Оля расширившимися глазами смотрит за спину отца, где валяется брошенный Маней плед, и Николай оборачивается – что она там углядела?
– Ну, согрешил один раз! – Он широко разводит руки и бьет правой себя в грудь с гулким звуком. – Простите дурака! Лелька! Хочешь – на колени встану? Только матери не говори!
– Всем остальным, значит, можно? – угрюмо спрашивает Синекольский.
Чертов малец. Если бы не он, глядишь, Ольга и повелась бы.
Николай печально опускает голову. Со стороны отец выглядит кающимся грешником. В действительности все, чего он хочет, – выиграть время. Прежде ему всегда удавалось настоять на своем. Но сейчас его власть над дочерью слаба как никогда, а ее дружбан и вовсе от него не зависит. Николай запоздало сожалеет, что не привечал парня. Глядишь, пялили бы девку в два смычка, и никаких проблем с пионерским самосознанием.
Павлики, блин, Морозовы.
«Думай, Коля, думай!»
«Гондон не надел… кретин! А ведь эта жирная дура не подмоется, когда вернется. Если будет заявление… Экспертиза, то-се…» Он просчитывает последствия, пока Оля с Димкой стоят в оцепенении, не понимая, что делать и о чем говорить.
Жизнь в Русме многому научила обоих. Они знают, как избежать драки, и какие места защищать, если драка все-таки завязалась. Оле знакомы методы оказания первой помощи при побоях, а Димка умеет снимать похмелье и отличать паленую водку от нормальной. Но им неизвестно, как вести себя, если твой собственный папа спит с твоей слабоумной одноклассницей.
И хотя они застали его на месте преступления, страшно в эту минуту им, а не ему.
Когда Николай поднимает голову, на его лице нет и следа раскаяния. Пятерней он проводит по взъерошенным волосам.
– Короче, так. – Отец присаживается на край топчана и начинает спокойно шнуровать ботинок. – Раз вы у нас теперь ответственные за мораль и нравственность, придется с вами как со взрослыми.
Глаз его фиксирует быстрое движение.
– Прыгнешь вниз, я ей все пальцы переломаю, – предупреждает он. Димка с Олей замирают. – Но ход ваших мыслей правильный. Поскольку ты, детка, не идешь навстречу папе, я с тобой буду обращаться как с чужой. Поняла? Не родная ты мне дочь, Ольга, а предательница. Враг. Была бы родной, заняла бы мою сторону.
Он закончил с одним ботинком и принялся за второй.
– С врагами, как говорится, у нас разговор короткий. Начнешь молоть языком, Оля, я твоему дружку ребра выну через рот. Ясно?
Девочка молчит.
– Что я с ней сделаю, тебе вообще лучше не знать, – доверительно говорит Николай застывшему Димке. – Ты вроде посообразительнее, чем моя дура. Должен понимать: пойдете в милицию, всем будет хуже. Я скажу, что это ты Машу трахнул. У меня жена-красавица, зачем мне с малолеткой связываться? Дочка вон есть. А ты урод. Тебя родители бросили. Хотели в детдом сдать, да в последний момент пожалели. Вот ты и отрываешься на дебилке. Чердачок обустроил… – Отец обводит рукой ковер и стул. – Маня все подтвердит. Она девочка сообразительная, хоть и без мозгов. У нее сооображалка в другом месте, ха-ха! Как у всех баб!
Оля боится смотреть на Синекольского.
– В общем, поразмыслите пока. – Отец выпрямляется и заправляет рубашку в штаны. – А я пойду. Кстати, Оля, ты учти – раз мы с тобой больше не друзья, за твои проступки теперь будет отвечать и мама.
Он неторопливо проверяет, застегнуты ли пуговицы. Расправляет воротничок рубахи. И идет по направлению к люку, по дороге лишь на пару секунд задержавшись возле коробки с Аделаидой.
Они не успевают даже понять, что он делает. Отец наклоняется над коробкой, из которой доверчиво тянется к нему глупая птица, привыкшая не бояться человека.
Хруст.
Этот хруст долго еще будет отдаваться у девочки в ушах. Даже Димкин вскрик, раздавшийся секундой позже, не сможет заглушить этого тихого окончательного звука.
Отец протискивается мимо Оли и так же неспешно, без суеты спускается вниз по лестнице.
Мертвый голубь лежит в коробке, на боку которой Димка вчера вечером написал: «Где взойдет звезда Аделаида».
Они похоронили Аделаиду на окраине Русмы, за домишком-развалюхой, в котором давно никто не жил. Сад одичал, зарос лебедой, и там, среди лебеды, они и вырыли могилку.
Димка все время молчал. И когда искали место, и когда забрасывали яму землей. Оля не пыталась его утешать. Он надеялся прожить со своим ручным голубем пятнадцать лет, а ее отец убил маленькую безобидную птицу.
Легкость, с которой Николай проделал это, поразила обоих.
Это была первая смерть, с которой они столкнулись так близко. Димка, кинувшись к коробке, пытался еще что-то исправить. Он крутил свернутую шейку, словно надеясь поставить на место треснувшие косточки, он прилаживал голову к телу, как будто Аделаида была из пластилина и могла слепиться обратно, а потом снова ожить. Оля сначала сидела рядом, потом отошла. Смотреть на это было невыносимо.
Пудра на следующий день пришла в школу как ни в чем не бывало. Димка потом сказал, что Оля очень хорошо держалась. Очень! Лицо спокойное, вся погружена в уроки, совершенно не обращала на Маню внимания… А что ее стошнило, когда полезла за учебниками, и из портфеля вывалился шоколад, припасенный для Пудры, так это они быстро вытерли. Хорошо, что в классе никого не было, все умотали в столовку.
Они не обсуждают между собой то, что видели на чердаке. Зачем? Случившееся – это данность. Еще одно новое правило, по которому живет взрослый мир. Как сформулировал Димка, «все, что происходит, случается навсегда». В жизнь, которую они проживали, добавился новый пазл. Мысль о том, что его можно перекрасить, не приходит никому из них в голову. Пазлы не красят, их выдают уже готовыми.
Им некого просить о помощи, не к кому пойти. И потом, что они могут рассказать? Оля перестала быть Олей Белкиной. Теперь она Оля-папа-которой-насиловал-Пудру. Оля-папа-которой-убил-голубя. Нельзя сказать, что девочка чувствует себя виноватой. Она сама стала виной, виной и стыдом. Кажется, если проткнуть кожу иглой, из нее начнет сочиться темно-желтая жижа с запахом земли и лебеды.
Это едва не положило конец их дружбе. Потому что она не может смотреть Димке в глаза. Никому не может, но ему особенно. Оля начала избегать его, и уже несколько дней подряд они расходятся из школы поодиночке – молчаливые и отчужденные, волоча свое горе, словно мокрый мешок с утопленным котом.
Дома все по-прежнему. Кроме того, что оживление отца спало, и Оля знает почему. Причина его дружелюбия и любви ко всему миру заключалась вовсе не в том, что он нашел деньги на свой проект. Это все встреча с Маней! Стирая кровь с ее коленок, забалтывая бедную дурочку, угощая ее шоколадом, он уже знал, что сделает с ней. Все события предстают перед Олей в их истинном свете, и безжалостнее всего в его лучах выглядят они с мамой – две наивные курицы, радующиеся сытой умиротворенности своего мучителя.
На чердак Оля больше не ходит. Он осквернен, изгажен. У нее не хватает сил даже выкинуть плед в следах крови. Пусть это сделает Димка, думает она. Ему все равно. Это ведь не его папа.
Отец перестал называть ее Лелей. Оля иногда ловит на себе его спокойный взгляд – слишком спокойный, как будто он уже что-то решил про себя и теперь только ждет подходящего часа.
На четвертый день после встречи на чердаке раздается стук в калитку. Стучат громко, требовательно. Оля выходит и видит на улице Маню в ее любимой школьной юбке, перепачканной мороженым.
– Ты? – выдавливает девочка. – Пошла вон!
– Сама пошла! – бесстрашно отзывается Пудра. – Я плевала на тебя!
И действительно, харкает в сторону Оли. Плевок не долетает и падает на землю между ними.
– Дядя Коля! Дядя Коля! – взывает Маня в полный голос.
На пороге появляется отец.
– Ба! Ты еще откуда? Тебе чего?
– Шоколаду хочу! – капризно кричит Пудра. – Ты мне обещал шоколад!
Отец оттягивает резинку домашних штанов и резко отпускает. Щелчок звучит как выстрел.
– Домой иди, Мария, – советует он. – А шоколадом я тебя в другой раз угощу.
– Не хочу в другой! Дай сейчас! Ы-ы-ы-ы!
Оля понимает, что с минуты на минуту разразится один из тех сумасшедших скандалов, которыми славится Пудра. Отец оказывается возле калитки быстрее, чем Оля успевает моргнуть. Его приглушенный голос бубнит что-то неразборчиво – и Маня внезапно успокаивается.
– Обещаешь? – громко спрашивает она.
Отец отвечает коротким кивком.
Оля смотрит вслед уходящей Пудре и думает, что это был не последний ее визит. Теперь она знает, где брать шоколад.
Проходит два дня. Вечером к ним снова стучат, но на этот раз, едва увидев из окна, кто пришел, Оля не выходит из своей комнаты. Зоя Шаргунова маячит за оградой, и слепые ее бельма в сумраке похожи на два бильярдных шара, удачно забитых в лузы. Кажется, если присмотреться, можно даже различить цифры на каждом из них. Бильярдный стол стоит в том кафе, что пороскошнее, и пару раз их с Димкой пускал поиграть пьяненький хозяин, пока кто-то не порвал сукно.
К Шаргуновой выходит мать, долго говорит с ней о чем-то и возвращается слегка озабоченная. Маня снова пропала.
– В который раз уже, – говорит отец.
– Жалко их, – говорит мать.
– Найдется к ночи.
Они забывают о визите старухи почти сразу, но утро приносит тревожное известие: Пудра не нашлась. Бывало, что она задерживалась в чужих садах допоздна, однако ночевать всегда возвращалась домой.
Ее ищут.
Мани нет в школе. Мани нет в подсобке хозяйственного магазина, куда она как-то раз незаметно пробралась, чтобы справить в углу малую нужду. К полудню тревога нарастает. К вечеру старуха Шаргунова приводит дочь в милицию, чтобы написать заявление.
Но заявление уже ничего не решает. Новость облетела заскучавшую Русму, в которой давно не случалось громких событий, и охватила ее, точно огонь – сухой валежник. Отблески его горят во всех глазах.
Жители вовлечены в поиски пропавшей девочки. Маня – в своем роде достопримечательность. В каждом окрестном городке есть вакансия местного дурачка, но только Русма может похвастаться тем, что их дурачок