– Понял, – наконец кивнул Лунин и неторопливо стал свертывать самокрутку. – Значит, ты решил, Степан, что в Центральном Комитете действует вражеская группа…
– Ну, не обязательно там… – сам Степа едва ли решался говорить с такой определенностью. Но Лунин всегда называл кошку – кошкой.
– Выходит, что не ниже. Эта группа преследует какие-то свои цели, используя новейшие научные исследования. Заодно они обманывают партию – попросту врут…
Лунин затянулся, резко выдохнул дым:
– Многое непонятно, Степан… С такими данными я бы не пошел наверх. Мало доказательств. Если это правда… Степан, я говорю «если»… Венцлав просто станет козлом отпущения. Ну а тех, в Шекар-Гомпе, и так уже осудили. Выходит, концы в воду…
– Вот я и думаю, чердынь-калуга: найдем Берга…
– А если нет? Если его хорошо охраняют? Давай-ка подумаем…
Лунин порылся под кушеткой и достал пачку нарезанной обойной бумаги. Один из листов он расстелил на столе и взял карандаш:
– Что мы о них знаем? Состав? Кроме Венцлава?
Степа задумался. Никого кроме Венцлава и тех, в Шекар-Гомпе, он не знал. Разве что Берг…
– Не годится, – покачал головой Лунин. – Гольдина, как ты знаешь, похоронили два года назад. Даже если ты не ошибся, и это он – доказать будет трудно… Берг? Он человек посторонний. Такой группой должен руководить кто-то из своих…
– Приказ по Шекар-Гомпу подписывал товарищ Троцкий. А по «Мономаху» – Склянский – его заместитель, – выговорил Степа, тут же испугавшись того, что сказал.
– Страшно? – понял его Лунин. – Мне, признаться, тоже. Вроде так и выходит. Только закавыка тут…
Лунин нахмурился и потушил самокрутку в большой жестяной банке из-под монпасье:
– Слишком гладко получается. Венцлав – командир полка, а значит – из ведомства товарища Троцкого. Документы тоже подписали Троцкий и товарищ Склянский. Смекаешь? Случись чего – кто в ответе?..
Лунин замолчал и начал постукивать пальцами по столу – верный знак, что молодой комиссар о чем-то серьезном задумался.
– Вот чего. Не пожалею-ка я здоровья, съезжу завтра кой-куда. Очень интересно, кто направил Венцлава в Сибирь. Ведь Сиббюро, Степан, не в ведомстве Троцкого, правда? И еще – приказ по «Мономаху» помнишь?
Косухин кивнул. В свое время он был ошеломлен этими документами, а затем, обдумав, отметил некоторые странные несуразности. В приказе Склянского не сказано об уничтожении программы и срыве пуска ракеты. Требовалось взять работы под контроль – и ждать новых распоряжений.
– Вот я и сообразил, – подтвердил его догадки Николай, – не совпадает. Кроме того – когда, говоришь, ракета, ну…
– Стартовала, – подсказал Косухин, – 20 января…
Эту дату он забыть не мог… Холодная зимняя степь, рыжие холмы, неровная цепочка китайских траншей. И – гром, ударивший ровно в полдень…
– А вот приказ, Степан, подписан чуть ли не в феврале. Разумеешь?
Степа вскинулся:
– Задним числом, чердынь-калуга? Да зачем?
– Вот я и думаю – зачем? Не для того ли, чтоб товарищ Склянский на нем расписался? В общем, проверю. А ты, Степан, подумай: может, еще чего вспомнишь… Кстати, а твой Ростислав с какой радости всем этим занялся?
Ответить на это было нелегко. Ясное дело, не из дружеских чувств к первому государству трудящихся. Проклятый беляк видел в этом какую-то тайну, чуть ли не секрет того, что случилось в победном Октябре и позже.
Лунин выслушал не особо внятные Степины пояснения и пожал плечами:
– Никак и вправду контуженный. Сдать бы твоего Коваленко в ЧК! Ладно, погодим… Он мне давеча деревяшки с буквами показывал – он что, их тоже к делу приспосабливает?
Вот незадача! Степа и сам не очень-то понимал странные занятия Арцеулова. Образованный вроде мужик, книг начитался…
– Черт его, интеллигента, поймет! – Косухин скривился, как и полагалось большевику при слове «интеллигент». – Думает, чердынь-калуга, что те, которые Венцлава послали, используют какие-то древние, ну, артефакты…
Пришлось объяснять Лунину значение этого слова.
– Понял, – наконец кивнул Николай. – То ли контуженный, то ли и вправду умен этот твой интеллигент… Ладно, заболтались. Надо картошку сварить, товарищ орденоносец. Не голимый же спирт потреблять!
За чистку картофеля принялись вдвоем. Косухин вообще не стал бы заниматься подобным буржуйским делом, сварив ценный продукт по-пролетарски, «в мундире», но дотошный Колька прочитал в «Красной газете», что варить картофель подобным образом небезопасно для здоровья. Уговоры приятелей не действовали, и картофель приходилось чистить. Впрочем, в два ножа дело шло быстро.
Николай, словно забыв обо всем, только что говоренном, принялся беседовать на свою любимую тему – о перспективах победы социалистической революции в оплоте мирового капитала Северо-Американских Соединенных Штатах. Перспективы революции казались близкими, но Лунина смущали две серьезные проблемы: раскольничья политика «желтых» профсоюзов и противоречия трудящихся с разным цветом кожи. Последнее, по его мнению, могло привести к взаимной бесполезной резне.
Косухин слушал плохо. Не то, чтобы проблемы американских братьев по классу были от него далеки. Но в этот вечер думалось о другом. Из головы не выходили слова Кольки. «Может, еще чего вспомнишь?» Что он мог еще вспомнить? Анубиса? Умирающего парня с напрочь оторванной челюстью?.. Или того, сладкоголосого?
Точно! Степу даже передернуло. Как можно такое забыть! Тот, кто говорил с ним в темной камере! Этот разговор Косухин помнил от слова до слова. Большевики борются не с гидрой капитализма, а со смертью, и для этого смерть должна уже сейчас служить жизни. Значит, нужен Венцлав с его 305-м полком, серые оборотни – и Шекар-Гомп. И еще: смерть это чей-то дар, но не Бога. Бога, по утверждению этого сладкоголосого, нет…
Тогда этот голос показался Степе знакомым. Жаль, он не видел собеседника в лицо! Хотя – почему не видел? На Челкеле, когда самозваный Руководитель Проекта предъявлял фальшивое письмо Колчака! Правда, на нем были авиационные очки. И вообще, лицо у него какое-то странное…
Наташа – не та, что сейчас в Париже, а настоящая – вспоминала, что тоже разговаривала с этим сладкоголосым. Он обещал ей, что «большевистский эксперимент» скоро кончится…
От подобных слов Степу мутило, но он только что вернулся из Кронштадта. Там и вправду все кончилось: каратели добивали восставших краснофлотцев…
Между тем, Лунин, разделавшись с «желтыми» профсоюзами, занялся примусом. Дело было тонкое, деликатное, и Косухин мог лишь со стороны наблюдать за этой процедурой.
– И все-таки они лопнут, – убежденно заявил Колька, когда примус наконец загудел, а кастрюля с картошкой была водружена на место.
– Ты о чем? – сказанное могло относиться к чему угодно, например к картофелинам.
– Империалисты американские! – Лунин наморщил лоб. – Точно лопнут! И знаешь, Степан, чего их сгубит?
– Как чего? Революция пролетарская, чердынь-калуга!
– Ну, это в плане общем. Тут, Степан, интересен повод. У нас ведь чего – война поспособствовала, так?
– Ну, ясное дело!
– Во! А у них от войны буржуазии – одна прибыль. Там война не поможет. Их Степан, борьба с водкой погубит!
– Чего? – Косухин наслушался всякого о причинах-поводах революции, но о подобном даже и не подозревал.
Лунин усмехнулся:
– Товарищ Энгельс учит нас обращать внимание на специфику каждой страны, понял? Американцы – они к свободам буржуйским привыкли. А сейчас у них там сенатор объявился – то ли Джонсон, то ли Парсон. Он, представляешь, предлагает водку запретить!
– Ну дают! – такого от заокеанских буржуев Степа не ожидал. Интересно, пьющий ли Тэд?
– Представляешь? Ежели и вправду запретят – там такое начнется! Да никакая власть не устоит! У нас в феврале 17-го всех делов-то было, что вместо ржаного хлеба стали сайку продавать.
– Ты че, серьезно? – историю февральской революции Косухин представлял несколько иначе. Его самого тогда в Питере не было, зато газеты читать доводилось.
– Точно. Белого – завались, а ржаного не подвезли. И то народ не выдержал. Ну как будто министры царские нарочно сработали! А тут… Нет, шалишь, разнесут все Северо-Американские!..
Косухину почему-то стало неловко. Выходит, великие революции могут начинаться с такой ерунды! Хотя, если подумать, это вовсе не ерунда. А главное, чердынь-калуга, такое легко сработать. В нужный момент да умелыми руками…
– А Арцеулову твоему ничего говорить не станем, – совершенно нелогично завершил Николай. – Пущай будет Коваленкой. Пусть думает, что его белая кость нашей пролетарской умнее. Он ведь как, Степан, не социально опасный? Бомбы в вождей кидать не будет?
– Не-а, – усмехнулся Косухин. – Бомбы – точно, чердынь-калуга. Не будет!
10. ОСОБНЯК НА АРБАТЕ
Ростислав шел по Собачьей Площадке мимо музыкального училища. Места были знакомые, он мог ходить по Арбату чуть ли не с завязанными глазами. Столицу Ростислав успел досконально изучить еще до войны. Правда, теперь это был совсем другой город. Дома, когда-то нарядные, теперь стояли серые, давно просящие ремонта, обклеенные дурацкими плакатами с красными чудо-богатырями и мордатыми буржуями.
Стемнело. Самое время ехать к комиссару Лунину, тем более что сегодня должен, наконец, приехать краснопузый Степа. Но бросать дело незавершенным не хотелось. Уж больно интересно все складывалось…
Конспирации полковник Арцеулов был не обучен. Решив остаться в Большевизии, он поначалу немного растерялся. Капитан Ставриди не подвел, доставив Ростислава в маленькую деревеньку по Одессой. Оказавшись в Одессе и неожиданно став красным командиром, Арцеулов совершенно не представлял, как эти самые красные командиры себя ведут. Он был уверен, что у комиссаров всякое проявление чего-то отдаленно напоминающего культуру не приветствуется. Лапти, правда, он надевать не стал, но был уверен, что надлежит всем «тыкать», держать ложку в кулаке и забыть про носовой платок. Говорить было вообще опасно: первое же «пожалуйста» могло привести аккурат в чеку. Оставалось твердить «чердынь-калуга» или «чистое дело марш» (последнее полковник позаимствовал у графа Толстого).