В паху всё ещё призывно гудело далёким паровозом, но постепенно стало отпускать. Теперь всё зависело от неё. Свои полшага навстречу лично я сделал. Дальше — её ход.
Она его и совершила. Озираясь на всякий случай, медленно попятилась на выход, бормоча по пути довольно нечленораздельно:
— Нет-нет, спасибо… Я-а-а… как-нибудь потом… спасибо… не надо до утра… не надо… мне идти пора… в другой раз, пожалуй… в другой… — Это когда она уже, прихватив диоровские окуляры, с невероятной ловкостью утягивала башмаки красными шнурками. Уже в дверях выдавила прощальную, совершенно не получившуюся улыбку и пробубнила: — Я позвоню… позвоню… — И исчезла навсегда…
Вот такой печальный сюжет. Потом, через время уже, мне показалось, что он неплохо перерабатывается в полновесную историю с редкостным человеческим наполнением, увлекательно отслеживаемой страстью и трагическим отчаянием, которое к тому же радикально усиливается нетипичным отсутствием в сюжете чьей-либо смерти. И, наконец, с мощным культурным фоном, который достойно добавляет движения сюжету сам по себе. Надо лишь подровнять некоторые детали и расставить нужные акценты. Скажем, вполне можно замутить примерно так.
Она — та, кто она есть, практически без изменений. Я — тоже остаюсь самим собой в целом и главном. То есть не я, конечно, извиняюсь, а мой будущий герой, но человек столь же талантливый и бескомпромиссный. Однако имеются силы, заинтересованные недодать герою заслуженной славы, принизить его заслуги и тем самым вытащить на поверхность его вечных конкурентов. Естественно, бездарей. Короче, задача — очернить. Обрубить талант и вывести его с поля конкуренции, остановив высочайшие тиражи. Для этого в дом к нему подсылается обольстительная разведчица в обманных очочках без диоптрий, с броской псевдоинтеллигентной внешностью, за которой скрывается опытная сучка, а по сути, продажная проститутка, чтобы, поохав про «Бубновый валет», барочный ампир и модерн начала века, втереться в доверие и выкрасть идею очередного романа. И зарегистрировать эту самую идею в авторском обществе от своего имени. Затем, дождавшись выпуска готовой книги настоящим автором, устроить громкий скандал, развенчав мнимые таланты так называемого «писателя», предъявив тому встречный миллионный иск и обвинив в краже сюжета. Всё продумано, и всё, казалось бы, должно получиться. Кроме одного. Злоумышленники не учли главного. Они не знали про слабость героя, вернее, про сильную его сторону, а ещё точнее, про его интересную особенность. Так вот, наш положительный герой является тайным садомазохистом с повышенно развитой интуицией, и потому направленный против него умысел был раскрыт им в первые минуты появления в доме нанятой врагами лысой проститутки с красными шнурками в ботинках. И теперь он отлично подготовлен к возможному развитию событий. Во-первых, видеокамера фиксирует сам момент кражи из его стола заранее подложенного с этой целью краткого содержания будущего произведения. А во-вторых и главных, мощная раскрутка всей этой истории, включая громкий судебный процесс, активное привлечение к событию средств массовой информации, сочувствие друзей и открытая ненависть врагов доставляют герою такое невероятное физиологическое наслаждение — в прямом, садомазохистском смысле, какого ему не удавалось достигнуть ещё ни разу за время всей своей оригинальной практики. И за это он великодушно прощает недругов, выйдя, конечно же, победителем из этой истории. Более того, он даже готов вновь подставиться, лишь бы снова оказаться в шкуре столь жгуче мучающегося персонажа. Даже несмотря на заранее известный финал. Потому что он настоящий писатель и остро творческая личность. То, чего не случится, доварит его талантливая голова. Ура! Двойная победа — моя и моего героя! Всё!
Нет, забылся, не всё, снова прошу простить. Герой некоторым манером отъехал от моего образа, в несколько сомнительную сторону, которая не планировалась мной загодя. Согласитесь, сама по себе идея садомазо возникла в ходе сочинительства и пришлась очень по делу, весьма кстати, однако это обстоятельство резко переключило повествовательный рубильник в противоположном от меня направлении. То есть я просто хочу сказать, что я там — это не я, чтобы не было сомнений. Это она там — вполне себе она, сучка культурная. А так всё остальное — по уму, всё, кажется, сошлось. И ещё. Говорят, деньги портят человека, потому что тогда он хочет ещё и счастья? Не верьте! Счастье у меня было и есть, я им обзавёлся раньше денег. И будет оно со мной до тех пор, пока я буду оперативно создавать прекрасные сюжеты, такие как этот. На века. Так что за эту часть я спокоен. И покажите, как пройти к кассе. Привет всем, ваш Митя Бург!
Ну вот, сами теперь видите, сколь суровые преграды сковывали мои искренние начинания в поисках второй Инки. И при этом ещё все чего-то от меня хотели. Кому дай, кому вынь, кому положь, кому красиво откажи, на что тоже требуется немалый запас сил. Так что расслабиться удавалось плохо, прямо скажем. А рассказанная история была действительно крайней в этом моём однодневном еженедельном поисковом ряду. И к моменту, когда между мной с Джазом состоялся первый разговор о дури и полётах над океаном, организм мой не успел ещё как надо остудить себя от негодования в адрес противопожарной Илоны в её грубой брезентухе. Честно говоря, именно по этой причине и проявил тогда заинтересованность и благосклонность к странному предложению Джаза.
Но слово было дано, и в ближайшие выходные я отправился в Ахабино, с запасом продуктов и добрых слов, к девочкам моим дорогим и любимому сыну.
Должен признаться, что за последние пару лет Никуськиного пребывания в добровольной ахабинской ссылке я не раз и не два мысленно прокручивал ситуацию, имевшуюся в нашей семье. Не то чтобы она меня как-то уж совсем серьёзно беспокоила или удручала отсутствием определённости, но, скорее, заставляла задумываться о разумности такого дочкиного решения. И в первую очередь это касалось её самой. Её будущего. Её счастья. В моём же понимании справедливость требовала иного, более продуманного компромисса. Ну, право дело, что ж это за расклад за такой. Девушка, даже, можно сказать, молодая женщина, отказывается от высшего образования, от молодых увлечений и забав, от мальчиков и подруг, полностью посвятив себя воспитанию приёмной сестры. Пусть даже очень хорошенькой, чем-то напоминающей Инку в детстве, судя по старым семейным фоткам. Если, конечно, убрать раскосость глаз, лёгкую миловидную скуластость, от которой просто можно сойти с ума, — равно так же, как и от убийственно хрустких и ласковых «потягусенек», произрастающих от острых девчоночьих ключиц. Или кого-то ещё напоминала, тоже довольно родного…
Помню, как мы, ещё мальчиками, на чердаке нашей фрунзенской сталинки, где-то в середине шестидесятых наперегонки мастурбировали перед заграничным перекидным календарём с цветными, размером с альбом для рисования, аккуратненькими японками. Японочки были все наперечёт белокожие, с чёрными блестящими волосами, в красивых мокрых купальниках, что для нас означало практическую наготу, потому что пупки у них всё равно были голыми. Остальное добивалось фантазией. У кого её было больше, тот раньше других выстреливал в воздух липучкой цвета рисовой каши на воде. У меня всегда получалось разрядить пистолетик вторым. Первым оказывался мой вечный конкурент и соперник по японскому календарю дядя Вадик. Он же наш общий благодетель и друг. Он-то, собственно, и поставлял нашей мальчиковой команде узкоглазых купальщиц из далёкой восточной страны. Вырывал раз в месяц по одной японке, не больше, и предъявлял для соревнований. Двенадцать месяцев в году — двенадцать объектов вожделений — двенадцать как минимум конкурсов — двенадцать победителей — двенадцать побеждённых. Так он учил нас, пацанов с общего двора, постигать стрелковую науку — чтобы всем потом было хорошо. Нам и было поначалу. До тех пор, пока его не увели из квартиры милиционеры и он не пропал из нашей видимости навсегда.
Но пока не увели, все мы били по мишеням, попадая и промахиваясь, прицельно и как получится, заводя затуманенные глаза в чердачные стропила или устремляя меткий взгляд точно в десятку — в голый японский пупок. Сам он, всегда сдержанный и точный, календарную мишень уважал не слишком, хотя и попадал точней других и приплывал к финалу первей всех нас. А ещё, как бы дядя Вадик ни старался, всё равно было заметно, что интересуют его не самурайки эти с раскосыми щёлками, а непосредственно сами мы. Но не подумайте, не хочу сказать о нём плохого, потому что интерес его ограничивался лишь тем, что он просто косил на нас глаза, когда мы… ну… пока мы наяривали в соревновательном угаре, желая на практике доказать свою мужскую зрелость. Насмотревшись, дядя Вадик всегда приходил к финишу первым, только так опережая ближайшего конкурента и испуская при этом смешной звериный рык. Мы же чуть позже подхватывали его, помнится, неокрепшими фальцетами, в диапазоне от меня до проигравшего.
Через год или больше дядя Вадик присоединил к нашей компании пару незнакомых девочек из интерната, что размещался неподалёку в Хамовниках. Одна потолще, типа казашки или чувашки, раскосенькая, а другая нормальная, как мы. Не знаю, как он там их уговаривал или подкупал, но они пришли и остались на чердаке. И от них ещё довольно сильно пахло отработанным портвейном. Календари к тому времени закончились, но наш лидер пояснил, что нужды в них больше нет и не будет, потому что теперь, когда мы с его помощью прошли школу молодого бойца и окрепли нравственно и физиологически, вполне будет достаточно полученных знаний для того, чтобы… чтобы устроить новые соревнования, на этот раз с отличными девчонками, которые запросто согласны разделить наши увлекательные чердачные мероприятия.
На роль первого, показательного реализатора новой программы дядя Вадик, не задумываясь, отобрал меня. Наверное, как первейшего самострела среди всех наших ребят. Действовал отработанно, без слюней. Мне было тринадцать, почти взрослый по моим же представлениям, к тому же я неоднократно уже испытывал к этому возрасту подростковый оргазм, правда, пока ещё холостой, не обморочный. Поэтому всеми силами пытался скрыть накативший на меня страх.