило крыло. «Нам разум дал стальные руки-крылья, – распевала я, любуясь собой, Мишей и Таней в Шурином исполнении. – Жалко, "вместо сердца пламенный мотор" не изобразил».
А весной мы ходили на этюды. На берегу купчинской речонки, спустившись почти к самой воде по крутому глинистому берегу, мы рисовали речку и противоположный берег. Шура рисовал речку не пространственно – как ряды прямых или волнистых линий, начинающихся за краем листа и уходящих за противоположный край. Река у него выглядела как кусок воды. Прямоугольный и ровный. Шура рисовал ту часть речки, которая была перед его глазами. Не больше и не меньше. То, что не помещалось в его зрительный диапазон, не имело никакого значения.
Семь зачёркнуто, восемь в круге
– Какое у тебя любимое число?
– Семь восемь. – Как?
Семь зачёркнутое, восемь, обведённое в кружочек.
Семь восемь – любимая фишка Шурика. Правда, теперь она уже почти в прошлом – там же, где алфавит, игрушечные белочки и многие другие Шурины пристрастия. А было время, когда семь восемь писалось на всём, на чём только можно писать – «коньками по льду, и кольцом по стёклам»: нет бумаги – пальцем на глади стола, нет стола – на автобусном стекле, а если и стекла не оказалось – тогда в воздухе.
Шура любит математику. Наверное, потому что она – наука точная и ответ на вопрос «сколько будет два плюс пять» мало зависит от контекста. Математика – Шуркин оплот в изменчивом и нелогичном мире, где два совершенно разных предмета могут называться одинаково, а окружающие только и делают, что совершают странные поступки.
А семь восемь – это шутка. Прикол. Хотя мне всегда виделось за этой шуткой нечто большее. Мировоззрение, что ли. Пишется пример. Скажем, три плюс пять. Равно семь. Пауза. Восемь.
5+3=7 8
На вас смотрят выжидательно и подсовывают фломастер. Вы должны зачеркнуть неправильный ответ. Если вы этого не сделаете, Шурик сам зачеркнёт. Пауза. В вашу руку снова тыкается фломастер – ваш последний шанс. Надо обвести восьмёрку в кружочек.
Вся сцена целиком – пример и ответы, правильный и неправильный – разыгрывается не всегда. Можно просто писать 7, 8, семь зачеркивать, восемь обводить в круг. Или показывать жестами: 7, 8. Сцена не разыгрывается, но подразумевается.
Честно говоря, я боюсь рассуждать о том, что для Шурика значит его «семь зачёркнуто, восемь в круге». Потому что точно знать не могу, и никто, кроме Шуры, не может. Но кое-что в этом символе веры мне понятно и близко. Неправильный ответ. Зачеркнуто. Правильный ответ. Обведено в круг. Хоть в чём-то в этом мире можно быть уверенным.
Шурик – человек-загадка. Вне сомнения, каждый аутист (да и вообще каждый человек) – загадка. Но Шурик в особенности. Это потому, что у него слишком хороший характер. Скандальные дети однозначнее: орёт, топая ногами – значит, не хочет. Если у ребёнка ярко выражено «хочу» и «не хочу», мы быстро выучиваем, что ему нравится, а что не нравится. Но у Шурика между «хочу» и «не хочу» лежит ровное поле «я на это согласен», там-то, на этом поле, обычно всё и происходит.
– Ему нравится делать то-то и то-то?
– Он не возражает. Предложишь – будет делать. Может, ему всё-таки нравится? Или не возражает потому что ему в общем-то, всё равно?
Или считает, что так надо делать, потому что это правильно? Я долго билась над этими вопросами, а потом поняла, что и про свои-то желания ничего не знаю: где настоящие, где заёмные, где «потому что так надо», а где «в общем-то, всё равно». И успокоилась.
Примеры того, что Шурик явно любит:
Кошки
Собирать пазлы
Математика
И чего явно не любит:
Желе
Когда его не понимают в очевидных для него ситуациях.
При этом нельзя сказать, что он любит всё, кроме желе, и сильно радуется, когда его понимают.
– Ты Шурику нравишься по-человечески, – сказала его мама, – а А.В. – эстетически.
– Откуда ты знаешь?
– По его лицу вижу.
… почему-то я не сомневаюсь в его проницательности.
Может быть, я его даже в чём-то переоцениваю, но ничего не могу с собой поделать. Мне постоянно кажется, что он всё прекрасно знает, и когда я сталкиваюсь с проявлением «торможения» и «зависания», когда Шурик упорно не понимает каких-
то простых (с нашей точки зрения) вещей, скорее удивляюсь, чем раздражаюсь.
Я и педагог, и друг семьи. Это привело к тому, что Шура во мне видит двух разных людей: один бесконечно достаёт и докапывается, второй разрешает почти всё что угодно. Сначала меня это беспокоило, но Таня сказала, что для Шурика это даже полезно. Ломка стереотипа.
Занимаясь с Шурой в Фонде «Отцы и дети», я думала, что я для Шуры – часть некоего сложного стереотипа, и когда обстановка изменится, изменятся и наши с Шурой отношения: Таня рассказывала, как Шурик на занятиях у педагога переставал говорить слова, которые давно выучил, только потому, что педагог поменял кабинет. Сначала Шура удивлялся, когда встречал меня в самое разное время и в самых разных местах. Потом привык.
Конечно, Шурка не перестанет показывать мне свои аутичные штучки – семь восемь, например. Почему? Да потому, что они мне нравятся.
С Шуриком очень хорошо ходить или ездить. Не потому, что на улице и в транспорте Шура хорошо себя ведёт, лишь изредка пытается потрогать каждого встречного. А просто мне с ним хорошо.
Нельзя сказать, что мы похожи, даже наоборот. Например, Шура аккуратный. У него все вещи на своих местах, а у меня в комнате полный хаос. Шура любит математику, я терпеть не могу. И вообще, Шурик относится к жизни гораздо серьёзнее, чем я. Он любит действия, в которых есть какой-то смысл. Зачем нам с Мишей понадобилось собирать по дому всякий хлам, класть его в коробку и зарывать на берегу ручья, он не понимает и смотрит на нас так, будто подозревает, что у нас не все дома.
Мама Таня называет Шурика «аутист-оптимист». Я бы сказала, что Шурик – синтонный аутист. Синтонность – психологическое слово, значение которого никто не может объяснить, зато,
как сказал Владимир Леви, все знают, что синтонный человек-это человек, с которым легко и хорошо. Когда какой-нибудь мой знакомый говорит, что боится аутистов, я знакомлю его с Шуриком: Шурик нравится всем. Людям внушают доверие его улыбка, аккуратные движения, бытовая умелость, пристрастие к кошкам и даже семь восемь, которое он чертит везде, где только можно. В лагере на Онеге все обитатели домика, где мы с Шуриком жили позапрошлым летом, сошлись на том, что Шурик – не клиент, а скорее волонтёр, и не только потому, что он мыл за всех посуду, стелил свою кровать и ничего не брал без разрешения (кстати, далеко не все волонтёры могут этим похвастаться), а потому, что неведомо как он создавал вокруг себя радость.
Как прекрасно быть с синдромом Каннера —
То есть настоящим аутистом:
Взглядом, избирательным, как камера,
Наблюдать за небом золотистым.
Хорошо быть настоящим мастером
Над листом бумаги зависания,
А потом сиреневым фломастером
Разводить волшебные писания.
Громовский дом
Я поднимаюсь на пятый этаж длинного дома в Купчино. Купчино – ужасный район, тёмный, запутанный, мрачный, здесь маньяк и названия улиц, которые невозможно отличить друг от друга. Где Бухарестская? А где Будапештская? Но я Купчино люблю. Я тут жила, когда была маленькая. До трёх лет. Совершенно ничего не помню, только железную горку среди высоченных домов да щель между кабиной лифта и шахтой, в которую я ухитрилась уронить пластмассовую лопатку. На какой улице мы жили? Бабушка говорит: на углу Димитрова и Каштановой аллеи, а Таня Громова говорит, что у этих улиц нет угла, потому что они не пересекаются…