Жир может помешать.
«Лучше всего, если он сломает ей ребра. Ребра легко заживают, не слишком сильно болят, но перелом будет виден на рентгене. Да, ребра – это идеально, – думает Оля. – И ведь он в самом деле часто бьет ее в корпус… Просто обычно удар приходится ниже».
Иногда она спохватывается, что делает что-то не то. Что не от нее зависит, как именно в очередной раз ее озверевший отец будет избивать маму. Но Оля отгоняет эти мысли. Как ни странно, есть нечто утешительное в тех жутковатых расчетах, которые она упорно производит ночь за ночью. Нижние ребра. Желательно два или три…
Хотя челюсть тоже нормально срастается.
В конце концов она заставляет себя подойти к делу с другой стороны. Димка, видящий ее в эти дни, поражается ее глубокой, почти безумной сосредоточенности. Оля не замечает, как похожи они становятся с отцом; ею полностью завладела бесчеловечная математика.
– Так больше нельзя, – говорит она однажды. – Мать должна его спровоцировать.
– Зачем?
– Иначе он ее не побьет.
– Да и слава богу!
Оля раздосадованно отмахивается. Синекольский не понимает, и ему не объяснишь: то, что происходит сейчас, – неправильно, это нарушение привычного образа жизни, а все нарушения ведут к худшему. Потому что они уже катятся с горки. Об этом еще баба Лена сказала. Разве она не должна прислушиваться к мнению старших?
Оля тихонько смеется. Димка взглядывает на нее почти испуганно.
– Эй, ты чего?
– Ничего. Давай придумаем, как она выведет его из себя. Он должен избить ее! Понимаешь? Должен!
Перед ее фанатичной убежденностью Синекольский сдается.
– Давай…
Двое подростков, сидя на чердаке, перебирают жизни мужа и жены, словно перетряхивают мешок с барахлом.
– Что он любит? Ну, хобби какое…
– Бухать у него хобби!
– Идея! А бутылки у вас есть? Типа, водка дорогая. Или даже коньяк…
Оля качает головой. Нет, дорогих бутылок в их доме не водится.
– Рыбачит, может?
– Да не…
– Слушай! Чего мутить! А пускай просто суп ему пересолит?
– Брось! Он не взбесится.
– Раньше бесился…
– Да он смирный как монах.
– Ты хоть одного монаха видала?
– Отстань!
– Ну, елки… тогда туалетную бумагу ему замени на рулон наждака.
Оля ошеломленно смотрит на Димку, а спустя секунду валится на пол от хохота.
– Ха-ха-ха! Наждак!
– Тихо ты! Ржешь как лошадь.
– Ха-ха-ха!
– Белка! Погонят нас отсюда ссаными тряпками! Все из-за тебя.
Девочка зажимает рот руками. Но смех рвется из нее, целый фонтан хохота. Благодаря дурацкой Димкиной шутке отец из страшного чудовища на секунду превратился в противную неопасную тварь вроде таракана. Хлопнул тапочкой – и нет его.
Она неохотно успокаивается. Перестать смеяться означает распрощаться с этой иллюзией. Отец не таракан, а если и таракан, то гигантский, хищный, способный одним движением челюстей перекусить двух маленьких человечков, ее и маму.
– Интересно, бывают хищные тараканы?
– Хочешь ему в трусы подбросить?
Оля снова валится на пол от беззвучного смеха.
Димка чувствует что-то неладное в этом буйном веселье.
– Скажи, что ее мужик с работы провожал до дома. Раз твой батя ревнует…
Девочка морщится. Он ревнует не по-настоящему. Точнее, ярость его неподдельна, а вот повод для нее надуман, и он сам об этом знает. В памяти всплывает Марина. «Трется, шкура, со всеми подряд…»
– А Марина правда изменяла мужу?
– Конечно, правда. – Димка смотрит на нее с удивлением. – Весь поселок в курсе.
Какие еще уязвимые места у отца? Оле нравится размышлять об этом. Она так долго была удирающим кроликом, что сейчас, когда в ней проснулась лиса, хочет сполна насладиться этим новым чувством.
Подумать только – они вдвоем с Димкой сочиняют хитроумный план!
Они загонят отца в яму с острыми кольями.
– А книги он читает какие-нибудь?
Нет, он ничего не читает.
Он не смотрит телевизор – или, во всяком случае, не смотрит его осознанно.
Ему неинтересна охота.
У него нет друзей.
Девочка впервые задумывается о том, до какой степени пуста повседневная жизнь ее отца – точно старая дождевая бочка с гнилой дырой, что валяется за сараем. Какими событиями она заполнена? Пьянками, домашним мордобоем и странным времяпрепровождением в разношерстной компании мужиков, которую отец называет увесистым словом «коллектив». «Посидим с коллективом», – авторитетно говорит он, уходя из дома. Следующие пять-шесть часов они проведут вокруг дощатого стола, стуча костяшками домино и обсуждая политику с такими смехотворно важными лицами, что даже Оле понятно: ни один из них ни черта не смыслит в том, о чем говорит.
Что еще?
Жратва. Сон. Вечерняя газета, которую он читает от корки до корки. В это время никто не смеет его отвлекать – отец погружен в дела внешнего мира!
Вот только Оля однажды вместо свежей газеты подсунула ему вчерашнюю. Он изучил ее с обыкновенным тщанием. Девочка с содроганием сердца ждала гневного окрика, но ничего не произошло. С надутым от важности лицом отец прочитал старую газету, изученную накануне, и удовлетворенно отложил ее в сторону. Он не вспомнил ни одной статьи.
Что еще есть в его жизни?
Ах да, бабушка. Его обожаемая мать, чем дальше, тем больше напоминающая безмолвного каменного божка, которому они с мамой приносят жертвоприношения в виде тарелок с борщом и утреннего творога.
Смутная догадка, что их жертвоприношение в действительности заключается вовсе не в этом, на миг вспыхивает в Олиной голове. Но сразу вытесняется более простой и понятной мыслью.
– Димыч! Я знаю!
– Чего?
– Я знаю, чем она его взбесит!
Глава 10
Греция, 2016
На заднем дворе Бабкин разгружал коробки с продуктами под восхищенные перешептывания поваров. Поначалу он воспринял эту работу как наказание. Он! Сыщик! Бывший опер! Пользовавшийся, между прочим, всеобщим уважением – и выполняет обязанности зеленого юнца! Бабкин скрипел зубами и мысленно клялся Илюшину поставить это в общий счет.
Коробки оказались действительно тяжелыми. Сергей перетаскал из фургончика в подсобку восемь штук и вдруг понял, что ему это нравится. Он обливался потом, испачкал рубашку и, кажется, слегка потянул мышцу. Но его до смешного радовало, что эта работа действительно необходима.
«Мальчишка бы не справился».
– Сергей! Сергей!
Бабкин только что подхватил коробку с банками зеленого горошка. Появление Яна его не порадовало. Он намеревался трудиться еще как минимум час.
– Что-то рано вы вернулись, – прохрипел он.
– Мне кажется, Макар решил убивать Гаврилова!
– Это ему только на пользу.
– Кому?
– Обоим.
Но коробку Сергей все-таки поставил.
– Гаврилов следил за Синики… Синека… этим человеком, которого вы ищете! – выпалил Ян.
– Что-о?
– Да, это правда! Его продавец опознал!
Бабкин присвистнул.
– Гаврилов в номере?
– Не знаю, – растерялся Ян. – Ваш друг туда пошел… Да, наверное.
– Не вздумай тут без меня ничего перетаскивать! – приказал Сергей. – Пупок надорвешь.
Ледяной голос Илюшина он услышал, едва подойдя к номеру клиента. Дверь была приоткрыта, и Бабкин задержался на несколько секунд, прежде чем постучать. Он только сейчас понял, до какой степени взбешен Макар. Если даже ему стало не по себе, страшно представить, каково Гаврилову.
Сергей был прав. Петр Олегович протрезвел разом, словно его окунули с головой в прорубь. Он пытался вынырнуть, но каждое слово нанятого им сыщика давило на плечи, топя и не давая вдохнуть.
– …дважды. Первый – когда сказали, что у вас с женой прекрасные отношения. Второй – когда убеждали, что понятия не имеете, где она может быть.
– Я не…
– Контракт расторгнут, – оборвал его Илюшин. – Аванс остается у нас. Мы улетаем первым же рейсом.
Бабкин беззвучно протиснулся в номер. Гаврилов даже не взглянул на него; лицо его было перекошено.
Странное дело: еще вчера Сергей всей душой приветствовал бы такую развязку. Он готов был даже вернуть выплаченную им сумму и великодушно забыть, что они потратили на расследование время и силы.
Но сейчас в нем поднимался внутренний протест. Где Ольга Гаврилова? Ему хотелось знать ответ на этот вопрос точно так же, как немецкой старухе, что требовательно дергала его за рукав. Он не досмотрел фильм до конца. А если они сейчас уедут, никто не расскажет ему финал.
– Я вас не обманывал!
– Дмитрий Синекольский, – отчеканил Макар.
Гаврилов зашевелил тяжелой нижней челюстью и стал похож на жука, пытающегося перемолоть слишком толстый лист.
– Вы за ним следили. Были в городе. Видели его письма вашей жене.
– Я не…
– Да или нет?
– Видел, – одними губами сказал Петр.
– У вашей жены утром восьмого было свидание, – неприятным голосом сказал Илюшин. – Где ее тело? В скалах? Или вы все-таки ее закопали?
Гаврилов протестующе вскрикнул, но под ожесточенным взглядом Илюшина смолк. Только губы по-прежнему слабо шевелились, словно жили отдельной жизнью на белом как мел лице.
– Вы же знали о Синекольском, Петр Олегович. Следили за ним еще до ее исчезновения. Они часто встречались?
Гаврилов молчал.
– Вы ее ревновали к каждой собаке. Подстерегли восьмого, когда она возвращалась после встречи с любовником, убили. Утром она выскочила из номера босиком, даже не переодевшись, – очень торопилась. Это сыграло вам на руку, когда вы подняли тревогу. «Моя жена не могла не взять свою камеру!» Могла, если она планировала вскоре вернуться. А у нее было мало времени, не больше сорока минут. Видимо, вы плавали меньше, чем обычно, или она не рассчитала…
– Все было не так, – хрипло выдохнул Гаврилов. Пот градом стекал по его лбу. – Зачем бы тогда я нанял вас?
– Сначала я допускал, что вы спятили. Но теперь думаю, с головой у вас все в порядке. Вы хотели, чтобы мы вышли на Синекольского и обвинили его в смерти вашей жены, так?