Мы прекратили поиски человека, который будет жить с Антоном, пока Рината в больнице. Всё неожиданно поменялось, но я об этом напишу позже, когда узнаю точно. Сегодня у нас с Антоном было последнее занятие. Мы писали сочинение про кран. Антон сам предложил такую тему. К сожалению, я не догадалась переписать это сочинение, помню только, что на кране работает дядя Борян, который ест жареную картошку. Дядя Борян хороший, потому что он «уже друг».
Я больше не чувствую между нами отчуждения. Антон сидит рядом, время от времени обнимает меня за плечи и улыбается своей прекрасной улыбкой – такой непохожей на прежнюю, механическую. А я думаю: как же так – я не приду сюда в следующий понедельник, и не будет больше квадратных прогулок по району и походов в магазин за «соком тут вишнёвым», и не будем мы сидеть в комнате, разрисованной зеркальными словами, и некому будет вымогать у меня «ручку синюю».
– До свидания, Антон.
– До свидания тут рядом Маша.
Дорогая Саша!
Прости, что не писала давно. Вчера ездила в деревню «Светлана». Такие деревни, где вместе живут взрослые люди с нарушениями развития, волонтёры и педагоги, – это целое движение, называется оно английским словом, которое переводится как «лагерь на холме». Деревня в самом деле на холме.
Я поехала в «Светлану» потому, что там сейчас наш Антон Харитонов.
Мне понравилось. Ферма, натуральное хозяйство, ребята сами ухаживают за животными, пекут хлеб, делают сыр, масло и сметану, валяют войлок, готовят еду и т. д. Волонтёры и педагоги (не знаю, правильно ли их называть волонтёрами и педагогами, там они как-то все вместе) очень хорошие, вообще там прекрасная атмосфера.
В домах невероятно уютно, стены обшиты деревянными панелями, везде картины, цветы, разные прекрасные старые вещи. Все решения принимаются советом деревни, который собирается в библиотеке, где на столе стоят большие песочные часы.
Кормят очень вкусно! Сейчас пост, поэтому блюда овощные и молочные.
Я всё посмотрела: и пекарню, и маслобойню, и хлев, и свинарник, и мастерские. На трапезу жители деревни собираются по звуку колокола, садятся за длинный стол и зажигают свечу.
Потом читают молитву – не православную, не католическую, просто благодарят Бога за хлеб. Никто, даже маленькие дети, не встаёт из-за стола до того, как погасят свечку.
Дети – это дети сотрудников. Поскольку до ближайшей школы далеко, в «Светлане» есть своя школа, то есть класс. С детьми каждый день занимается учительница, которая работает по вальдорфской[18] системе. В подробности не вникала, видела только класс и всякие интересные вещи: дневники погоды, странные весы, механизмы и т. д. Ребята раз в полугодие ездят в поселковую школу и сдают экзамены.
Люди удивительные! Например, женщина, отвечающая за пекарню, – океанолог. А Лена, главная на ферме, после целого дня работы в коровнике, заглянув на минутку в дом, садится за рояль и с листа играет Баха… А муж Лены – художник.
Правда, интересно? Я даже подумала: может, остаться в «Светлане»? Удивительная там атмосфера. Но всё-таки я городской житель, так что совсем удаляться от мира пока не готова.
…2009 г
…наверное, более подходящего для Антона места не найти: прекрасная атмосфера, доброжелательные, понимающие люди, природа, свобода передвижения (это вам не комната на Белградской улице). Конечно, Антону будет непросто привыкнуть к новому месту, людям, правилам (например, к правилу, что нельзя вставать из-за стола, пока не погасили свечу). Ему придётся работать, потому что это главный закон деревни: каждый житель должен что-то делать по мере сил и возможностей. Но Сара Хагнауэр (главный человек в «Светлане») говорит, что Антон привыкнет.
Я была на совете деревни. Решался вопрос о том, какую работу можно поручить Антону и кто будет работать вместе с ним, потому что один он не может.
Главное отличие этих людей от лакированного завуча из интерната: для них Антон – не ходячая проблема, представляющая опасность для окружающих, а человек, которому надо помочь.
Проснулась утром, спустилась по деревянной лестнице, вижу – Антон моет пол.
Как бы сказала Рината, «прогресс!»
Люба, которая прожила с Антоном его первую неделю в «Светлане», говорит, что Пешеход прекрасно себя вёл и, что удивительно, от начала до конца высиживал трапезы.
Люба хотела, чтобы я своими глазами увидела, какой Антон молодец, и очень расстроилась, когда он выскочил из-за стола, не доев супа. Его вернули и мягко объяснили, что вскакивать из-за стола здесь не принято.
…2009 г.
Разговаривала с Любой: она только что вернулась из «Светланы». Пешеход делает фантастические успехи. Он работает – возит тачку и ухаживает за свиньями.
Антон полюбил своего волонтёра Давида и очень хорошо его слушается.
Люба говорит, что когда она приехала и Антон выбежал ей навстречу он был похож на огромное горячее солнце.
– Изменился?
– Очень изменился. У него совсем другой взгляд, другие интонации – он говорит почти как обычный человек.
Пешеходу в «Светлане» хорошо, он привык к ритму деревни, а ритм – это очень важно, аутичные люди плохо переносят хаос и непредсказуемость. В деревне жизнь подчинена строгому расписанию, и это внушает Антону чувство безопасности: он знает, что будет в следующий момент, и не тревожится.
…2009 г.
Я ездила с Любой в «Светлану», на совет деревни. Обсуждался вопрос: что делать с Антоном?
С ним невозможно справиться. Он рвёт свою одежду и у него не осталось ни одной целой футболки. Постоянные приступы самоагрессии: кусает руку. Сломал дверь. Сорвал батарею. С ним опасно жить в одном доме.
А главное, он всё время убегает из деревни. И это уже опасно для него самого.
Сара несколько раз повторила: я очень хочу помочь Антону, но я не знаю, что делать.
– Когда-то вы говорили про фантастический прогресс…
– Так оно и было, а потом что-то произошло. – Что?
– Неизвестно.
Я слушаю, как члены совета деревни по очереди говорят о проблемах с Антоном, и думаю, что легче всего во всём обвинить их: плохо старались понять и помочь, приложили недостаточно усилий, чтобы Антону было хорошо в деревне. Но я понимаю, что никто не виноват, и в этом главная тяжесть ситуации. Причина, не дающая Пешеходу найти своё место, у него внутри.
Одна женщина, которая много лет работала в детском доме для особых детей, сказала:
«Человек решается выйти из своего укрытия, если знает, что за стенами укрытия его что-то ждёт. У каждого есть выбор: остаться внутри и чувствовать себя в безопасности или выйти наружу. Этот выбор неосознанно делают все люди, даже маленькие дети, даже самые тяжёлые инвалиды, потому что он происходит на очень глубоком уровне. Мы не можем никак повлиять на выбор человека и должны уважать любое решение. Если человек решил остаться внутри, это его право. Если он решил выйти, мы должны помнить: это требует огромного мужества».
Антон решил выйти. Люба сравнивает его с цыплёнком, который вылупляется из скорлупы и которому больно от прикосновений мира, но не вылупляться уже нельзя – это процесс, который невозможно остановить.
…2009 г.
Дорогая Люба!
Придётся начать письмо с «не знаю».
Я не знаю, как закончить рассказ про Антона. Не знаю, стоит ли давать пятнадцать рублей нуждающимся в миллионе. Не знаю, что будет с Антоном дальше.
Вспоминаю, как мы сидели на совете деревни (помните стулья, расставленные по кругу?), и все по очереди говорили, что не знают, как быть с Антоном.
И вдруг я осознала – иначе не назовёшь, потому что я думала об этом и раньше, но никогда так ярко не чувствовала, – что на самом деле никто не знает, как с ним быть. Что в его случае никаких готовых решений, никакой правильной стратегии нет и быть не может. Любой выход – временный, поскольку мы не знаем, что будет происходить с Антоном, как он будет меняться. А ещё, пытаясь найти для Антона место в жизни, Вы идёте против естественного хода вещей: в нашей стране для таких, как он, места нет.
Я знаю, что Вы не согласитесь на компромисс. Помочь Антону для Вас значит решить его проблемы раз и навсегда. Это невозможно: приходиться искать всё новые выходы, и каждый раз мы рискуем не помочь, а сделать ещё хуже. Прогресс грозит обвалом, временное облегчение – новыми, ещё большими трудностями. Может быть, для Антона лучше, спокойнее, безопаснее оставаться в своей скорлупе и не знать, что снаружи есть что-то ещё? Имеем ли мы право давать ему надежду на лучшую жизнь, если сами не уверены, что надежда оправдается?
А теперь всем страшно: и Вам, и Антону, и Вы думаете, что в скорлупе темно и тесно, но привычно и не надо бояться завтрашнего дня. «Сегодня ты помогаешь ребёнку не упасть с утёса, – писала художница-педагог Фридл Дикер-Брандейс, – а завтра он может разбиться о камень. Конца этому нет…» Но то,
что сейчас происходит с Антоном – это жизнь. Не бесконечное хождение взад и вперёд по комнате, а путь.
Мне очень страшно за Пешехода, потому что мир, в который он попадёт, когда наконец вылупится из своей скорлупы, никак нельзя назвать понимающим.
Но я утешаю себя тем, что тревога за будущее Антона лучше, чем уверенность в отсутствии будущего. Когда «никто вопросов не задаёт, потому что всё понятно».
Егор
Уважайте каждую отдельную минуту, ибо умрёт она и никогда не повторится, и это всегда всерьёз. <…>.. нет незрелого сегодня, нет никакой возрастной иерархии, никаких высших и низших рангов боли и радости, надежды и разочарований.
Посвящается Егору, его маме и бабушке
Егор – мой ученик. Ему 11 лет. Он не видит, плохо слышит, не умеет ходить и говорить, у него эпилептический синдром. Такие проблемы, как у Егора, называются «множественные нарушения развития». Я должна об этом сказать, иначе многое будет непонятно. Но дальше я буду очень мало говорить о том, чего Егор не может. Я расскажу, какие звуки Егор слышит, что видит, чем заменяет словесное общение, как передвигается. Егор не похож на нас, он видит, слышит, двигается и реагирует на всё по-своему. И в то же время он обычный ребёнок, который так же, как многие обычные дети, любит кататься на машине, из всех сил раскачаться на качелях, брызгаться, любит музыку концерты по телевизору, лето и дачу, Новый год. Скучает по бабушке, когда она долго не приходит, ждёт маму и папу с работы, обижается, упрямится, злится, хитрит, старается, ленится, хулиганит…