Когда сестры утопленницы пришли в себя и немного успокоились, они рассказали, как случилось несчастье.
Этот день был особенно знойным. Когда пришли на берег, то горничная сразу разделась и, не дожидаясь, пока разденутся дети, бросилась в воду. Может, у горничной начались судороги или что-то другое, только она стала тонуть. Увидев это, старшая сестра, Вера, не раздумывая, бросилась, не раздеваясь, в реку. Но Вера почти не умела плавать, не смогла побороть течение и сама стала тонуть.
И тогда младшие сестры бросились звать на помощь.
Девочки в один голос рассказывали, что их сестра утонула, спасая погибающего человека, что она ни минуты не раздумывала, а сразу кинулась в воду.
Вот так умерла маленькая христианка… Мы стали расспрашивать про нее и узнали, что ее жизнь была такой же, как и смерть. С самых ранних лет она тянулась ко всему хорошему и светлому, как молодая травка изо всех сил тянется к солнечному свету, вбирает его в себя и от этого становится все зеленее и выше. Это был радостный и ласковый ребенок, и каждому с ним было весело и хорошо – столько искренней любви светилось в больших синих глазах девочки, столько любви было в ее обращении со всеми.
Многие люди бывают в детстве добрыми и кроткими, но, подрастая, начинают черстветь и грубеть, в Вере же любовь к ближним с годами становилась только глубже и сильнее. Когда ей читали Евангелие, Вере казалось, что с ней говорит Кто-то такой родной, и говорит все так прекрасно, что у нее слезы наворачивались на глаза, а ее маленькое сердечко согревалось невыразимым теплом.
И Вере казалось, что это самая нужная для нее книга, что она должна читать ее сама. И она просила маму, чтобы она подарила ей Евангелие. Вере тогда было одиннадцать лет, и мать долго не соглашалась выполнить ее просьбу, говоря, что ей рано читать такую книгу, что она не поймет ее своим детским умом. Но девочка просила неотступно, и мать, наконец, подарила ей Евангелие. После этого Вера не расставалась с книгой. Она знала все четыре Евангелия наизусть. Но не это было удивительно, ведь выучить Евангелие наизусть может каждый. Удивительно было то, как хорошо она понимала, чему учило Евангелие. Она поняла, что нельзя жить только для себя, а надо жить для других, всех надо любить, со всеми всегда надо быть кроткой и ласковой, всем быть слугой, а больше всего надо помогать тем, кого некому пожалеть – всем нуждающимся, больным.
Также она рано поняла, что надо везде и всегда искать только правду и не бояться ничего, если тебя обидят или накажут за эту правду.
Все это она поняла из Евангелия, а потом, с годами, ей открылось еще многое другое. Вера поняла, для чего нужно жить, во что надо верить и что надо любить всей душой: жить нужно для правды, верить надо в Бога, а Бог есть Любовь, как говорится в Евангелии. Любить людей надо всей душой, как милых и дорогих братьев.
И вся душа Веры доверчиво потянулась навстречу этому учению любви, этой правде Христовой. Она твердо верила, что всем можно жить по Заповедям Божиим. Когда некоторые взрослые говорили ей, что так жить невозможно, она отвечала на это: «Значит, вы не верите в то, чему учил Христос. Нет, если верить, так уж верить!» Она это говорила с таким горячим убеждением, что взрослые люди невольно замолкали, а она повторяла еще: «Верить, так верить!»
Вера горячо переживала любую несправедливость. Насколько она любила всех, настолько же она не могла принять злобу и ложь. Она прощала это людям, но считала, что большой грех скрывать от ближних правду, когда они делают зло. Вера никогда не врала. Как она верила и говорила, так и жила, стараясь всегда делать добро.
Когда Вере на праздник дарили деньги, она потом тайно раздавала их нищим. Жертвуя тем малым, что она имела, девочка пожертвовала и всей жизнью, когда это понадобилось. Когда ее сестра подплыла к ней и подала руку, утопающая сначала схватилась за ее руку, а затем оттолкнула. Она сделала это специально, потому что знала, что когда человек тонет, то его берут за волосы, ему нельзя подавать руку, иначе оба могут погибнуть. Она прочитала это в какой-то книге. Вера вспомнила это, когда схватила руку сестры, поэтому сразу отбросила ее.
Поэтому когда на даче, где жила семья покойной девочки, раздались грустные молитвы панихиды, что-то трогательное было на сердце у всех собравшихся родных и знакомых. Мать и сестры с бесконечной любовью и скорбью глядели на девочку, без колебания отдавшую свою жизнь в жертву святой любви.
Попечение Божие о сиротах
В 1748 году вдова барона фон Вейделя, Елизавета Богдановна, по дороге в Петербург сильно занемогла. Беспокоясь о своих детях, она усердно молилась об исцелении в Покровском храме перед чудотворной Ахтырской иконой Пресвятой Богородицы. После этого ей в тонком сне явилась Божия Матерь и сказала, что она через пять дней оставит земную жизнь, должна готовиться к смерти и раздать свое имение нищим. Больная спросила о двух маленьких дочерях. «О детях твоих не заботься, Я буду для них Попечительницей», – ответила Божия Матерь и повторила Свое приказание раздать имение. Баронесса сказала об этом видении своему духовнику и близким и через пять дней действительно умерла. Вскоре, совершенно неожиданно, ее малолетних дочерей вызвали к императрице. Они получили воспитание при Высочайшем дворе, а впоследствии были выданы замуж: одна за графа З.Г. Чернышева, а другая – за графа П.И. Панина.
Этот рассказ, помещенный в книге Филарета, архиепископа Черниговского, можно дополнить сведениями из автобиографии архимандрита Ново-Иерусалимского монастыря отца Мельхиседека. «Императрица Елизавета Петровна, – пишет он, – узнав от своих приближенных вельмож о чудесном сновидении баронессы и об оставшихся после нее сиротах, сказала: «Я должна помочь этим девочкам, я буду им вместо матери!» Когда по высочайшему повелению сироты были привезены в Петербург и представлены во дворец, государыня нежно целовала и прижимала их к своему сердцу, оставила жить во дворце и дала им отличное воспитание в страхе Господнем. Обе сестры со временем стали фрейлинами».
За чужие грехи
Юродивую Настеньку горожане часто встречали на улицах, а еще чаще – в церкви. Она очень любила Девичий монастырь.
На ней весь год было короткое мужское пальто, холодное, широкое, с чужого плеча, из-под него виднелись шаровары из темной материи, которые носят бедные люди. Грубые сапоги и шляпа-котелок довершали этот своеобразный наряд. Шалуны-мальчишки не прочь были посмеяться над Настей, но она так кротко относилась к их издевательствам, что отбила у них всякую охоту ее дразнить. Все давно привыкли к юродивой и даже не знали, когда она появилась в этом городе, сколько ей лет и почему она такая необщительная.
– Это же юродивая! – говорили о ней. – Бог знает, кто она такая и что у нее на душе! Только мы знаем, что она строгой жизни, каждую неделю причащается и все, что ей подают, раздает нищим!
Никто не мог рассмотреть лицо Насти, потому что она всегда низко напускала на лоб свои всклокоченные волосы и, стоя в церкви, отворачивалась от всех молящихся к окну, а на улице нахлобучивала на свою наклоненную голову старую, порыжевшую шляпу.
Она никогда ни на кого не смотрела, почти ни с кем не разговаривала. Только монастырский старичок-священник во время исповеди слышал звук ее голоса.
– Молчальница! – шушукались молодые послушницы, заинтересованные таинственной Настенькой.
– Что зря болтаете! – останавливала их мать Варвара, сурово сдвигая брови и сверкая на них своими карими глазами. – Не вашего ума дело! Вовсе не молчальница она, обета такого не давала. Просто не любит говорить, и все тут!
Но где жила Настенька? Многие не верили, что эта слабая женщина, которой было уже под пятьдесят лет, круглый год жила в холодной беседке, построенной кем-то в конце монастырского двора. Беседка была сделана из бревен, с маленьким окошком и старой тесовой дверью.
Настя жила там уже несколько лет, много молилась и почти не зажигала огня. Ела она очень мало, хотя ей приносили из монастырской трапезной обед, а богомолки-почитательницы давали и калачи, и чай, и сахар, даже варенье. Калачи Настя крошила на мелкие кусочки и кормила ими голубей, чай иногда пила, когда монахини приносили кипяток, а варенье отдавала старушкам, которые лежали в монастырской больнице. Денег она не принимала. У нее к ним был необъяснимый страх.
Однажды какая-то богатая купчиха, узнав о Настеньке, пришла к ней в беседку и предложила ей денег на теплую одежду, так как стояли сильные морозы.
– Деньги! – с ужасом простонала Настя. – Нет, избавь Господь! Я боюсь… боюсь денег, не надо!
Впервые она заговорила с жаром, и все увидели ее испуганное лицо.
– Что-то в ее жизни произошло! – сказала купчиха, уходя от Насти.
– Не знаем, сударыня, ничего не знаем! – уверяла сопровождавшая ее монахиня. – Может быть… Говорят, Настенька тоже была богатой купеческой дочерью! Женихи сватались, отец ничего не жалел для нее, а она потихоньку ушла из дома, уехала из города и поселилась в нашем монастыре, а пострига не принимает!
– А такой она давно стала?
– Какой?
– Да… мне кажется, что она не в своем уме…
– Что вы! Божий человек, да и только! Мало ли таких на Руси?! Кому-то надо же молиться!
Дама задумалась и не стала спорить, сунула провожатой в руку монету и уехала.
Хотя к странной женщине в мужской одежде все давно привыкли, а в городе ее называли «монастырской Настей», но интересоваться ей не переставали и с любопытством смотрели на нее, когда она, нагнув растрепанную голову, сидела на крылечке своего холодного домика и резала ножницами кусочки хлеба, бросая их птицам. Голуби вились над ней, садились на плечи, дерзко вырывали у нее из рук большие куски и целыми стаями слетались к ней, хотя она их не звала. Наевшись досыта, точно сговорившись, они поднимались с земли и исчезали под широким карнизом монастырской церкви. А Настя, даже не подняв головы, чтобы посмотреть на своих любимцев, тихо вставала со ступенек и уходила…