Все оказалось проще – и одновременно сложнее. Красные командиры изыском не отличались, но – странное дело – всячески старались подражать только что разбитой контре. Молодые «краскомы» лихо козыряли, водили дам под ручку и даже говорили «мерси». Похоже, большевики взялись за дело по-серьезному. Армия становилась похожей на армию даже в этом. Гвардейская выправка Ростислава оказалась как раз ко двору. На него смотрели не просто уважительно, но и с гордостью. Да, красные были не те, что в 18-м…
В конце концов Ростислав отбросил сомнения и вел себя, как и надлежит офицеру, – корректно, вежливо и несколько высокомерно. Его короткие: «Позвольте», «Соблаговолите», «Прошу», – действовали безотказно. Образ красного командира Коваленко ни у кого не вызывал сомнений.
Военная форма, вместе с документами, оказалась хороша и в другом отношении. Выяснилось, что можно ездить совершенно бесплатно. Билет выписывали – и желали счастливого пути. В душе Арцеулова впервые шевельнулось нечто вроде смутного подозрения. Похоже, Совдепия не так уж плоха, как казалось. Большинство жило скверно, стоя в очередях за пайковым хлебом, выменивая на рынке последнее и часто за зря пропадая в чеке. Но были и другие: штабные офицеры, функционеры РКП(б), всякого рода чиновный сброд, – эти явно не бедствовали. Выходит, в большевистском сумасшествии была своя система, хорошо, впрочем, знакомая и понятная…
Арцеулов заехал в Харьков. Там жили родители штабс-капитана Пташникова. Они обменялись адресами еще в 18-м, и Ростислав выучил все, не доверяя бумаге на память. Его приезд вызвал слезы: бывшего приват-доцента давно успели отпеть. Арцеулову пришлось долго объяснять, что Андреич жив-здоров и сейчас, судя по всему, обживает полуостров Галлиполи.
В Столице он зашел на квартиру ротного – Михаила Корфа. О гибели полковника уже знали. Его жена, которую по странному совпадению звали тем же именем, что и покойную супругу Ростислава, – Ксенией, мыкались с двумя детьми в маленькой комнатушке, которую большевики из милости оставили семье пропавшего без вести офицера. Арцеулов мало чем мог помочь вдове: денег было в обрез. Теперь он увидел, что ожидает в Совдепии «бывших». Ксения Корф продала все, что осталось от мужа. Только трофейный немецкий тесак, привезенный бароном с Юго-Западного фронта, продавать было опасно. Им, несмотря на все запреты, пытался играть сын полковника – семилетний Володя, который сразу же заявил Ростиславу, что, когда вырастет, обязательно отомстит за отца. Арцеулов не улыбнулся: странная мысль поразила его. Они проиграли – и погибли. Но растет поколение мстителей – и кровавая схватка возобновится.
Родители Ухтомского когда-то жили в Петрограде, но мать Виктора успела уехать во Францию, а все остальные – отец, дед, тетки – погибли осенью 18-го во время вспышки красного террора…
Вначале Арцеулов не имел точного плана. Хотелось осмотреться, обжиться и дождаться краснопузого Степу, который со своим героическим полком все еще торчал в Таврии. Устроился Ростислав надежно – в общежитии командного состава на Якиманке. Это было удобно: тех, кто жил там, ЧК обходила стороной. Для верности Арцеулов оставил часть вещей у Лунина, который как раз вернулся из госпиталя, в комнатушке на Пречистенке. Туда он отнес и деревянные таблички: хранить их в общежитии Ростислав все же опасался.
Оставалось ждать Степу, но тут Арцеулову впервые повезло. Прямо на Тверской, у «Националя», в толпе мелькнуло знакомое лицо. Он выждал несколько секунд и пошел следом. Толчея помогла подобраться ближе и убедиться, что он не ошибся. По Тверской как ни в чем не бывало шел Петер Арвельт – сослуживец Ростислава еще по Западному фронту. Арвельт был в штатском, но выглядел весьма довольным жизнью, совсем не таким, как большинство «бывших». Арцеулов прошел за Петером пару кварталов, затем решился и окликнул.
Все объяснилось быстро. Майор Арвельт работал в эстонской военной миссии, недавно приехавшей в Столицу. Они обнялись. Арвельт был славным парнем и явно радовался встрече. С первых же слов стало ясно и другое: Петер ненавидел большевиков, с которыми так удачно вышло в его родной Эстляндии. Арвельт воевал, как и Ростислав, с 17-го, и сумел не допустить красную чуму в свой дом…
Миссия имела свою собственную линию связи, и Ростислав отправил телеграмму в Париж. Ответ пришел быстро: Валюженич ругал за долгое молчание и просил сообщить адрес, чтобы прислать письмо. Договорились, что он напишет в Ревель, родителям майора. Задержка была небольшой: письма в свободной от большевизма Европе ходили быстро.
И вот в кармане у Ростислава лежит большой запечатанный конверт. Он решил вскрыть его вместе с краснопузым, попозже. Это была удача, но Арцеулову повезло еще раз – и повезло по-крупному…
Началось с очередного визита. Ростислав навестил давнего знакомого его покойного отца. Александр Арцеулов в последние годы жизни служил в Столичном отделении Сената и был в хороших отношениях с Вадимом Николаевичем Говорухой – чиновником этого же департамента. Ростислав часто бывал в доме Говорухи и теперь решил заглянуть туда по старой памяти. Он опасался всякого: бывшие чиновники считались лакомой добычей для чеки, но господин Говоруха, как выяснилось, процветал. Ему удалось устроиться в «совслужи» и кормить многочисленную семью. Ему даже оставили целых две комнаты в его прежней квартире, что по тем временам считалось явной роскошью.
Арцеулов не стал откровенничать с «совслужем», а Вадим Николаевич деликатно не задавал лишних вопросов. Говорили о Столице, об общих знакомых. Выяснилось, что Говоруха неплохо знал семью Корфов и теперь иногда помогает вдове Михаила. Беседовать с «совслужем» было интересно, но противно: выходит, «бывшие» вполне могут благоденствовать, присосавшись к «диктатуре пролетариата». Арцеулов хотел было откланяться, но тут Вадим Николаевич стал рассказывать об учреждении, в котором служит.
Контора называлась «Цекубу». Услыхав такое, хотелось перекреститься, но это означало всего-навсего «Центральная комиссия по улучшению быта ученых». Тех, кого не успели расстрелять или сгноить, подкармливали. Говоруха откровенно хвастал, что он накоротке не только с «буревестником революции» Максимом Горьким – инициатором этой затеи, но и с уцелевшими академиками – Бехтеревым, Тимирязевым, Павловым. Вадим Николаевич воодушевился и стал рассказывать, что Цекубу помогает даже иностранным ученым, которые уже не боятся приезжать в Совдепию. Он ставил на довольствие финнов, немцев, а недавно: и французов, в том числе молодого, но очень талантливого физика Гастона де Сен-Луи, прибывшего для научной работы в Столицу…
Сен-Луи! Эмоции были забыты. Амбиции «совслужа» не имели никакого значения перед этим фактом. Гастон де Сен-Луи, жених Наташи Берг! Он исчез из Парижа вместе с ее дядей. Значит…
Говоруха охотно рассказал, что француз договорился о получении академического пайка на двоих. Продукты доставляет специальная машина. Впрочем, сам Гастон часто заходит в Цекубу, решая разные проблемы нелегкого послевоенного быта. Физик, по словам Говорухи, молод, лысоват, с заметным брюшком и слегка хромает на правую ногу…
Остальное было несложным. На третий день Арцеулов встретил Гастона у входа в контору Говорухи. Он никогда не видел Наташиного жениха, но ошибиться трудно. Сен-Луи был не столько молод, сколько моложав, носил роскошное, по последней парижской моде, пальто и действительно хромал. Конечно, могли случаться всякие совпадения, и Ростислав решил проверить.
В первый раз не повезло. Гастона ждала машина, и Арцеулов лишь успел заметить, что она свернула по направлению к центру. Сен-Луи появился через два дня. На этот раз он возвращался на извозчике, и Ростислав сумел проследить за ним до самого дома. Гастон квартировал на Арбате, в небольшом особняке, расположенном в глубине заброшенного сада, за высокой чугунной оградой.
Для верности требовалось проверить еще раз. И вот теперь француз, отпустив извозчика возле Манежа, шел пешком, вероятно, решив прогуляться. Он шел быстро – легкая хромота ничуть не мешала. Арцеулов следовал за ним на некотором отдалении, уверенный, что тот свернет от Собачьей Площадки налево…
Гастон миновал здание музыкального училища, на миг задержался, прикуривая, и резко оглянулся. Арцеулов не стал отворачиваться, а спокойно пошел дальше. Сен-Луи его не знал, а идущий по Столице красный командир едва ли вызовет особые подозрения. Так и случилось. Француз закурил и свернул налево, в узкую улочку, ведущую к уже знакомому особняку.
Осторожность все же не мешала. Арцеулов пропустил Гастона вперед, и лишь затем последовал за ним. Он уже не сомневался. Оставалось как следует осмотреть особняк. Это заняло немало времени. Высокие решетки мешали проникнуть в сад, а перед воротами крутились двое весьма подозрительных личностей. Пришлось наблюдать за домом с другой стороны – из подъезда пятиэтажного дома. Нельзя сказать, чтобы Арцеулов был удовлетворен результатами осмотра, но главное все же сумел заметить. Можно было возвращаться на Пречистенку…
Картошка уже была сварена, а на столе стояла бутыль со спиртом. Серьезный Лунин и улыбающийся Степа встретили его как ни в чем не бывало, словно к ним заглянул на огонек старый друг-товарищ по борьбе с белой контрой. Правда, взгляд голубых глаз молодого комиссара был строг и неулыбчив, но Ростислав уже успел привыкнуть к характеру Степиного приятеля. Сам Косухин был немного смущен, старательно именовал Арцеулова «товарищем Коваленко» и предлагал тосты за победу Великой Мировой пролетарской революции…
Наутро Арцеулов попросил у хозяина отданные на хранение деревянные таблички, а заодно и странный плоский камень. Все это было уложено в саквояж, после чего Ростислав предложил Степе не надоедать хозяину и прогуляться по Столице. Косухин тут же согласился, а Николай Лунин лишь кивнул, и по его лицу промелькнула странная усмешка…
– Не выйдет из тебя подпольщика, беляк, – заметил Степа, когда они вышли на освещенную ярким весенним солнцем улицу. – Хоть бы не морщился, чердынь-калуга, когда про коммунизм говорим…