Под высокой кроватью желтели фанерные ящики. Илюшин беззастенчиво обыскал их – они оказались забиты тубами с краской и разобранными подрамниками.
Здесь ему больше нечего было делать. Макар вышел, укрылся за можжевеловым кустом, наблюдая за домом Димитракиса.
Под деревом раскачивалась на качелях старшая дочь Андреаса. До него доносился громкий визгливый смех.
В дверях показался рыбак. К нему немедленно побежали непонятно откуда взявшиеся козы. Мина спрыгнула с качелей, упала и заревела во все горло.
Андреас обнял дочь и повел на крыльцо, явно приговаривая что-то утешительное, потому что плач прекратился.
Илюшин пригляделся – в окне маячило лицо. Он не сомневался, что это старуха, жена Димитракиса.
Рыбак, кажется, прикладывал к ушибленной коленке носовой платок. Роза смотрела на них через стекло, но наружу не выходила.
Илюшин выждал еще немного, затем осторожно поднялся и, пятясь, скрылся в лесу.
Под ногами валялись шишки с растопыренными чешуйками. Земля была выстлана ржавой хвоей. Следуя чутью, он выбрал наименее утоптанную тропу и пошел, неуклонно удаляясь от дороги.
Катерина, Катерина…
Вчера вечером Агата дополнила короткое описание Яна. Да, сказала она, бедная девочка не говорит, но проку от нее едва ли не больше, чем от всех остальных в ее семье. Она рисует – море, лес, деревню… Туристы покупают ее мазню. Хотя если бы кто спросил Агату, там сплошные пятна зеленого и синего цвета, даже ее пятилетний племянник мог бы намалевать не хуже. В городе есть сувенирная лавка, и старый Персакис берет их у нее пару раз в месяц. Агата видела своими глазами: некоторые картинки даже стоят в витрине! Хотя они совсем маленькие, не больше пары открыток в ширину.
Поэтому она не помогает отцу на рыбалке. Бережет руки. С ним ходит только Мина, его любимица. Изредка, в хорошую погоду. Дай бог здоровья Андреасу! Он заботится о дурочке так, как не всякий заботился бы об умнице.
Тропа вывела Макара на светлую поляну. С краю росла кряжистая сосна, бросая тень на небольшой валун неподалеку. Перед ним в траве белела россыпь мелких цветов – точно такие же Макар видел в домике Катерины.
Илюшин подошел к камню, присел на корточки, сорвал цветок. Ему показалось, что на серой изъеденной поверхности что-то нацарапано, и он наклонился посмотреть, но тут за спиной послышался шорох.
Он обернулся.
Напротив стояла Катерина.
– Калимера, – осторожно сказал Макар.
Вчера он не успел толком разглядеть ее. Сейчас было видно, какие синие у нее глаза – очень яркие, как у отца, – и совершенно птичий тонкий нос с небольшой горбинкой. По шее вниз сбегали выпуклые голубые венки, и смуглые руки тоже были исчерчены их ультрамариновыми ручейками, словно по ее жилам текла не кровь, а краска.
И еще она оказалась совсем маленькая, чуть выше его плеча. Неулыбчивая, неуловимо странная – даже если бы он не знал о ее немоте.
– Она здесь была. Я ее видела.
Илюшин не сразу понял. А когда понял, ему показалось, что его все-таки хватил солнечный удар. Он молча смотрел на девушку. Пласт знаний, обретенных со вчерашнего дня, треснул и развалился на куски.
– Она здесь была, – медленно повторила Катерина. Голос у нее оказался хриплый, низкий. – Женщина. Русская. В тот день, когда она исчезла.
– Где была?
– Внизу. На дороге. Ее там встретили.
– Кто встретил? – Илюшин задавал вопросы совершенно механически. Происходящее совершенно вышибло его из равновесия. Когда-то у Стругацких он прочитал: «Он ощутил какое-то беспокойство или даже страх, словно в лицо ему рассмеялась кошка». Оценить в полной мере точность этой метафоры ему удалось только сейчас.
– Машина. Большая. Черная. Не знаю, кто внутри. Мужчина, да, но кто-то еще? Нет, не знаю.
Девушка говорила чисто, как Ян. Макар ощутил себя стеной, в которую ударяют теннисные мячики ее слов и отлетают обратно.
– Так, – сказал он. – Стоп. Катерина!
– Это было рано утром.
– Катерина!
Она замолчала. Илюшин вытащил бутылку, опустошил ее в несколько больших глотков, а последним умыл лицо. Стало легче, но ненамного.
– Ты говоришь, – сказал он.
Девушка пренебрежительно дернула плечом.
– Ты говоришь по-русски!
Она невозмутимо смотрела на него, дожидаясь, пока он придет в себя.
– Какого черта? – риторически спросил Макар. – Почему все убеждали меня, что ты немая?
Катерина покачала головой:
– Не говорю. Очень редко.
– В крайних случаях?
Короткий кивок.
– Хорошо, а откуда ты знаешь русский?
Снова пожатие плеч. Она определенно не придавала этому никакого значения.
– Старуха. Жила с нами. Научилась.
– Роза?
В синих глазах мелькнуло что-то недоброе.
– Роза – моя мать. Не говорит по-русски. Не любит говорить совсем.
– Да, я заметил, – пробормотал Илюшин. – Катерина, прости, но я не понимаю… Ты научилась языку у женщины, которая жила с вами? А где она сейчас?
– Умерла. Она была старая, в голове песок. Послушай, ты ищешь русскую. – Катерина явно пыталась вернуть его на рельсы, с которых начался разговор. – Я видела ее, она уехала, живая.
Илюшин отошел в тень дерева, сел и прижался спиной к стволу. Катерина, поколебавшись, села перед ним по-турецки, положила руки на загорелые колени. Она была в той же пестрой рубашке, что и накануне. Ткань выглядела так, словно об нее годами вытирали испачканную кисть.
– Можешь с самого начала рассказать? – попросил он, обтирая лоб влажной рукой.
– Я спускалась утром к дороге. Коза убежала, я подумала, она внизу. Там, где… – она ненадолго запнулась, подбирая слово, – …роща. Увидела машину. Стояла в тени. Я не стала идти ближе, подождала.
Макар представил, как настороженно замирает девушка, выбежав из леса, при виде чужой машины.
– Женщина приехала на велосипеде. Бросила его в кусты. Села внутрь, уехала.
– Ты видела машину раньше?
Катерина отрицательно покачала головой.
– Запомнила номер? Хоть какие-нибудь цифры? Буквы?
– Нет. Не видела, было далеко.
– А водитель?
– Мужчина.
– Ты его узнала?
– Он совсем чужой. Не из деревни. Не из отеля. Турист? Я не отвечу.
– Можешь его описать?
Она задумалась.
– Плохо было видно, далеко. Темные волосы, рубашка с коротким рукавом.
– Толстый, худой?
– Обычный. Такой, как ты. Как я.
«Будем считать, без особых примет».
– Ты говорила об этом полиции?
Катерина пожала плечами, и он понял, что вопрос глупый. Конечно, с ней никто не стал беседовать. Диковатая немая девочка…
– А мне почему рассказала?
– Ты не скажешь людям.
Он не сразу догадался. Затем сообразил: она отчего-то уверена, что он сохранит ее тайну.
Девушка облизнула пересохшие губы, и Макар спохватился:
– Черт! Катерина, прости, я идиот!
Он торопливо протянул ей вторую бутылку. Ее лицо вдруг осветилось насмешливой улыбкой, и Макар снова растерялся: что он сделал не так? Но Катерина сняла со спины сумку – он только сейчас заметил, что у нее при себе довольно объемный рюкзак, – и вытащила термос.
– Я всегда ношу с собой. Нельзя без этого. Иначе тебя съест солнце. Солнце любит сухую еду: хрусть-хрусть!
Илюшин машинально кивнул, и лишь минуту спустя до него дошло, что это была шутка. Он покосился на Катерину. Она улыбалась, точно маленький ребенок, очень довольный своей остротой.
Некоторое время они сидели в молчании, отпивая каждый из своей посудины. Это напоминало чаепитие у Мартовского Зайца и одновременно – раскуривание трубки мира. Устанавливался контакт между представителями двух племен, но происходящее отдавало ненавязчивым безумием.
– Как ты будешь теперь ее искать? – Катерина поставила термос перед собой.
– Гаврилову? По машине. Говоришь, она была большая?
– Да. Квадратная. Черная.
– Я попробую найти ее в городе. Сначала отыщу хозяина машины, а через него – эту женщину, которая исчезла. Ты, кстати, не встречала ее раньше?
– Нет. Я не вижу туристов, они сюда не приходят.
– Она хотела фотографировать ваш дом…
Катерина снова пожала плечами – кажется, это был ее любимый жест.
Где-то в лесу над их головами деловито защелкала птица. Девушка расслабленно сидела, водя пальцем по сухой земле.
– Ты сказала – песок в голове, – вспомнил Илюшин, глядя на рисунок. – Что это значит?
– А, женщина. Очень старая, очень. Мысли сыпались наружу, не могла замолчать. Идет – сыплются, стоит – сыплются. Хочет спать и не может, язык шевелится и сам говорит.
Макар подумал, что картина старческой деменции нарисована довольно точно.
– Как ее звали?
– У нее не было имени.
– Так не бывает.
– Бывает, если нет имени, – серьезно возразила Катерина. – Мы ее звали «лала». По-русски – бабка. Бабушка.
– Лала, – повторил Макар. – Откуда она все-таки взялась?
– Приблудная. – Он вздрогнул, услышав это слово, и посмотрел на нее с недоумением, которое она истолковала неправильно. – Это значит – пришла неизвестно откуда.
– Я знаю, что это значит. И вы не пытались отыскать ее родных?
– Ей у нас нравилось. Правда, от нее пахло… Андреас ей построил дом.
– Тот, в котором теперь ты живешь?
– Да. От меня тоже пахнет. Краской, и еще разными… – Она произнесла несколько слов по-гречески, и Макар испытал странное облегчение: все-таки у этой девочки не такой большой словарный запас, как ему показалось вначале. Отчего-то его пугала легкость, с которой она говорила по-русски.
– Лала меня любила. Очень много со мной разговаривала. Рассказывала сказки. Русские сказки очень цветные!
Илюшин не понял, но переспрашивать не стал. Катерина, кажется, совершенно расслабилась и перестала его стесняться. Он боялся спугнуть ее неуместным вопросом. Ее маленькое худое личико при первой встрече показалось ему похожим на старушечье. Однако сейчас он отчетливо видел, что перед ним совсем еще девочка, полуребенок.