Была Страстная суббота. Всюду шли тихие, радостные приготовления к светлому празднику.
– Сестрица, идите, голубушка, к заутрене. Слышите, благовестят! Пусть няня идет, пусть идет Аннушка. Все идите, помолитесь за нас. Я останусь с Лелечкой. Мне никого не нужно. Я хочу с ней побыть одна! – говорила Лелина мама, грустная, измученная своим тяжким горем.
Все ушли к заутрене. Дети крепко спали. Тихо-тихо стало в доме.
Леля лежала без сознания, бледная, изможденная. Мама стояла на коленях около кровати. Невозможно передать ту скорбь и боль, которые разрывали ее сердце.
– Лелечка, скажи хоть слово! Я тут… посмотри, как мне больно, как невыносимо тяжело! Моя дорогая Лелечка, ведь это я… твоя мама.
В церкви заблаговестили. Там в это время запели: «Христос воскресе!».
Мама положила красное яичко на кровать своей дорогой девочки и, обливая слезами, целовала ее ручки.
– Лелечка, Христос воскресе! Скажи мне хоть одно слово… Христос воскресе, мое ясное солнышко!
Вдруг девочка тихо повернула голову и глухо, обрывая слова, запела:
– Христос воскресе из мертвых… Христос воскресе… Живот даровав…
Очевидно, она бредила. Это пение странно звучало в тишине и нестерпимой болью отзывалось в сердце матери. Леля скоро замолчала.
– Мамуля, милая… папа, – тихо, едва слышно прошептала она.
Мама прильнула к ее изголовью.
– Я здесь… с тобой, моя Лелечка… Мама тут, любит тебя. Ты слышишь? – она нежно гладила Лелю по голове, по лицу, целовала ее руки.
– Мамочка, я уйду…
Это были последние слова доброй девочки. На земле осталось только прекрасное, безжизненное тело, а чистая, добрая душа, которая приносила всем в жизни столько радости и утешения, отлетела к Богу и к отцу, где ее уже ждали.
Пожар
Новая изба старосты Герасима выделялась среди других домов. Весело смотрели ее маленькие оконца с зелеными расписными ставнями, радовали глаз вышитые занавески, двор был чисто выметен и посыпан желтым песочком.
Герасим был мужик степенный, с достатком. Жил он со своими старыми родителями и двумя детьми – дочкой Дуней и сыном Васей. Его жена умерла, когда Васютке еще не было года. Вместо хозяйки Бог благословил Герасима такой умницей дочкой, какую трудно было найти. Дуне едва исполнилось четыре года, когда умерла их мать. С тех пор она стала для малютки брата самой любящей, самой заботливой нянькой.
Дети души не чаяли друг в друге. Казалось, один не мог жить без другого! Где виднелась русая головка Дуни, там обязательно находился бутуз Вася.
– Вася, я за грибами пойду, – скажет, бывало, Дуня брату. – Вчера вечером Фекла говорила, много их после дождя пошло. Ребятишки, слышь, набрали полные кузовки.
– И я с тобой! – говорит краснощекий мальчуган.
– Да куда тебе, устанешь, оставайся лучше дома!
– Возьми меня! – настаивал Вася.
В эту ночь Дуня спала тревожно, ей снились страшные сны. Проснулась она от яркого света. Открыв глаза, девочка сразу не могла сообразить, где она находится. В избе было светло, как днем, пахло едким дымом.
– Пожар! – крикнула не своим голосом Дуня.
В один миг она уже была в сарае и разбудила спавших там на сене отца и деда. Затем она бросилась обратно в избу, к печке, на которой спал Васютка.
Бабка что-то тащила, кричала ей, чтобы она помогла, но Дуне было некогда, она схватила на руки брата и помчалась с ним на двор. Вася продолжал спать. Он на минуту открыл было глаза, посмотрел на встревоженное лицо сестры и заснул еще крепче.
В селе между тем еще не все проснулись, а пожар уже охватил многие избы. Паника была так велика, что крестьяне растерялись. За лето избы, крыши и плетни дворов высохли, и огонь, не встречая препятствий, пожирал все, что попадалось ему на пути. Вдобавок поднялся сильный ветер, который перебрасывал горящие головни на противоположную часть деревни, так что она запылала с двух концов. Повсюду слышались крики, стоял гул, треск и стон…
Весть о пожаре быстро распространилась по окрестным деревням и городам. Стали посылать кто что мог бедным погорельцам, но этого не хватало.
Дунина изба сгорела одной из первых. Даже скотину не успели спасти. Отец, получивший во время пожара сильные ожоги, прохворал недели три и отдал Богу душу. Дед ненамного его пережил. Остались сироты без крова и хлеба.
Наступила глубокая осень. Потянулись серые, холодные, дождливые дни. Стоял густой туман, по небу ползли тяжелые тучи. И сытому, сидящему в тепле человеку неприятно и жутко в такую погоду, но каково тому, кто не имеет крыши над головой!
Долго решали наши сиротки, что им предпринять, где укрыться от зимней стужи, и решили уйти из родного уголка – побираться ради Христа, как это сделали многие жители их деревни.
Долго плакала горемычная Дуня, прощаясь с могилами родителей, мысленно давая им обет – быть доброй и заботливой сестрой своему маленькому Васе, который тут же стоял и плакал навзрыд. Поклонилась она в землю, перекрестилась, взяла Васю за руку и вышла из родного села.
Побрели они куда глаза глядят. Перебиваясь кое-как, терпя жестокую нужду, они шли все дальше и дальше, пока не пришли в Петербург. Неприветливо встретил их большой город, снегу в тот день навалило видимо-невидимо. С низкого неба падали большие мокрые хлопья. Дети, не видевшие таких больших домов, боялись, что эти каменные глыбы могут на них упасть, а городской шум наводил на них невероятный страх…
Пока они шли по деревням, им часто давали денег, хлеба и место для ночлега. В городе же все были так заняты, спешили и бежали по своим делам, торопились, перегоняли друг друга! Не имея знакомых, не зная улиц, Дуняша с ужасом думала, где они проведут ночь. Дети замерзли, резкий ветер дул им навстречу, пронизывая насквозь. Наконец они пришли к большому дому, окруженному красивым забором.
Вася плакал и жаловался на жар, у него сильно болела голова, и он с жадностью ловил падавшие снежинки.
– Дуня, я не могу идти дальше, плохо мне! Я пить хочу, сядем здесь, – и Вася, не дожидаясь ее ответа, опустился на тротуар.
Девочка от усталости и холода сама еле держалась на ногах, но теперь она обо всем забыла и, опустившись возле брата, пыталась его согреть. Она пробовала его поднять, но, видя, что Вася лежит как пласт, встала и горько заплакала.
Вокруг детей собрался народ, все охали и сочувственно смотрели на них: кто-то предлагал отвезти Васю в больницу или в полицию. Дуня, как и большинство деревенских жителей, боялась полиции и поэтому стала еще громче плакать. В это время из толпы вышел старичок и, ласково обратившись к Дуне, взял ее за руку.
– Не плачь, дитя! Я возьму тебя и братишку к себе, там за вами присмотрит моя старуха. Вылечим мальчугана… а теперь помогите-ка мне, добрые люди, усадить детей на дрожки! – обратился он к толпе.
Кто-то живо сбегал за извозчиком, старик взял Васю на руки, а девочку усадил рядом с собой, и они поехали…
Уже три дня живет Дуня в доме старого чиновника на Выборгской стороне, у того самого старичка, который поднял бесчувственного Васю с тротуара и вместе с Дуней привез к себе. Все эти дни мальчик не приходил в себя, он даже не бредил, а только глухо стонал. Сестра не отходила от кровати больного.
Доктор приходил два раза в день, внимательно осматривал больного, прописывал ему лекарство, но ничто не помогало. На четвертый день Васи не стало…
После похорон брата Дуня заболела. Добрые люди, приютившие ее, заботились о бедной девочке как о родной. Долго она болела, но молодость взяла верх, и доктор наконец смог уверить стариков в счастливом исходе болезни.
Был чудесный зимний день. Солнышко рассыпало свои лучи по ослепительно белому снегу. Один лучик заглянул в комнату. Он вскочил на постель, начал играть на лице, руках и одеяле спящей девочки.
Та улыбнулась и открыла свои большие голубые глаза. Она с изумлением посмотрела на доброе лицо старушки, сидевшей у постели с чулком в руках, на старика чиновника, и слезы градом потекли по ее бледным щекам.
– Полно, родная, успокойся! – сказала добрая старушка, гладя Дунину голову. – Бог даст, поправишься, мы тебя никуда не отпустим – будешь нашей дочерью…
– Поправляйся поскорее, мы тебя в школу отдадим, умницей будешь, – добавил старик.
Дуня припала к морщинистой руке. Она сердцем почувствовала, что они полюбили ее как дочь, что они заменят ей умерших родителей.
– Вася, – прошептала она.
– Вася у Бога, – сказала старушка, там ему лучше, чем на земле…
София
Отец Софии был сторожем на железной дороге, и девочка привыкла с раннего детства к свисту и грохоту поездов. Ее отец выходил несколько раз в сутки на дорогу – днем с флагом, ночью с фонарем, встречал и провожал каждый поезд. Привыкла она и к этим громадным чудовищам с огненными пылающими глазами, которые летели со стремительной силой вперед. Когда София была еще совсем крошкой, она боялась поездов, но потом привыкла. Девочка каждый день выбегала с отцом или с матерью к поезду и видела, что, приостановившись только затем, чтобы тяжело вздохнуть несколько раз, чудовище-паровоз снова пускалось в свой далекий путь.
Софии даже иногда было его жаль – так тяжело, казалось ей, он дышит, этот странный, огромный паровоз с большими горящими глазами. И сидя на холме возле дома, она долго провожала его взглядом. Откуда он приехал, куда умчался, куда уносил всех этих людей? Некоторые из них улыбались ей из окна, и она провожала их, пока лица не исчезали, пока все вагончики – синие, желтые, зеленые – не сливались в одну черную змейку. И София полюбила встречать поезда: она радостно выбегала из избушки, услышав грохот колес, и бежала навстречу, к самым рельсам… За это ей раза два сильно попало от матери.
Но наконец София подросла. Она уже стала ходить в школу в соседнюю деревушку. Теперь она понимала опасность пролетающих паровозов и говорила матери: