– Я в молодости была девушкой порывистой, – рассказывала о себе одна русская княжна. – Меня не удовлетворяла пустая, чопорно-холодная светская жизнь. Мне хотелось подвига. Я долго думала, искала дело и, наконец, нашла: решила идти в тюрьмы, к арестантам, к тем несчастным, которые были приговорены уже к ссылке в Сибирь, на каторгу. Мне было их жалко до глубины души. Человеческое правосудие их покарало. Они нашли себе возмездие за совершенное ими зло, но не встретили сострадания к их тяжкой, хотя и заслуженной доле.
Мне хотелось принести им за железные решетки хоть одно слово любви, привета. Мне говорили, что это безумие, что идти к каторжникам почти то же, что в клетку к диким зверям, что я обрекаю себя на грубые оскорбления, что там словом любви и правды ничего нельзя сделать. Я настаивала на своем, добилась разрешения и не раскаялась.
Отлично помню мое первое посещение. Тюремный смотритель согнал полную комнату арестантов, почти все в цепях. Лица мрачные, глаза смотрели как-то зловеще, исподлобья. Невольно мне стало жутко, но я превозмогла себя и спросила:
– Все ли они сами пожелали прийти сюда?
Смотритель улыбнулся:
– Мы их не спрашивали о желании. Им было приказано.
Я попросила впредь никого не принуждать, а теперь предложила остаться только желающим, остальным же предоставила право вернуться в свои камеры. Человек сорок-пятьдесят (почти половина), звеня кандалами, вышли.
Возле меня стояли смотритель тюрьмы и два стражника с револьверами. Мне это казалось излишним. Было дико идти к людям и говорить им о том, что веришь в их сохранившуюся еще человечность, и держать наготове револьверы. Я попросила оставить меня одну.
– Этого нельзя, – сказал смотритель. – Вы не знаете, княжна, кто здесь перед вами.
– Здесь люди, и я им доверяю вполне. Я прошу вас оставить меня без охраны.
Смотритель вышел. Лица арестантов просветлели, стали приветливее, мягче. Я прочла им евангельский рассказ, как Христос ходил к грешникам и мытарям, прочла притчу о блудном сыне и немного пояснила ее сама. Уверила, что для них еще не все потеряно, что разбойник покаялся на кресте, что расслабленный встал на ноги после тридцати восьми лет. Слушали внимательно. Под конец благодарили, просили приходить еще.
На третий раз собрались уже все арестанты. Впоследствии я узнала, что смотритель тюрьмы моими посещениями пользовался даже в карательных целях: провинившихся не пускал ко мне на чтения.
Спустя три месяца арестантов стало не узнать: они стали спокойнее, не было прежних постоянных ссор. Видимо, у многих началась серьезная внутренняя работа.
– Эх, княжна-матушка, солнышко ты наше, – сказал однажды какой-то бритоголовый каторжник, – если бы мы раньше слышали, про что ты нам теперь говоришь, может быть, мы бы здесь и вовсе не оказались. Спаси тебя Христос! Через тебя многие и здесь, в тюрьме, свет увидели. Теперь легче на каторгу идти. Главное, злобы нет больше, сердце оттаяло. Пошли тебе Господь, чего ты у Него просишь!
Так я проработала среди арестантов несколько лет и всегда с любовью вспоминаю эти годы. Я шла в тюрьму на подвиг, ждала тяжелой борьбы с закоренелой злобой озверелых людей, а нашла радость, отраду. Арестанты встречали меня, молодую девушку, как сестру, как мать, несли мне свои горести, просили совета, жадно ловили каждое мое ласковое слово. Тюремное начальство меня в шутку прозвало укротительницей зверей. И действительно, арестанты меня слушались, как никого.
Однажды в тюрьме случилась грустная история. Арестантам за какую-то провинность не разрешили увидеться в приемный день с женами. Заключенные подняли бунт, выломали нары и стали досками выбивать двери. Тюремный смотритель потребовал солдат. В эту минуту я как раз вошла в тюремный коридор.
– Что за шум? – спросила я. – В чем дело?
– Ах, княжна, не вовремя вы пришли. Арестанты совсем с ума сошли, двери ломают, бунт учинили.
– Как же тогда вы говорите: не вовремя? Как раз вовремя я пришла. Их надо успокоить. Пустите меня к ним в общую камеру.
– К ним? В камеру? Господь с вами, княжна. Да они вас и всех нас разорвут на клочки.
– Не бойтесь, все будут целы, и они успокоятся, избегнут суровой кары. Надо беречь и без того уже тяжко наказанных людей. Дайте мне ключ.
Смотритель послушно дал ключ. Я подошла к тяжелой, обитой железом двери. Из-за нее доносились дикие крики и треск ломаемых досок. Стекло в узеньком окошечке было разбито. Я крикнула в него:
– Тише! Это что такое?
Шум за дверями смолк. Послышались возгласы:
– Княжна!.. Братцы, княжна пришла!
Я отворила дверь и смело вошла в камеру буянов. Толпа почтительно отступила. Затем мы мирно пробеседовали около часа, и конфликт был улажен. Бунт прекратился.
Все это окончательно убедило меня, что добрым и приветливым словом, лаской и любовью можно смягчить самое грубое сердце.
После знакомства с моими тюремными друзьями люди теперь представляются мне в виде градусника. На улице лютая стужа – в градуснике за окном трубочка пуста, вся ртуть от холода сжалась, ее не видно. Но стоит только подойти к шарику, дохнуть на него или взять в руки, и наша теплота сейчас же отзовется на ртути. Она из шарика выйдет, станет подниматься вверх. С людьми происходит то же самое: много холода у нас в отношении друг к другу. Не мудрено, что иной одинокий, бесприютный бедняк совсем закоснеет душой, одичает, станет зверем. У него все доброе уйдет куда-то глубоко внутрь и там сожмется в комок. Подойдите же к нему с любовью, попробуйте на него дохнуть сердечной лаской, пригреть его у своего сердца и тотчас увидите, как он начнет таять и как в нем самом воспрянет любовь.
Старая часовняРассказ сельского священника
В селе стоит старая часовня. В эту часовню каждый год, в десятую пятницу после Пасхи, бывает крестный ход из сельского храма. В этот день в храме совершается молебен в память о святой мученице Параскеве, нареченной Пятнице, образ которой находится в часовне.
Жители, по большей части женщины, издавна привыкли приходить сюда не только во время общественной молитвы, но и в любое время, особенно весной и летом. Три девицы села Кочкурова, отстояв вечерню в своем приходском храме, решили идти в часовню на всенощную и возвратиться к утрене в храм.
На половине пути они, взойдя на гору и оставив проселочную дорогу немного левее, пошли полем прямиком к часовне. В полуверсте от часовни они увидели в ней свет. Девицы обрадовались: мол, раз в часовне свет, значит, там уже кто-то молится.
Вскоре они подошли к глубокому оврагу, на противоположной стороне которого находилась сама часовня, и услышали пение. Они быстро начали спускаться в овраг, и немного не доходя до часовни, остановились передохнуть.
Пение в часовне было так стройно и усладительно, что они не могли надивиться и в недоумении говорили: «То поют не наши, а, видно, образованные богомольцы посетили в праздник часовню. Не будем же пока входить туда, чтобы не отвлекать молящихся, а станем слушать и молиться здесь».
Они тихо подошли к окну часовни на юго-восточной стене, и две из них встали по сторонам, а третья девица встала напротив окна. Так они слушали дивное пение, похожее на пение великого славословия. Они слышали также и одного читавшего. Наконец, одна девица решилась войти в часовню а за ней и две другие. Но, подойдя к дверям, первая девица в изумлении сказала, что часовня заперта. Они сначала не поверили ей, но когда подошли поближе, то увидели, точно – дверь заперта на замок. Пока они так стояли – свет в окне уже не виднелся, и пение не слышалось, была глубокая тишина. Пораженные, они бросились бежать обратно и так бежали до самого храма, в котором еще не началась утреня. Войдя в церковную сторожку, они немного успокоились, но никому не смели рассказать о своем видении.
Я узнал об этом дивном происшествии от одной из девиц. После ее рассказа я позвал вторую девицу и расспрашивал ее, и она рассказала мне точно так же, как и первая, не разноглася с ней ни в одном слове. Третьей девицы не было в это время в селе. Я спрашивал их: почему они так долго никому об этом событии не рассказывали? Они отвечали: «Мир называет нас святошами, подозревает в лицемерии, и поэтому мы решили навсегда сокрыть эту тайну, чтобы не подвергнуться еще большему осмеянию и оскорблению».
Я не могу не верить истинности этого происшествия, во-первых, потому что свидетельниц было три, и подозрение в вымысле невозможно, во-вторых, потому что они ведут жизнь безукоризненную, и я за мое сорокалетнее пастырское служение знаю их с самой юности.
Всадник на белом коне
Как-то старушка-мать, жена священника, собралась к сыну, тоже священнику, поступившему на должность за 150 верст от его родины. Как ни далек был путь, а материнское сердце не могло перенести разлуки с сыном. Старушке-матери хотелось повидаться с ним, посмотреть на новое его житье, самой увериться в его здоровье и семейной жизни. Взяв с собой дочь, дабы разделить скучное дорожное время, она пустилась с ней в путь и благополучно прибыла, куда стремилась сердцем и душой.
Радостно было свидание. Незаметно прошло время. Но нужно было старушке снова расстаться с дорогими сердцу детьми и возвратиться домой, где ее ждала остальная семья. Со скорбью сердца, столь естественной при разлуке с близкими, старушка-мать пустилась с дочерью в обратный путь.
Дорога к концу зимы была нехороша по случаю оттепели. На полпути к дому, во время ночлега в селе, шел проливной дождь. Утром, встав еще перед зарей, мать и дочь со стариком кучером выехали с постоялого двора. Дорога шла низом и вела прямо к реке, по которой ездили в зимнее время. Лошади шли шагом, под санями была вода. Женщины тревожились. Они уже просили кучера воротить лошадей назад, но старик по простоте и упрямству не слушал их и ехал все вперед и вперед.
По окрестностям раздался звон колоколов, созывающий православных в Божии храмы на молитву, так как день этот был праздничный.