Жара, обычная для августа, казалось, совсем не знает удержу. Вместе с растущей напряженностью это не лучшим образом сказывалось на настроении преторианцев, которые уже начали сравнивать все эти неудобства с пыткой на колесе. Одна и та же мысль постоянно лезла им в голову — а почему, собственно, это покушение обязательно должно увенчаться успехом? Что если об этом узнают гвардейцы из другой центурии, которые остались верными Императору? Тогда участь их будет весьма незавидной — с ними быстро и жестоко расправятся. К завтрашнему утру все они будут стоять в очереди на дыбу.
Прозвучали фанфары, возвещавшие, что их повелитель и бог прибыл во дворец через довольно скромный и незаметный вход со стороны Форума и теперь движется по огромному вестибюлю. Многими в этот момент овладел приступ отчаяния. Они уже надеялись на то, что Петронию не удастся убедить Императора покинуть Колизей, и все их страхи на этом закончатся. Через час их сменит другой караул, а они спокойно вернутся в казармы и больше об этом не вспомнят.
Издали послышалась мерная поступь обутых в массивные сапоги ног, и вскоре показались двадцать четыре ликтора Домициана, которые несли фасции — древний символ безграничной власти на земле. Преторианцы завороженно уставились на тускло поблескивающие топоры, торчавшие из связок прутьев. Они означали волю Императора казнить и миловать. Потом они увидели Петрония, шагавшего рядом с Императором. Лицо центуриона выглядело каким-то нездоровым, одутловатым, и это не очень-то ободрило его подчиненных, не рассеяло их страхов. Однако наибольшее впечатление на них произвел сам Домициан.
По иронии судьбы никогда еще он не выглядел столь авторитетно и внушительно, как в этот день. Он как бы вырос в их глазах, превратившись в великана, который движется среди облаков с безразличием Зевса. Густые брови были свирепо насуплены, а глаза метали молнии, которые могли вот-вот испепелить побледневших заговорщиков. Он не смотрел по сторонам, считая зазорным обращать внимание на присутствие караула, который воспринимался им как ряд колонн. Многие опасались, что Император своей божественной проницательностью сумеет распознать запах измены, исходивший от них.
«Это преступление и богохульство. Его невозможно убить. Мы все погибнем из-за корыстных расчетов Петрония».
Они чувствовали себя глупыми слугами, испытавшими гнев своего повелителя. Их сверлила одна и та же мысль: нужно действовать чрезвычайно быстро, ведь остался всего час до смены караула. И тогда их сменят лоялисты.
Когда свита Императора проследовала мимо них, из Колизея донеслись глухие рокочущие звуки, словно гора взорвалась огнем. Наконец, все крики и шум слились в один продолжительный гул, и преторианцам стало ясно, что поединок закончился. Их очень удивило, что обычное скандирование: «Аристос — король!» звучало как-то робко и было лишено прежней яростной энергии. Вскоре оно совсем прекратилось. Именем Марса, что же они там кричат?
И вот раздался оглушительный клич, в значении которого ошибиться было невозможно. Победительницей провозглашалась Ауриния.
Этого не могло быть. Это была чья-то изощренная шутка. Но снова и снова толпа выкрикивала имя этой женщины, и постепенно все поверили в победу Аурианы. Долгое время преторианцы пребывали в мрачном замешательстве, не зная, как истолковать это вопиющее нарушение всех законов природы. Удачу сулило это или крушение их планов? Затем высказался один всеми уважаемый, храбрейший молодой человек.
— Никогда еще воля богов не была выражена с такой ясностью, настал час, когда слабые должны нанести удар и разбить сильных!
В течение нескольких секунд это истолкование поединка между Аурианой и Аристосом облетело всех караульных и произвело поразительное воздействие. Через победу этой варварской женщины божественная вселенная дала им ответ и благословение.
Заговор увенчается успехом. Те, кто только что собирался покинуть ряды заговорщиков или даже переметнуться в ряды лоялистов, моментально изменили свое решение и кинулись в другую крайность. Каждый новый клич в честь победительницы еще больше заряжал их энергией и придавал им отваги.
Услышав возгласы в Колизее, Домициан остановился на середине шага. Петроний увидел, как на его лице появилось по-детски недоверчивое выражение, словно он страшился поверить в очевидное и хотел, чтобы его в этом разубедили.
— Что они кричат? — прошептал Домициан, словно он выпрашивал милостыню.
Всем показалось, что он съежился и на фоне огромного зала с высокими колоннами выглядел чуть ли не карликом. Вслед за выражением недоверчивости его лицо посетила гримаса жуткого ужаса, словно он проснулся и увидел в своей спальне сонм приведений.
На улицу тотчас же отрядили часового с заданием изловить там какого-нибудь малолетнего оборванца из тех, что за плату в несколько медных монет рассказывали любые новости, и притащить его во дворец.
— Какой ужас! — прошептал Домициан, когда узнал все подробности, включая удушение Аристоса волосами. — Аристос заслуживал лучшей смерти. Эта женщина — отвратительная змея, мерзкое пресмыкающееся, от которого исходит яд гниения, отравляющий нас!
Третье предзнаменование незаметно подкралось к нему из-за спины, словно убийца на темной ночной улице. Он чувствовал себя как осужденный на смерть преступник, которому снится, что перед казнью его освободили, но, просыпаясь, с горечью осознает крах своих надежд.
«Аристос, идиот, ты должен был принести мне предзнаменование жизни! А теперь я погиб. Она убила не тебя, безмозглого болвана, а меня. Когда ее меч входил в твое тело или петля из волос затягивалась на твоей шее, она представляла меня на твоем месте и направляла в мою сторону свои колдовские чары. Чтоб чума побрала этих мерзавцев и жуликов вместе с их Аурианой! Ну, погодите, вы у меня еще попляшите! — думал Домициан, брызгая слюной от злости. — В течение всех дней Игр над ними не будет больше навеса. Я повелю убрать его, и пусть эти негодяи поджариваются на солнце или мокнут под дождем. Перед ними будут выступать не гладиаторы, а акробаты и обезьяны. И сколько бы они ни орали от злости, я буду непреклонен, хоть бы они выдохлись от крика. Этой черни нельзя давать спуску. Они у меня еще попрыгают, эти подонки, этот сброд, которому место в клоаке!
В конце коридора появился Сервилий, спешивший к ним с взволнованным лицом. Судя по всему, он собирался сообщить какую-то неприятную новость. Остановившись на почтительном расстоянии, он замер в нерешительности.
— Мой повелитель, я обязан сообщить, что… что случилась очень странная и непредвиденная вещь… — начал Сервилий, в страхе склонив голову, словно желал облегчить работу воображаемому палачу. — Ты приказал нам привести сюда из тюрьмы твоего бывшего Первого советника, но нам не удалось сначала найти его. То есть, его не было в камере, куда он был, согласно докладу надзирателя, посажен после своего ареста. В конце концов я обнаружил его в камере для допросов. Очевидно, его забрали туда по ошибке…
— Какое тупоумие! Разве эти идиоты не знают его в лицо?
— Точно такой же вопрос возник и у меня. Я не знаю, как это случилось, но я немедленно расследую это дело и докопаюсь до истины, — продолжал Сервилий, которому никак не удавалось справиться со своим голосом, дрожащим, словно разболтанное колесо повозки.
На самом же деле ему было прекрасно известно, как все случилось. Однако, если бы правда стала известна Императору, то он вполне заслуженно обвинил бы Сервилия в некомпетентности. Император был суровым, но справедливым богом, которого можно было умилостивить только безупречной службой и точным исполнением всех его приказаний. Сервилий тоже подвел его, допустив грубую ошибку, которая, как он предполагал, могла не только отразиться на его карьере, но и стоить ему головы. Чувствуя, что в любой момент на него могут посыпаться громы и молнии, он все же рискнул продолжать.
— Конечно, это непростительная оплошность с моей стороны. Я подам в отставку…
— Перестань трепать своим бесполезным языком! В отставку ты уйдешь, когда я этого захочу. Ты о многом умалчиваешь. Все, что происходит с этим человеком, никогда не бывает случайным. Если его вывели из камеры на допрос, значит, это было ему нужно. Ты спрашивал его, почему он это сделал?
— Он не станет разговаривать со мной, мой повелитель. И… кроме того, в нем уже почти не теплится жизнь.
В глазах Домициана блеснул проблеск догадки.
— Если ты лжешь, я все равно узнаю об этом. Чьим именем он назвался?
— И-и-именем Бато, мой повелитель.
— Чтоб вы все передохли, кретины и недоумки! А тебе не приходило в голову, что Бато и есть тот самый человек, который нам нужен? Что наш храбрейший Юлиан хотел помешать выдать под пытками этому Бато? Какую тайну, которая могла повредить ему или его сообщникам?
— О, да, я думал над этим и перед тем, как явиться сюда по вашему приказу, я велел допросить Бато. Но он… он умер на дыбе.
— Так быстро? А в чем причина? И не вздумай врать, говори правду!
— Он был сильно напуган и скончался от страха, едва лишь его подвесили. Слабое сердце… Да, наверняка у него было слабое сердце…
— Мой дорогой Сервилий, почему ты прячешь от меня глаза? У тебя такой вид, словно ты упал в ушат со свинцовыми белилами. Да, ничего не скажешь, повезло Марку Аррию Юлиану, крупно повезло. Смерть Бато оказалась для него как нельзя кстати. А может быть, и ты в этом замешан?
Сервилий в отчаянии замотал годовой.
— Нет, мой повелитель! Ни в коем случае!
В действительности же Сервилий сам убил несчастного Бато. Когда ему стало известно, что Марк Юлиан ловко провел стражников, прикрыв собой этого человека, в голове Сервилия возникло много предположений, в том числе и правильное. Однако животный страх за свою жизнь пересилил все остальное, потому что он знал, что Бато был одним из главных соглядатаев Марка Юлиана в среде преторианской гвардии и знал очень многое, в том числе делишки самого Сервилия, которому было что скрывать. В частности, он помог бежать в Каледонию своему двоюродному брату после того, как он дезертировал из Десятого легиона. Еще Сервилий брал крупные взятки со своих подчиненных за предоставление им дополнительных отпусков и увольнений. За такие проступки при Домициане полагалось куда более суровое наказание, нежели понижение в должности или разжалование в простые легионеры.