de facto[22] глава шиату Али, в последний раз выходит из своей палатки, чтобы взглянуть на многочисленную сирийскую армию, которая окружает его лагерь, пробираясь через обширную высушенную территорию Кербелы. Эти солдаты Омейядского халифа Язида I получили приказ отправиться из Дамаска несколько недель назад, чтобы перехватить Хусейна и его людей прежде, чем они смогут добраться до города Куфа, где назревает бунт, участники которого ждут их прибытия.
В течение десяти дней сирийские войска осаждали отряд Хусейна при Кербеле. Сначала они пытались штурмовать лагерь, желая обратить в бегство кавалерию. Но, ожидая нападения, Хусейн расположил свои палатки вдоль цепи холмов, защитив тыл, затем он вырыл полукруглую траншею, опоясывающую лагерь с трех сторон, наполнил ее древесиной и поджег. Собрав своих людей в центре этого огненного полумесяца, Хусейн приказал им встать на колени и, сомкнув плотно ряды, направить копья так, чтобы приблизившаяся конница неприятеля была вынуждена из-за пламени втиснуться туда, где их ждала ловушка.
Эта простая стратегия позволила малочисленным силам Хусейна отражать натиск тридцати тысяч солдат халифа в течение шести долгих дней. Но на седьмой день сирийская армия изменила тактику. Вместо того чтобы пытаться снова штурмовать лагерь, они придвинули свои ряды и блокировали берега Евфрата, таким образом преградив Хусейну доступ к воде.
Теперь время битвы подошло к концу. Сидя верхом на своих лошадях, солдаты халифа не двигаются к Хусейну. Их мечи в ножнах, их луки со стрелами за плечами.
Прошло три дня с того момента, как вода перестала достигать лагеря Хусейна; те немногие, кто не погиб в сражении, теперь медленно и мучительно умирали от жажды. Земля усеяна телами, среди которых восемнадцатилетний сын Хусейна Али Акбар и его четырнадцатилетний племянник Касим – сын его старшего брата Хасана. Из семидесяти двух соратников, которые должны были прийти с Хусейном из Медины в Куфу, чтобы поднять армию против Язида, остались только женщины, несколько детей и один мужчина – единственный выживший сын Хусейна Али, но и он лежит в женской палатке, находясь на грани смерти. Все остальные погребены там, где пали; их тела завернуты в саван, положение голов указывает направление на Мекку. Ветер тревожит неглубокие могилы, разнося зловоние гниения по унылой равнине.
Одинокий, измученный и тяжело раненный Хусейн падает у входа в свою палатку: наконечник стрелы глубоко пронзил его руку, серьезная рана и на его щеке. Во рту у него пересохло, голова кружится от потери крови. Вытирая пот с глаз, он опускает голову и старается не замечать вопли женщин в соседней палатке: они только что похоронили младенца, который был убит стрелой в шею, когда Хусейн поднял его на руках на холме, умоляя сирийские войска о воде. Их страдание пронзает его глубже, чем любая стрела, но оно также и усиливает его решимость. Теперь ничего не остается, кроме как завершить то, ради чего он покинул Медину. Он должен собрать все оставшиеся силы, чтобы подняться с земли. Он должен встать и бороться против несправедливости и тирании халифа, даже если для этого придется принести в жертву собственную жизнь. Особенно если придется принести в жертву собственную жизнь.
Вставая на ноги, он поднимает окровавленные руки к небу и молится: «Мы за Бога, и к Богу мы вернемся».
С Кораном в одной руке и с мечом в другой Хусейн взбирается на коня и направляет его на баррикаду солдат, стоящих всего в нескольких сотнях метров от него. Подхлестнув жеребца ударами ног под ребра, он свирепо бросается на врага, размахивая мечом влево и вправо и непрестанно крича: «Вы видите, как сражается сын Фатимы? Вы видите, как сражается сын Али? Вы видите, как сражается Бану Хашим, несмотря на три дня без еды и воды?»
Один за другим сирийские всадники гибнут под взмахами его меча до тех пор, пока генерал Шимр не приказывает солдатам перегруппироваться и окружить Хусейна со всех сторон. Стремительный удар копья сбивает его с коня. На земле он закрывает голову руками, извиваясь от боли, пока лошади топчут его тело. Сестра Хусейна Зейнаб бросается из палатки к нему на помощь. Но Хусейн призывает ее оставаться на месте и не двигаться. «Вернись в палатку, сестра! – кричит он. – Я уже уничтожен».
Наконец Шимр отдает приказ сирийской коннице отступить. Солдаты окружают выживших в лагере Хусейна, генерал спешивается с лошади и встает перед истерзанным и избитым Хусейном. «Кайся, – приказывает Шимр. – Пришло время перерезать тебе горло».
Хусейн переворачивается на спину, чтобы видеть своего палача. «Прости, о милостивый Господь, грехи народа моего деда, – рыдает он, – и щедро одари меня ключами к сокровищу твоего заступничества…»
Не дав внуку Пророка закончить молитву, Шимр заносит над ним свой меч и, рассекая воздух быстрым ударом, отрубает Хусейну голову. Он поднимает ее на копье, намереваясь отвезти в Дамаск, чтобы представить этот трофей на золотом подносе халифу Омейядов.
После убийства Али в 661 г. остатки шиату Али в Куфе избрали его старшего сына Хасана наследником на посту халифа. Но Куфа находилась вдали от остальных городов, словно осколок, и немногочисленные сторонники Али были рассеяны по разным местам. Когда Муавия уже объявил себя халифом Иерусалима, а гегемония Дамаска простиралась даже за пределы мусульманских земель, не было никакой возможности для союзников Хасана конкурировать с сирийской армией за контроль над мусульманской общиной.
И все же, пусть и малочисленное, движение шиату Али все еще сохраняло свое влияние, особенно среди иранцев – выходцев из бывшей Сасанидской империи, которые видели в ахл аль-байте альтернативу господству этнических арабов из династии Омейядов, – а также среди населения Мекки и Медины, где память о Пророке была свежа в сознании тех, кто, независимо от политической принадлежности, не мог не признавать общие черты с Мухаммадом, отпечатанные на лицах Хасана и Хусейна. Поэтому, когда Хасан предложил примирение, выступив с инициативой о временном прекращении огня, Муавия быстро это предложение принял.
Желая избежать еще одной гражданской войны между Бану Хашим и Бану Умайя, два лидера подписали договор, согласно которому мантия руководителя была передана Муавии с тем пониманием, что после его смерти решение о преемнике на посту халифа будет приниматься по крайней мере на основе консенсуса всего мусульманского сообщества, если не будет отчетливого решения по возвращению властных полномочий семье Мухаммада. От заключения соглашения выиграли оба. Хасану оно дало возможность перегруппировать силы шиату Али, не опасаясь быть уничтоженными сирийской армией, а Муавии предоставило легитимность, к достижению которой он стремился с того самого момента, как занял пост халифа.
В Дамаске Муавия запустил серию реформ, нацеленных на укрепление и централизацию его власти как халифа. Он использовал превосходящее могущество своей сирийской армии для объединения войск, разбросанных по гарнизонам на всей территории мусульманских земель. Затем он насильственно переселил в отдаленные деревушки те кочевые племена, которые никогда прежде не считали себя частью уммы, тем самым расширив свою империю. Он поддерживал связь даже с самыми отдаленными мусульманскими провинциями, переназначая на посты эмиров своих родственников – многие из которых были отстранены от своей должности решением Али, – хотя он строго контролировал их деятельность во избежание коррупции и беспорядка, которые были столь распространены в период правления его двоюродного брата Усмана. Эмиры Муавии закрепили свои позиции, исправно взимая налоги для отправки в Дамаск, на которые халиф отстроил великолепную столицу, подобную которой ни одно арабское племя не могло и представить.
Хотя Муавия перенял религиозно-ориентированный титул Усмана – Халифат Аллах – и направлял деньги на развитие институтов богословов и чтецов Корана, он также последовал и прецеденту Омейядов по невмешательству напрямую в теологические и правовые споры улемов. Однако, как и его древний предок Кусай, Муавия признал роль Каабы в обеспечении религиозной легитимности политического правления, поэтому он приобрел у Бану Хашим право на заботу о мекканском святилище и обеспечение паломников приютом и водой.
Сделав центром своей власти Дамаск и закрепив свои позиции как халифа силами мобильной и высокодисциплинированной армии (не говоря уже о мощном флоте, который он использовал для завоевания таких удаленных территорий, как Сицилия), Муавия сумел объединить разрозненные земли арабских владений под своим управлением, что привело к эпохе небывалой экспансии на всех мусульманских землях. Но хотя он прилагал огромные усилия, чтобы создать себе образ – как на словах, так и на деле – всемогущего племенного шейха, а не мусульманского короля, бесспорно, что централизованное и абсолютистское правление Муавии намеренно копировало династические империи Византии и Сасанидов. Следовательно, завершив преобразование халифата в монархию, Муавия сделал то, что сделал бы и любой другой король: он назначил преемником своего сына Язида.
Принимая во внимание учиненную им массовую резню семьи Пророка при Кербеле, неудивительно, что предания передают враждебное отношение к Язиду. Преемник Муавии изображается как развратный, распущенный пьяница, больше интересующийся игрой со своей любимой обезьяной, чем управлением делами государства. Хотя такая характеристика нового халифа, возможно, не совсем соответствует действительности, репутация Язида была заклеймена еще в тот момент, когда он сменил на посту своего отца, ведь сам факт его преемственности ознаменовал конец существования единой общины Бога и недвусмысленное образование первой мусульманской – и явно арабской – империи.
Именно поэтому Куфа находилась на грани восстания. Будучи городом-гарнизоном, кишащим освобожденными рабами и мусульманскими солдатами неарабского (преимущественно иранского) происхождения, Куфа, которая служила столицей халифата в период непродолжительного, но бурного правления Али, стала местом назревания протестных настроений против Омейядов. Эти настроения в высшей степени воплотились в гетерогенной коалиции шиату Али, члены которой не имели между собой ничего общего, за исключением связывавшей их ненависти к Бану Умайя и их убежденности в том, что только семья Пророка может восстановить ислам в соответствии с первоначальными идеалами справедливости, благочестия и равенства.