– А давай наоборот! Ты, например, поможешь разгружать продукты на кухне, а я буду выслеживать товарища Синекольского. Заодно и рубашку себе куплю. Ты все равно промахнешься с размером.
– Ты слишком приметный. Нам нельзя спугнуть Синекольского.
– Я опер, – напомнил Бабкин.
– Бывший.
– Профессионализм не пропьешь.
– Ты себя видел в этой рубашке с красными попугаями?
Бабкин открыл и закрыл рот. Парировать было нечем.
– Вы действительно очень… заметный, – деликатно сформулировал Ян.
Сергей свирепо зыркнул на него.
– Молчи уж. Вернее, не молчи. Показывай, где ваша кухня.
Неа Калликратия оказалась скучным пыльным городком, где почему-то на каждом углу продавались шубы. То тут, то там Макар видел вывески на русском: «Меха», «Дешевые меха». Выбитый асфальт, облупившаяся штукатурка, шумно и суетно. Он ужаснулся местному пляжу – узкой полосе песка, плотно уставленной зонтиками и лежаками, – и поморщился, когда в приоткрытое окно донеслись звуки популярной в этом сезоне попсовой песенки.
Такси свернуло вглубь квартала и остановилось.
– Ваш отель, – обернулся водитель.
На другой стороне улицы стояло трехэтажное белое здание, обвешанное, точно ульями, кондиционерами. Отель «Марина».
– Зайдем? – спросил Ян.
Макар покачал головой.
– Не хотелось бы его спугнуть. А менеджер наверняка расскажет клиенту, что им интересовались. Давай-ка для начала просто понаблюдаем.
Он выбрал небольшое кафе, обставленное пальмами в кадках. С веранды под навесом хорошо просматривался вход в «Марину». Фотографию Синекольского Илюшин распечатал еще в отеле в двух экземплярах и теперь один протянул Яну.
– Думаете, он ее увез? Гаврилову?
– Если да, то непонятно, почему они остались в городе.
– Может быть, у него здесь дела?
– Может быть. А может, работа. Мы пока ничего о нем не знаем.
Они сидели, пили крепкий кофе без сахара, потом заказали по омлету. Спустя час в конце длинной улочки, ведущей к морю, показался мужчина с полосатой сумкой. Макар насторожился. Его догнал второй – высокий красивый юноша в полупрозрачной черной футболке и обтягивающих шортах, фамильярно приобнял за талию.
– Это еще что за смазливый красавчик?
– Э-э-э… Бойфренд? – смущенно предположил Ян.
Когда пара приблизилась, стало ясно: перед ними тот же человек, что на фотографии. Дмитрий Синекольский купил в магазинчике сигареты и фрукты, хлопнул по попе красавчика, переминавшегося с ноги на ногу, и оба скрылись в дверях «Марины».
– Занятно, – пробормотал Макар.
– Может, они живут втроем? – пришел на помощь Ян. – Знаете, я слышал о таком. Кажется, еще шведы…
Дверь отеля распахнулась. Чернявый юноша пересек дорогу на красный свет, показывая неприличный жест сигналящим автомобилям, забежал в супермаркет и пару минут спустя выскочил оттуда с бутылкой под мышкой.
– Выпивку забыли, – сказал Илюшин. – Что-то мне подсказывает, что Ольги Гавриловой в номере нет.
Они подождали еще, но больше из «Марины» никто не показывался.
– У отеля может быть подземная парковка? – спросил Макар. – С другой стороны?
– Я спрошу на всякий случай. Но, кажется, нет.
Вскоре Ян вернулся. Парковки не оказалось.
– Значит, все машины жильцов должны стоять здесь. Давай-ка осмотримся.
Они обошли квартал, но черного джипа среди припаркованных автомобилей не нашлось. На обратном пути Илюшин неожиданно завернул в ту лавку, где Синекольский покупал фрукты. Старый оплывший грек с добродушным лицом сунул ему пустой пакет.
Макар набрал неспелых персиков и яблок.
– Простите, вы не видели здесь этого человека?
Он протянул фотографию Синекольского.
Грек закивал, показывая на белый отель.
– Он говорит, этот тип живет там уже пару-тройку недель, а то и дольше. И еще – что с нас четыре евро.
Илюшин вытащил две купюры по десять евро и положил на прилавок между собой и стариком. Прищуренные глаза старика задержались на деньгах. Затем грек что-то сказал.
– Он просит еще раз показать ему фото.
Грек помолчал, разглядывая лицо, и разразился короткой речью.
– Это русский парень, очень любвеобильный, приводит к себе то мальчиков, то девочек. Сейчас с ним живет один из местных, Лука. Этого Луку задерживали в прошлом году за наркоту, он противный тип, но не особо опасный. Больше шума, чем дела!
– Подожди-подожди, – прервал Илюшин. – А женщина? Ее ты видел?
Он впился глазами в лицо грека.
Тот равнодушно взглянул на снимок Гавриловой и пожал плечами.
– Никогда не встречал!
– Точно? А джип? Черный джип ему не попадался?
Старик оскалил желтые зубы.
– Кто здесь будет ездить на джипе! Дураков нет. На этих улицах даже толстой бабе не развернуться!
Илюшин молча протянул ему купюры и забрал фрукты. В дверях лавки он постоял и внезапно вернулся обратно.
– Спроси, не заходил ли сюда этот человек?
На этот раз грек рассматривал фотографию дольше. Тер брови, шмыгал, шевелил всем обвислым лицом и наконец хрипло позвал кого-то из подсобки. Выскочил мальчишка с длинной гусиной шеей. Старик сунул фотографию ему, и они долго что-то обсуждали между собой, указывая на то кафе, где Илюшин и Ян дожидались Синекольского.
– Что они говорят?
– Подождите-подождите…
Ян подобрался, как охотничья собака.
Наконец, кивнув, грек вернул планшет.
– Он говорит, его информация стоит еще минимум десятку.
– Никакой десятки, ты свое уже получил! – по-русски сказал Макар. – Выкладывай.
Грек ухмыльнулся и развел руками – что ж с тобой поделаешь!
– Да, они с внуком видели его здесь. Минимум трижды. Он сидел у Коставриди, там же, где вы, чуть ли не целый день. Не напивался. Обычно такие напиваются, но этот – нет. Ел, смотрел вокруг, не знакомился с девушками. Притворялся, что читает газету, но Коставриди потом сказал, что он едва говорит по-английски, а газета была – «Нью-Йорк таймс».
– Когда это было? До восьмого июня или после?
Продавец задумался, вытащил телефон и свел мохнатые брови, глядя на календарь. Определенно до. Может быть, в конце мая или в самом начале июня… Точнее он не может сказать.
– Вот сукин сын! – весело сказал Илюшин. – Нет-нет, это не про старикана. Поблагодари его, скажи, что он нам очень помог.
Грек что-то быстро заговорил.
– Он спрашивает, не нужно ли тебе оливковое масло, – перевел Ян. – Говорит, у него есть отличное и недорогое, ты пожалеешь, если не возьмешь.
Макар рассмеялся и вышел из лавки. Если бы в эту минуту его увидел Бабкин, то понял бы, что его друг очень зол. Но Ян решил, что Илюшин всем доволен.
– Что теперь? Снова к Коставриди?
– Нет, возвращаемся в отель.
– Так быстро? Вы уже выяснили все, что хотели?
– Не совсем. Но у нас появились новые данные. Пока их не проясним, работать не будем.
Только теперь по его недоброй интонации Ян заподозрил неладное.
– Вы так говорите, словно хотите кого-нибудь убить. – Он смущенно хихикнул.
– Очень хочу, – без улыбки кивнул Макар. – Ты понял, кто дежурил здесь три дня под окнами «Марины»?
– Нет. Вы же не показали мне фотографию.
Илюшин ткнул ему планшет. С экрана на юношу исподлобья смотрел Петр Гаврилов.
Глава 8
Русма, 1992
В тот день, когда раздают дневники с четвертными оценками, Оля выходит из школы и поворачивает в сторону дома Левченко. Димку увезли в райцентр лечить заболевший зуб. А ей нужен человек, с которым можно помолчать о том, что закончилась школьная жизнь и начинается летняя.
Она медленно бредет по сонному поселку. Над заборами покачиваются снежные шапки цветущих вишен. Яблоня набирает бутоны, ветер пропитан дымом и коровьим навозом – неподалеку прогнали стадо в луга. Русма застенчива, тиха и так хороша, словно в ней никогда не случается ничего плохого.
За продуктовым магазином Оля встречает бывшего сторожа недостроенной фермы Бурцева. Несколько минут они с Алексеем Ивановичем обсуждают ее успеваемость и планы на лето, а потом Оля вежливо прощается и идет дальше.
Ляхов смотрит ей вслед, качая головой.
Оля бы очень удивилась, узнай она о том, какое впечатление производит на людей. Если бы кто-нибудь спросил ее об этом, девочка бы ответила: «Ну-у-у-у… Наверное, они думают, что я не очень разговорчивая, но все-таки довольно милая… И еще – что я хорошо учусь. Это правда! Что я немножко ленивая. Тоже правда! А вообще-то я считаю, что они обо мне особо не думают. Я же им не родная и денег не должна».
У Ляхова дела на почте. Но он стоит и смотрит вслед Оле Белкиной, позабыв о том, куда шел.
Ему совсем не нравится то, что он увидел. Девке тринадцать, а взгляд такой, словно все сорок. Мелкая, тощенькая, волосы на головенке дыбом – ну чисто подзаборный котенок. Молчаливая, неулыбчивая. И лицо…
Он не может отогнать воспоминание о том выражении, которое появляется на нем, когда она забывает себя контролировать. Должно быть, такое лицо у человека, который жарит картошку в горящем доме – странное сочетание деловитости и обреченности.
Ляхов слышал, что в семье у них неладно. Мать себя совсем запустила. Расползается, как тесто на опаре. Может, болеет?
И про Белкина ходят смутные слухи. Будто он занял у старшего Грицевца под бешеный процент, а чем собирается отдавать, неизвестно. Митька Грицевец – из бандюков. Шушера злобная, хоть и мелкая. Напрасно Белкин с ним связался.
Говорят, видак какой-то дорогущий в дом притаранил… И пьет, конечно. Такие, как Белкин, от больших денег дуреют. Ему кажется, раз деньги один раз выбрали его себе в хозяева, они больше никуда не денутся. Будто это не бумажки, которые одним порывом ветра уносит – пых – и нету! – а несмываемая печать.
Нет, Коля, думает Ляхов. Ты, конечно, мужик свирепый, и побаиваются тебя не зря. Но против Митьки кишка у тебя тонка.
Девочка в коричневом платье заворачивает за угол дома. Невидимая сила вдруг толкает Ляхова в плечо: догони ее! догони!