Аристос сразу же увидел этот знак на своем теле, и в его глазах мелькнул страх. Она пометила его колдовским знаком, приманивающим порчу. Теперь его кровь смешалась с ядом. Аристос дотронулся до волчьей пасти, которая в качестве амулета теперь была всегда с ним, и сердито произнес слова заговора против колдовства.
— Кто-то из них ранен! — с тревогой прокричал Метон. — О, шалости Немезиды! Она задела его мечом! Невероятно!
Эта весть так поразила присутствующих, что, сгорая от любопытства, они оттеснили Метона от окна.
— Рана серьезна? — спросила Суния тихим голосом, полным надежды.
— Это место сильно кровоточит, — ответил Метон. — Он будет постепенно слабеть, но достаточно ли быстро это произойдет, чтобы Ауриана успела получить преимущество? Впрочем, это было ошибкой, она и в самом деле довела его до белого каления.
Поклонники Аристоса никак не могли понять, почему их кумир до сих пор не покончит с этой наглой стрекозой, которая на свою беду случайно поцарапала его.
— Накажи ее за это! — орали они ему. — Наколи ее на вертел! Искроши эту сучку на кусочки для поджарки!
Аристос ранен. Эта новость вскоре долетела до городских ворот.
Но Аристос тоже решил отказаться от своего тяжелого самнитского щита. Заодно он стянул с головы позолоченный шлем и кинул его туда же, куда и щит. Это вызвало аплодисменты вперемежку с хохотом. Поклонники Аристоса полагали, что хитрая уловка Аурианы теперь полностью нейтрализована таким же приемом. Открывшееся лицо его не внушало особых симпатий. Его щеки, сизые как сливы, раздувались от жары и злости, на лбу отпечатался след от шлема. Голова вспотела, и с нее начала стекать черная краска, волосы слиплись и торчали в разные стороны. Кое-где краска уже исчезла, и в шевелюре показались рыжеватые пятна. Он ухмылялся, тяжело дыша и раздувая ноздри. В полуоткрытом рту виднелись два больших, похожих на клыки, зуба. Мощная грудь Аристоса вздымалась, словно волны на море в сильный шторм. Казалось, даже цепи не выдержали бы такого напряжения и лопнули бы. Он разжал и снова сжал свой волосатый кулак левой руки, как бы наслаждаясь полученной свободой.
Последовала новая атака Аристоса. Теперь их мечи служили одновременно как оружием, так и защитой от него. Он сумел нащупать брешь в ее обороне. Его меч выскочил вперед как язык гадюки и неглубоко вонзился в бедро Аурианы. Рана быстро набухла кровью, красный ручеек побежал по ноге прямо в зашнурованный сапог. Сторонники Аристоса вскочили на ноги, разразившись победными криками и громом аплодисментов. Поклонники же Аурианы были куда более сдержаны. Они застонали, словно меч поразил их бедра, и стали молиться Юноне. Страх перед лучниками был еще слишком силен. Никто еще не знал, что Домициан покинул Колизей, потому что занавески его ложи частенько были завешены и тогда, когда он оставался там. Но даже если бы они и знали, это бы мало что изменило. Домициан ушел, но ужас посеянный им, еще долго господствовал над зрителями.
Аристос стоял, расставив свои огромные, как бревна, ноги. Казалось, что они вырастали прямо из земли. Он оценивал свою работу. К нему опять вернулась уверенность в себе. Он снова ощутил себя хозяином арены. Рана, нанесенная этой мерзкой колдуньей, давала о себе знать, но нет такой раны, которую не смог бы вылечить искусный лекарь, особенно за хорошее вознаграждение. При виде окровавленной ноги Аурианы он скривил лицо в отвратительной гримасе, означавшей удовлетворение.
— Это потрудней, чем убить отца, не так ли? — поддел он ее. — К тому же руки у него были связаны!
Но как Аристос ни старался, вывести Ауриану из себя ему не удалось. Ее глаза остались чистыми и спокойными, она слушала все его издевки так, как слушают детскую колыбельную песню.
Внутренне это ее даже позабавило. «Одберт, ты отстаешь от меня! — подумала она. — Чтобы такая клевета принесла успех, необходим не только клеветник, но и тот, кто поверит ему».
Теперь она чувствовала, что ее дух, свободный и быстрый, как сокол, поднялся вверх и парил над прежним полем битвы, местом ее позора.
И теперь Ауриана поняла. Почему она не догадалась об этом раньше? Она осознавала, что ее стыд был своего рода занавесом, вуалью, которая мешала ей вглядеться в сердца других. Теперь она насквозь пронзала взглядом Одберта, словно ясновидящая. То, что вначале появилось в ее мозгу как догадка, теперь высветилось в твердую, сверкающую гранями определенность. Преступление, в котором снова и снова обвинял ее Одберт, совершено им самим. Позор, который он старался похоронить все эти годы, не поддается захоронению, и его призрак, мучает Аристоса. Поэтому в попытке избавиться от него, он бросает ложные обвинения Ауриане.
— Одберт! — сказала она так тихо, что ему даже пришлось податься немного вперед, чтобы услышать ее. При упоминании своего настоящего имени глаза Аристоса засветились тревогой. — Ты — убийца Видо.
Воспоминания вихрем закружились у нее в голове: битва у хребта Антилопы. Темная луна. Сеть неизвестного охотника, брошенная сверху. В ней-то и запуталась лошадь Видо, что позволило дружинникам Бальдемара без помех наброситься на Видо и стащить его с седла…
— Ты убил собственного отца, — спокойно продолжала она. — Это ты бросил сеть.
Ей сразу же стало ясно, что удар достиг цели. Лицо Аристоса исказили конвульсии страха и злобы. В его глазах появилась пустота, бездонная и пугающая, словно где-то внутри зрачков захлопнулись тяжелые двери.
— Нет! — вырвалось из его уст.
Это прозвучало как стон и как вой животного одновременно. Сказанное слово несло в себе тяжелый груз жуткого ужаса человека, который болтается на веревке над ямой с демонами и видит, как нож медленно перерезает веревку.
— О, да. И я вижу это так же ясно, как тебя сейчас, — продолжала Ауриана. — Как умно ты все задумал в тот раз! Все свидетели вскоре тоже были убиты, и ты оказался чист, вне подозрений. Но твои руки никогда уже не будут чистыми. Невозможно смыть с рук сына кровь убитого им отца.
Эти слова действовали на него словно раскаленные щипцы, сдирающие с него кожу пласт за пластом. Он чувствовал себя обнаженным перед всеми соплеменниками и предками. Смотрите на него! Вот он, кто совершил тягчайшее преступление, какое только мог совершить человек! Ему казалось, что эти слова произносит хор боевых сильфов, показывающих на него Паркам, готовившимся подвергнуть его наказанию.
Но она не могла видеть этого! Никто этого не видел! И все-таки эта полная яда колдунья, эта сестра Хеллы, знает.
В его голове зазвучало множество голосов, спорящих между собой. Это окончательно запутало Аристоса, и он вообразил себе, что весь амфитеатр слышал слова Аурианы. Их тоже до немоты поразило зло, совершенное им. Аристос дрожал так, словно под ним тряслась земля.
Нежелание признать правду перешло в бешенство.
— Я вырежу твой лживый язык!
С этими словами он бросился вперед. Ауриана праздновала победу. Она стояла наготове и ждала именно этого момента. Наконец-то им завладела слепая злоба, которая сделает его таким же беспомощным, как корабль без руля в бурном потоке.
— Он опять сбился с ноги! — объявил Метон. — Должно быть, на него нашло умопомрачение!
Поклонники Аристоса дружно подбадривали его, полагая, что он задумал поиграть с Аурианой в новую игру. Аристос стал размахивать мечом еще до того как начался новый тур поединка. Но клинок лишь свистел в воздухе, не причиняя ни малейшего вреда Ауриане. В каждый удар он вкладывал не мастерство, а силу, бессмысленно истощая себя и не заботясь о защите. Ему хотелось заставить ее замолчать навсегда. Многим зрителям он показался прежним, лишь энергии прибавилось. Ауриана же знала, что теперь имеет дело с телегой без коня и возницы, спущенной вниз с крутого склона.
Она шагнула в сторону после его очередного выпада, но клинок прошел так близко, что распорол ее тунику. Затем она стала упорно водить его за собой, почти не применяя никаких усилий и позволяя ему тратить силы на слишком размашистые удары, напрягать ноги в ненужных выпадах и бросках, которые ни разу не достигали цели.
— Умри! Умри! Грязная колдунья! Ведьма! Отродье ночи! — выкрикивал он при каждом взмахе, пока у него не перехватило дыхание.
Наконец, когда его очередной удар сверху находился уже в стадии завершения, Ауриана ударила изо всей силы по его клинку под прямым углом. Мечи зацепились друг за друга рукоятками, и Аристос качнулся в сторону, не успев перевести центр тяжести. Ауриана тут же дернула противника туда, куда двигалось его тело. Аристос вынужден был сделать несколько лишних шагов, чтобы не упасть, и раскрылся. Ауриана мгновенно сделала выпад, и ее клинок вонзился врагу между ребер грудной клетки. Из раны хлынула густая темная кровь. Это уже было серьезно. Меч Аурианы прошел рядом с сердцем Аристоса, и она это почувствовала. Ее грудь затрепетала от радостного возбуждения, но она тут же смирила в себе это преждевременное чувство.
Острая боль заставила Аристоса выбросить вперед руку с мечем. Ауриана не успела отбить этот неожиданный для них обоих выпад, происшедший из-за спазма мышц, и конец клинка распорол ей мякоть левой руки. Рана горела огнем, и глаза Аурианы наполнились слезами дикой боли. Снедаемый свирепой ненавистью, Аристос ни на миг не прекращал своих атак. Он шел и шел вперед, слегка покачиваясь из стороны в сторону. Волосатая грудь, видневшаяся из располосованной туники, была вся перепачкана в крови. Это свидетельствовало о том, что рана Аристоса была гораздо серьезнее, чем могло показаться с первого взгляда. Ауриана почувствовала всем своим существом, что скоро должен наступить конец.
«Я должна прикончить его сейчас или умереть. Фрия, снизойди ко мне своей милостью!»
Ауриана вызвала в себе неукротимую ярость, наполнившую ее тело свежим запасом энергии. Скорость ее движений была поистине фантастической. Публике она могла показаться безумной Менадой[23], одержимой Дионисом, которая распарывает зверям глотки и разрывает их на части, насыщаясь их кровью и плотью. Трибуны, завороженные невиданным зрелищем, затаили дыхание. Метон не мог больше следить за ее ударами, как не может зритель, сидящий далеко на ипподромной трибуне, различать все удары копыт лошади, галопом несущейся к финишу. Ее действия казались непоследовательными, но Аристос знал, что это не так. Она всегда опережала его на неуловимое мгновение. Это ее бесспорное превосходство лишало Аристоса душевного равновесия. Сама же она совершала эти движения бессознательно и естественно, словно свободно резвящаяся газель. Однако при каждом ее ударе Метон видел невероятно сосредоточенный ум и волю.