Меня все время возвращает к морю. Что же поделать, если оно – и начало, и конец, и путь, которым мы скоро пройдем.
Паром из города уходит дважды: в девять и в час дня.
Лучше бы успеть на девятичасовой. Тогда не придется искать жилье ночью.
Но здесь уж как повезет.
Только сначала мне нужно закончить с купюрами.
Паспорта уже нарисованы. С обложками я поступила совсем просто: купила в городе готовые, подобрав их под цвет тех, что спрятаны у Андреаса в шкафу. Мои копии зарыты в лесу: хранить их дома слишком опасно.
Завтра я перенесу их в пещеру.
У меня целых две тайны. Это слишком много. Если я не удержу хоть одну из них, меня убьют.
Глава 7
Греция, 2016
Илюшин поднялся рано утром и бесшумно собрался, стараясь не разбудить напарника. Бабкин так и спал за столом, где провел целую ночь с ноутбуком Ольги Гавриловой, пытаясь добраться до его содержимого.
После рассказа Дорис они опросили всех, кто работал в отеле. Илюшин допускал, что горничная врет. Быть может, Гаврилов обидел ее, или она из тех патологически лживых сочинителей сенсаций, которым важнее искупаться в лучах всеобщего внимания, чем сберечь чужую репутацию.
А внимания Дорис накануне хватило.
Безусловно, ей нравилось, что двое мужчин ловят каждое ее слово. Безусловно, обличительный пафос ее речей подпитывался ощущением принадлежности к угнетаемой группе. «Это проклятый мир, в котором мужчины бьют женщин! – выкрикивала она. – И не только бьют, но и насилуют! Да-да, насилуют!»
С каждым словом в черных глазах разгорался фанатичный огонь. Дорис выглядела так, будто вот-вот начнет скидывать с себя одежду, чтобы спровоцировать Бабкина с Илюшиным и подтвердить свою правоту.
«Мой бывший муж однажды чуть не избил меня. В последний момент он остановился, потому что был трусом! Трусы! Все мужчины – трусы! И насильники!»
Да, Дорис могла быть лгуньей, болезненно озабоченной одной темой.
– Не удивлюсь, если у нее дома хранится пара плеток и хлыст, – шепнул Бабкин.
– Не удивлюсь, если она сама себя ими лупцует.
Но какой бы неприятной ни была Дорис, это не имело отношения к ее свидетельству.
Бабкин с Яном отправились проверять новые показания, и по их озадаченным лицам, когда они вернулись, Илюшин все понял.
Еще две женщины подтвердили слова горничной. В отличие от нее они не придавали большого значения происходящему. «Люди часто дерутся, – сказала пожилая гречанка, пожимая плечами, – гораздо чаще, чем вы думаете. Здесь скучно. Почему бы не повеселиться?»
«Вы уверены, что Гавриловой было весело?» – спросил Бабкин.
Гречанка снова пожала плечами. «Мне все равно. Чаевые мне оставляла не она, а ее муж».
– Ладно, ссорились, – сказал вечером Бабкин, безуспешно пытаясь взломать пароль к Ольгиной почте. – Это не делает его убийцей. А как тебе заявление, что он нанял нас в приступе амнезии?
Илюшин молча нарисовал на листе бумаги кресло, а в нем желеобразную массу с щелочками глаз. Нет, ссоры с женой не делали Гаврилова убийцей. Но по его словам, они провели здесь безмятежные три недели, наслаждаясь обществом друг друга. Он клялся, что у его жены не было поводов сбегать.
Если это оказалось так далеко от истины, в чем еще соврал им Петр Олегович?
На этот раз Макар захватил с собой две бутылки воды и коробочку сока. В записке, оставленной Сергею, он быстро нацарапал: «Поброжу вокруг. С Гавриловым без меня не общайся».
Он шел по безлюдной дороге и представлял, как восьмого июня Ольга Гаврилова быстро крутит педали, и тапочки, в которых она выбежала из номера, едва не сваливаются с ее ног, и ветер треплет короткие волосы. Полиция прочесывала окрестности, но велосипед не нашла. Значит ли это, что они плохо искали, или что он возник на обочине уже после того, как все уверились в ее гибели?
«Зачем ты ехала к Димитракису?» – мысленно спросил Илюшин.
Нет ответа. Он слишком плохо представлял себе эту женщину. Вернее сказать, совсем не представлял. До вчерашнего вечера ему казалось, что она умная, насмешливая, стойкая, упрямая до твердолобости, никому не позволяющая себя обидеть. Очень увлеченная своим делом, а Макару импонировали люди, влюбленные в свою работу.
Но если Гаврилов ее бил, это все меняло.
Он нафантазировал не ту женщину.
Дойдя до того места, где накануне они нашли велосипед, Илюшин углубился в заросли. Вчера они прочесали окрестности метров на двести вокруг. Ни тапочек, ни разорванной пижамы, ни других улик, на которые рассчитывал Бабкин.
Зачем же он сегодня шарится по этим кустам, обдираясь об можжевельник?
«Возможно, мне это просто нравится».
Илюшин усмехнулся. Да, ему здесь нравилось. Он слушал долетавший издалека шум прибоя, и надрывные крики чаек, и стрекот цикад, он вдыхал запах трав, поднимавшийся снизу, как будто мяту, и лавр, и эвкалиптовые листья с тимьяном бросили на разогретую чугунную сковороду. Он улавливал нежную горечь лаванды, хотя ему нигде не встречались ее сиреневые цветки. Кое-где в нос ударял пряный диковатый аромат шалфея.
Макар покружил еще и внезапно обнаружил тропу. Узкая, едва заметная, она определенно вела вверх, под кроны пиний. Он начал подниматься. Очень скоро ему стало ясно, что в действительности заросли, казавшиеся непроходимыми, прошиты непрерывными стежками тайных ходов.
Илюшин карабкался выше и выше. В какой-то момент он утратил не только чувство времени и пространства, но и понимание, зачем он это делает. Он ощущал себя героем сказки, которого ведет за собой разматывающийся клубок. Ему повезло ухватить кончик ниточки, и Макар не собирался выпускать его из рук.
Однако дважды вернувшись к велосипеду, он понял, что ходит кругами.
Это его озадачило. Вот тропа, прямая как стрела – ладно, пусть не стрела, пусть змеиный хвост, но все равно непонятно, как она приводит его обратно.
Он проделал весь путь заново, пытаясь сообразить, где сворачивает не туда, – и, выйдя к исходной точке, расхохотался.
Лес определенно его дурачил.
В четвертый раз Илюшин пошел очень медленно, глядя не вперед, а вокруг и под ноги. Ему попался камешек с дыркой; он поднял его, хотел сунуть в карман, но почему-то выбросил в кусты. Чуть дальше его внимание привлекла сухая птичья кость: череп с клювом, не больше детского кулачка, белый и пустой. Макар повертел находку в руках. Все бы ничего, только как она оказалась в расщелине дерева? Он засунул череп обратно, но повернул его клювом в другую сторону, чтобы смотрел не на тропу, а в лес.
Мимо следующей метки он прошел бы, не помоги ему ветер. В траве, пригнутой к земле, он увидел глиняного человечка. У него было плоское лицо без глаз, рта и носа, и единственная очень длинная рука, растущая из живота.
Ребенок балуется, расставляя по лесу поделки, подумал Илюшин.
Он постоял перед фигуркой. Затем сел. Чем дольше он смотрел в безликое лицо, тем яснее становилось, что это божок. Он снова потерял счет времени и, кажется, просидел довольно долго, потому что шею успело опалить солнцем. Сознание странно затуманилось. Словно вместо виноградного сока с утра ему подлили вино.
«Надо вернуться в отель», – подумал Илюшин. Смутная угроза исходила от безглазой фигурки. Макар тряхнул головой. Среди скомканных мыслей вдруг отчетливо мелькнул неожиданный образ – куница, бегущая по следу. У нее были широко расставленные полукруглые уши и блестящие глаза.
Этот воображаемый зверек проложил тропу в спутавшейся траве, которой была набита его голова.
«Какое еще вернуться? Ополоумел я, что ли?»
Илюшин, пошатываясь, встал. Все-таки, похоже, напекло затылок! Просиди он тут еще немного, свалился бы с солнечным ударом.
Он помедлил, смутно ощущая, что не сделал чего-то важного. Ладонь сама нырнула в карман, и пальцы нащупали горсть леденцов, которые вручила ему Агата. Макар выложил их перед человечком. Пусть ребенок, который их найдет, порадуется. Он наверняка вернется к этой своей… кукле.
Как только горсть конфет рассыпалась перед божком, мутный туман в его голове растаял без следа.
Илюшин вернулся на тропу. Теперь он не следил за поворотами, просто шел и шел, пока за широкими стволами не мелькнула серая стена.
Он нашел дом Катерины.
Продравшись через можжевельник, Макар выбрался на небольшую утоптанную площадку.
Как он и предполагал, отсюда земля Димитракиса была видна как на ладони.
Три теплицы, длинные грядки, сети, развешенные на просушку перед домом. Два сарая, примыкающие один к другому, – похоже, второй был достроен позднее. «Интересно, как он спускает лодки в бухту?» Ничего примечательного или бросающегося в глаза.
Маленькая постройка выглядела более многообещающей.
Дверь была приоткрыта. За ней слабо развевалась прозрачная кружевная занавеска – в точности как в доме у его бабушки, в деревне под Рязанью. Илюшин постучался и, не дождавшись ответа, заглянул внутрь.
Комнатушка оказалась больше, чем он ожидал. Широкий топчан, небрежно задернутый клетчатым покрывалом. Узкий пенал платяного шкафа. Три складных мольберта на деревянных ногах. Стол перед окном завален карандашами, обрывками бумаги, банками, коробками, пестрыми лентами и мотками бечевки… Другой человек сказал бы, что здесь царит бардак, но Макар угадывал внутреннюю логику в этом нагромождении вещей.
Пахло лаком, скипидаром, травами и древесной стружкой. Под балками покачивались десятки маленьких высушенных букетиков с крошечными желто-белыми цветками.
Больше всего его поразили стопки книг по углам. Они высились едва ли не до потолка. Корешки их были истрепаны до дыр. Он снял несколько верхних и с изумлением обнаружил среди них Библию на русском языке и «Котлован» Платонова. Некоторое время Макар осмысливал, откуда они могли здесь взяться, пока не сообразил: отель! Кто-то из отдыхающих оставил их в «Артемиде». Любопытно, каким путем они попали в этот домик? Скорее всего, притащил Ян.