Но тут раздался голос Ранульфа, он был явно напуган блуждающими болотными огнями и потому отважился вмешаться:
— Одберт! Ты что, собираешься проговорить всю ночь? Отважный воин быстро атакует и быстро отходит в укрытие!
Его приятели нервно засмеялись.
— Это ты, Ранульф, совокупляешься, как пес. А я, к твоему сведению, человек.
— Хорошо сказано! — тихо похвалила его Ауриана. Она подошла вплотную к Одберту, приблизив свое лицо к его лицу. Одберт не мог не залюбоваться ее глазами, взгляд которых был вполне способен парализовать все его мысли, заставить его следовать за собой на край света, внушить ему желание навсегда утонуть в их глубине.
— В одну из ночей, — прошептала она, — я могла бы и тебя этому научить…
— Я презираю пустые слова и обещания. Ты сейчас же покажешь мне свое искусство, — произнеся эти слова, он начал быстро раздеваться, причем свой меч и пояс с ножнами Одберт положил подальше от нее, чтобы она не достала их.
— Но… я не могу.
Он моментально сдавил крепкими пальцами ее горло.
— Ты сделаешь это, или я придушу тебя, чтобы ты мне больше никогда не перечила!
— Но мои руки связаны! А в искусстве любви они многое значат…
— Коварная тварь! Ты принимаешь меня за круглого идиота, думая, что я развяжу тебе руки! — однако в его голосе явственно слышались досада и сожаление.
— Ну и ладно, не имеет значения, ведь Рамис наложила смертельное заклятие на любого, кто откроет сокровенную тайну кому-нибудь чужому, не принадлежащему к ее священному кругу…
По лицу Одберта Ауриана поняла, что любопытство и похоть одержали в его душе верх над осторожностью.
— Ты мало что теряешь, ведь ты и так уже проклята, — усмехнулся он. — А если проклятие распространится и на все твое змеиное семейство, то тем лучше! Так и быть, я освобожу тебе одну руку, — и он привязал одну руку Аурианы веревкой к дереву, а другую освободил. — Но если все это окажется только хитрым обманом, я напою эту землю твоей кровью.
И он тут же обрезал ножом ремни, на которых держались ее брюки для верховой езды, и они упали к ее ногам. Мгновение он смотрел изумленно на ее обнаженное тело, мерцающее в неверном лунном свете жуткой, какой-то сверхъестественной белизной. Она казалась идолом, вырезанным из сверкающей белоснежной кости. Он не мог до конца поверить, что эта горделивая нимфа целиком и полностью принадлежит ему, что он может делать с ней все, что пожелает. Одберт грубо притянул девушку к себе, чувствуя, что ее упругая грудь плотно прижата к его телу, и пристально глядя ей в лицо. Ауриана тщетно пыталась успокоиться и прийти в себя.
Но поколебавшись несколько мгновений, она скользнула свободной рукой вверх по его шее, чуть касаясь его кожи, которая была на ощупь похожа на плохо выделанную бычью шкуру. Она попыталась изобразить умелые опытные ласки, дотрагиваясь до определенных участков тела, как бы следуя некой усвоенной ею науке, продвигаясь рукой по его спине вниз к ягодицам и отчаянно разыгрывая из себя жрицу любви. Поборов отвращение, она предприняла наивную попытку поцеловать его долгим, сладострастным поцелуем. И тут же ее бедная неловкая рука переместилась вниз его живота, делая жалкие и неуклюжие попытки начать игру с его плотью.
Но в этот момент — Ауриана так и не поняла, почему: то ли он терпеть не мог, чтобы кто-либо дотрагивался до интимных мест его тела, то ли причина крылась в чем-то другом — Одбертом овладел демон.
Он схватил Ауриану за плечи и грубо толкнул ее назад, так что она упала навзничь на плащ и громко закричала от боли, потому что сильно стукнулась головой о камень. Похоже, ее крик возбудил его намного больше, чем ласки, он упал на нее, тяжело дыша, придавив девушку к земле своим толстым брюхом, и начал яростно целовать ее губы, кусая их до крови. Когда же он почувствовал чужую кровь на своих губах, он принялся слизывать ее языком, словно дикий зверь. Ауриана оставила всякое притворство, потому что видела всю его бесполезность: Одберт пришел в неистовство, забыв самого себя, и уже не отдавал себе отчета в том, что делает. Тем более он уже совершенно не помнил о том, что она учит его искусству любви. Ауриана отчаянно боролась с ним, стараясь столкнуть Одберта с себя, прежде чем он переломает ей все ребра, и чувствуя, как черная болотная вода близко хлюпает у ее головы. «Вот что означают слова «утонуть в грязи», — думала она.
Свободной рукой она начала шарить в мокрой опавшей листве, пытаясь отыскать лежащий где-то рядом стеклянный кубок. Она извивалась, точно змея, под свинцовой тяжестью его тела, удачно избегая попыток насильника овладеть ею. Однако ее сопротивление только распаляло его яростную похоть.
— Ты считаешь, что мы не годимся для тебя, да? — бормотал он, тяжело, прерывисто дыша. — Я покажу тебе сейчас, на что ты сама годишься!
Он прижал к земле ее свободную руку и сильно ударил по лицу. Круги поплыли перед глазами Аурианы. Но тут же ее рука выскользнула из потной ладони Одберта, будто смазанной жиром. На этот раз она нащупала кубок Ульрика.
Она ударила им о землю в надежде, что он разобьется о какой-нибудь камень, но, к несчастью, рядом не было никаких камней. Зато ее левая рука в результате усилий и отчаянной борьбы освободилась от веревки, и теперь обе руки были в ее полном распоряжении.
Но в этот момент сильные колени Одберта, словно два тарана, мощными ударами раздвинули бедра Аурианы. Теперь она была совершенно беспомощной, парализованной сознанием полной безнадежности своего положения и сковавшей ее тело усталостью.
«Мама, — думала она с горечью, видно, мне не избежать твоей страшной участи. Да и как я могу надеяться на спасение, когда даже тебя — святую и невинную женщину — не избавили от этой муки. А мне, проклятой в колыбели, тем более нельзя ждать пощады».
Одберт взгромоздился на нее, словно бык, случающийся с коровой. Приподнявшись, он стремительным сильным ударом пронзил ее девственное лоно. Ауриана почувствовала такую нестерпимую боль, как будто ее изнутри жгли огнем, и это пламя быстро охватило все ее тело. Она была охвачена беспощадным пламенем и горела в нем, корчась и извиваясь от боли, как горела Херта в пламени пожара. Крик застрял у нее в горле.
Все действия Одберта — движения и толчки внутри нее — были похожи по своей бессмысленной жестокости и чрезмерной энергии на безотчетные действия спаривавшегося животного. Ауриана чувствовала себя не столько женщиной, сколько куском хлеба, в который жадно впиваются зубы голодного. Действительно, кто же берет в расчет чувства, испытываемые хлебом?
Одберт с триумфом уставился ей в лицо. Казалось, ее стыд и страдание пришлись ему как нельзя более по вкусу. Теперь она уже была его собственностью! Он навсегда погасил этот надменный огонь в ее глазах. И потому она навсегда будет принадлежать только ему. Одберт был уверен, что его брат никогда не ляжет с ней в постель, поэтому ее дети будут зачаты от него, Одберта. Ничто не мешало ему наслаждаться своей победой — даже воспоминание о том, какое лицо будет у Бальдемара, когда он узнает о случившемся с его дочерью, потому что Одберт больше не боялся доблестного вождя, зная, что тот очень скоро умрет.
Тем временем Ауриана собралась с последними силами и снова ударила кубок о землю. На этот раз стекло звякнуло о камень и разбилось. В руке Аурианы оказался зазубренный осколок, острый, как нож.
Все тело Одберта содрогалось от испытываемого удовольствия, он издавал звуки, похожие на похрюкивание довольной свиньи.
— Ну, скоро он там? — снова закричал Ранульф. — Природа прекратила бы свое существование, если бы все твари совокуплялись так же медленно и долго, как Одберт!
Ауриана вонзила острый осколок стекла в единственное место, до которого могла дотянуться — в бычью шею под ухом Одберта. Сначала он не заметил, что теплая жидкость, стекающая по его шее на плечо, была его собственной кровью.
Однако, вслед за этим он ощутил боль — сначала она была тупой и приглушенной, но тут же осознав, что Ауриана сделала с ним, Одберт оцепенел от ужаса и нарастающей боли.
— Гадюка! — выдохнул он, поднимаясь, и зажал ладонями рану, чтобы остановить кровотечение. — Я прикажу растоптать тебя копытами лошадей. Ранульф! Этред! Ей маловато меня одного. Идите сюда, теперь она — ваша!
Ауриана мгновенно воспользовалась благоприятными обстоятельствами, стремительно вскочила на ноги, прыгнула вперед, не раздумывая как заяц, запутавшийся в сетке, и бросилась по тропе, не обращая внимание на дикую жгучую боль внутри лона. Она сбила с ног Ранульфа и помчалась сломя голову через заросли ивняка.
— Это демон! Держите ее! — заорал Одберт.
— Идиот! Ублюдок! Ты, оказывается, развязал эту тварь. Пять молодых мужчин бросились в погоню за Аурианой, в ту сторону, откуда доносился шум стремительно раздвигаемых шелестящих веток. Она уже выскочила на тропу и, стараясь не шуметь, побежала по ней. Но тут Ауриана вспугнула олениху с двумя олененками, и они пустились в рассыпную в трех разных направлениях через кусты и высокие травы с шумом, сбившим преследователей со следа. Одберт побежал за одним из животных. Но этот маленький олененок через некоторое время, выбежав на полянку, вдруг замер, оцепенев от страха, чувствуя погоню за своей спиной; он обернулся к человеку, и его лучистые глаза жалобно уставились на Одберта.
Остальные преследователи подбежали к своему вожаку, чтобы узнать, что случилось.
— Оборотень! — прошептал Одберт в полном ужасе и стал пятиться к кустам. — Она — ведьма! Это самое что ни на есть гнусное колдовство! Посмотрите, она обернулась олененком! Но глаза ее остались прежними — смотрите!
Недалеко от этого места Ауриана тихо нырнула в воду неглубокого пруда. Она плыла так долго, как только могла, под водой, испытывая ужас и отвращение к скользкому илистому дну с его извивающимися водорослями, предательски хватающими за руки и ноги, как будто они пытались поймать ее у ловушку, опутать и увлечь вглубь. Оказавшись среди камышей, она перевернулась на спину и осторожно вынырнула так, чтобы только лицо находилось над поверхностью воды.