Тем не менее в спорах об истинных намерениях Америки на Ближнем Востоке не был учтен тот факт, что большинство людей во всех странах, где преобладает мусульманское население, в ходе проведенных социальных опросов заявили, что хотели бы, чтобы их страны продвигались к большей демократии. Волна демократического рвения, которая прошла по всему Ближнему Востоку, создала новое чувство надежды для множества людей, которые провели жизнь в автократических обществах, но теперь с нетерпением ожидают возможности высказаться, пусть ограниченно, о собственных политических судьбах. Зеленое движение в Иране зажгло фитиль, используя новые социальные медиатехнологии, такие как Twitter, Facebook и YouTube, чтобы нарушить монополию правительства на средства массовой информации и продемонстрировать миру свое стремление к свободе. Искра, вспыхнувшая в Иране, быстро воспламенила регион. В Тунисе молодые протестующие, пресыщенные ограничениями на участие в политической жизни страны и недостатком экономических возможностей, использовали те же инструменты социальных сетей, чтобы вывести людей на улицы и заставить длительно правящего диктатора бежать из страны. Затем пожары свободы распространились на Алжир, Йемен и, что, возможно, самое неожиданное, на Египет, где десятки тысяч представителей молодежи наводнили улицы Каира, Суэца и Гизы, требуя положить конец тридцатилетнему правлению Хосни Мубарака, диктатора, который использовал около шестидесяти миллиардов долларов из фондов США на создание одного из самых жестоких и наиболее репрессивных режимов на Ближнем Востоке. И огонь по-прежнему горит, угрожая другим диктатурам в регионе: Марокко, Иордании, Саудовской Аравии, Ливии – ни одна из этих стран более не обладает иммунитетом перед простым представлением о том, что все народы во всем мире независимо от их религиозной или культурной принадлежности должны быть вольны сами решать, кто будет говорить за них, кто будет сражаться за них, кто станет их руководителем.
Дело в том, что подавляющее большинство из более одного миллиарда мусульман с готовностью принимает основополагающие принципы демократии. Благодаря усилиям реформистов и модернистов во всем мусульманском мире большинство мусульман уже присвоило себе язык демократии, выражая его через традиционные исламские концепции, такие как шура, или «совет», как народное представительство; иджма, или «согласие», как политическое участие; байа, или «верность», как всеобщее избирательное право; и так далее. Достаточно взглянуть на массовые демонстрации активистов во всем исламском мире, чтобы понять, как демократические идеалы – конституционализм, подотчетность правительства, плюрализм и права человека – широко принимаются мусульманами во всем мире, даже если большинство правителей региона отказываются воплощать их на практике.
Но отчетливо западное представление о том, что религия и государство должны быть полностью разделены, а основой демократического общества обязан быть секуляризм, не всегда принимается. С момента зарождения религии в VII в. в Аравии и вплоть до возникновения исламского государства в ХХ в. ислам всегда стремился быть не просто религией. Когда пророк Мухаммад создал первое исламское государство в Медине четырнадцать столетий назад, он, с одной стороны, преднамеренно установил принципы, регулирующие все стороны жизни, предназначенные для удовлетворения социальных, духовных и материальных потребностей людей, а с другой стороны, выполнял волю Бога. Словом, ислам – это не просто вера; ислам – это идентичность. Такое утверждение справедливо для всех религий. Согласно опросам около 70 % населения в Соединенных Штатах Америки считают себя христианами. Это не означает, что семь из десяти американцев ходят в церковь по воскресеньям, семь из десяти читают Новый Завет или что на самом деле семь из десяти американцев вообще ничего не знают о христианстве, кроме того, что Иисус родился в яслях и умер на кресте. Нет, подавляющее большинство американцев, которые называют себя христианами, заявляют о своей личности, а не о вере. То же самое справедливо и для подавляющего большинства евреев, буддистов, индусов, джайнов и т. д. Религия всегда была не просто вопросом следования верованиям и практикам. Это прежде всего устремленность в будущее, способ бытия. Религия заключает в себе культуру, политику, взгляд на мир. Это особенно верно в отношении ислама, который, как и все мировые религии, был сформирован не только метафизикой, но и социальной, культурной, духовной и политической средой, в которой возник и развивался.
Это не означает, что ислам отвергает разделение «мечети и государства». В мире очень мало мусульманских стран, в которых духовные лица осуществляют прямую власть над правительством. Попытки установления такого прямого контроля в Судане, Нигерии, Афганистане и Иране все без исключения обернулись разрушительными неудачами. Тем не менее справедливо утверждение: когда дело доходит до религии, граница между общественной и частной сферами гораздо более зыбка в государствах, где мусульманское население составляет большинство. Отчасти это объясняется тем, что, возникнув в племенной культуре и развиваясь прежде всего в общинных обществах Ближнего Востока и Северной Африки, ислам склонен избегать радикального индивидуализма, предпочитая ставить потребности сообщества над правами отдельного человека. Какими бы ни были причины, основополагающий и неизбежный факт заключается в том, что люди почти во всех государствах мусульманского большинства неоднократно заявляли, что хотели бы, чтобы исламские ценности и нравы влияли на политику их стран. Поскольку государство можно считать демократическим только в той мере, в какой оно отражает свое общество, то, если общество основано на определенном наборе ценностей, не должно ли это также относиться и к образу правления?
По общему признанию, после событий 11 сентября стало невозможным задавать такие вопросы, не вспоминая об Афганистане под управлением террористического «Талибана». Образ афганской женщины, облаченной в бурку и подчиненной прихотям и произволу невежественной группы женоненавистников, стал символом всего отсталого и безнравственного, что относится к концепции исламского правления, и такие образы непросто вытеснить политической философией.
Учитывая, как часто ислам был использован для рационализации жестокой политики репрессивных тоталитарных режимов, таких как талибы в Афганистане, ваххабиты в Саудовской Аравии или факих в Иране, неудивительно, что термин «исламская демократия» вызывает такой скептицизм на Западе. Некоторые из числа известнейших ученых в Соединенных Штатах и Европе отвергают это понятие, полагая, что принципы демократии нельзя примирить с фундаментальными исламскими ценностями. Когда политики говорят о демократии на Ближнем Востоке, они имеют в виду американскую светскую демократию, а не коренную исламскую. Диктаторы на Ближнем Востоке неустанно проповедуют миру, что их жесткая антидемократическая политика «оправданна», поскольку «фундаменталисты» оставляют им только два возможных варианта: деспотизм или теократия. Проблема демократии с их точки зрения заключается в том, что если людям разрешен выбор, они могут сделать его против своих правительств.
Отставив на мгновение рассуждение о роли, которую эти и многие другие автократические режимы на Ближнем Востоке сыграли в создании так называемых фундаменталистов, сосредоточим свое внимание на том, что в западном мире существует гораздо более философский спор относительно концепции исламской демократии. В его центре – идея о том, что не может быть a priori[33] моральной основы в современной демократии; что фундамент, который должен быть у подлинно демократического общества, – это секуляризм. Проблема этого аргумента, однако, заключается в том, что он не только не признает по своей сути моральную основу, на которой строится большое количество современных демократий, но и, что более важно, не проводит различия между секуляризмом и секуляризацией.
Как отмечает протестантский богослов Харви Кокс, секуляризация – это процесс, посредством которого «определенные обязанности переходят от духовной власти к политической», тогда как секуляризм – это идеология, основанная на искоренении религии из общественной жизни. Секуляризация подразумевает историческую эволюцию, в процессе которой общество постепенно освобождается от «религиозного контроля и замкнутых метафизических мировоззрений». Секуляризм – это само по себе замкнутое метафизическое мировоззрение, которое, по словам Кокса, «очень напоминает новую религию».
Турция – светская страна, в которой внешние признаки религиозности, такие как хиджаб, до недавнего времени были насильственно подавлены. При этом идеологическое влияние на общество оказывается как в светской стране, такой как Турция, так и в религиозной, такой как Иран. Но Соединенные Штаты Америки – это секуляризирующая страна, основанная на иудейско-христианской, а точнее – протестантско-нравственной структуре. Как признавал почти двести лет назад Алексис де Токвиль, религия – это основа политической системы Америки. Она не только отражает американские ценности общества, но и зачастую диктует их. Достаточно посмотреть на язык, на котором в Конгрессе обсуждаются такие политические вопросы, как право на аборты и гомосексуальные браки, чтобы признать, что религия до сих пор – неотъемлемая часть американской национальной идентичности и, очевидно, моральная основа ее Конституции, законов и национальных обычаев. Вопреки тому, что школьники читают в своих книгах по истории, реальность такова, что разделение «церкви и государства» не столько основа американского правительства, сколько результат двухсотлетнего процесса секуляризации, базирующегося не на секуляризме, а на плюрализме.
Именно плюрализм, а не секуляризм определяет демократию. Демократическое государство может быть создано в любых нормативных моральных рамках, пока плюрализм остается источником его легитимности. Англия продолжает поддерживать национальную церковь, духовный руководитель которой также является и сувереном страны, а епископы служат в верхней палате парламента. До недавнего времени Индия управлялась сторонниками элитарной теологии индуистского пробуждения (Хиндутва), стремящимися