– Притворяется, – сказал Сергей.
– Вижу. Но толку с него больше не будет.
– Угу. Этого сокола греческого будем допрашивать?
– Без Яна?
– Он по-русски разумеет.
– Ну, давай попробуем, – с сомнением сказал Илюшин.
Юноша лежал на кровати с телефоном в руках. К облегчению Сергея, он успел одеться. Увидев фотографию Ольги Гавриловой, парень помотал головой; нет, он никогда не видел ни ее, ни ее мужа. Илюшин позвонил Яну, попросил перевести вопрос про черный джип. Но и здесь их ждала неудача.
Они вышли на улицу, сели в том же кафе, где Ян и Макар поджидали утром Синекольского, заказали кофе.
– Не ожидал, что вытянем пустышку, – сказал Бабкин, когда официант отошел. – Думал, она действительно свалила с ним. Школьная любовь, то-се…
Макар молчал.
– Если только он не врет. – Сергей высыпал в крошечную чашку половину сахарницы. – Но ты видел, как он сбледнул с лица? Я думал, придется ему всечь по щам или бегать за нашатырем. У греков есть нашатырь, как полагаешь?
Макар не ответил. Он задумчиво водил по скатерти чайной ложечкой, словно рисовал карту.
– И джип еще этот… Слушай, сбежала Гаврилова, точно тебе говорю. Муж у нее, по-моему, немного крышей съехал. Я не специалист, конечно, но ему бы к хорошему мозгоправу… Нравилось ей, что он ее бил!
– Ей нравилось не это, – рассеянно возразил Илюшин. – Ей нравилось, что она может ударить его в ответ.
Бабкин одним глотком допил свой кофейный сироп и поднялся.
– Ладно, теперь куда?
– Я – обратно в отель, – сказал Макар. – А ты – в Русму.
Глава 11
Русма, 1992
Холодильник стоит в бабушкиной комнате – старый, изжелта-белый и кое-где, точно больной зуб, изъеденный кариесом ржавчины.
В холодильнике живут консервированные грибы. Их склизкие улиточные тела поблескивают за стеклом. Это не просто еда – это вклад бабушки в их ежедневный рацион, и если все остальное для отца – жратва, то грибы – деликатес. «Мамиными руками сделано!»
«Твоя мать даже грязь с них не счищает», – с яростью думает Оля. Возиться с грибами приходится им с мамой, и она ненавидит их от всей души, словно это маленькие вредные существа, посланные, чтобы делать жизнь еще более невыносимой.
День икс назначен на вторник. Девочка рассуждает так: все уже втянулись в рабочую неделю, но еще не начали пить.
Она проверяет заранее, ответит ли кто-нибудь по указанным телефонам в милиции и «скорой».
Несколько раз, оставшись дома одна, тренируется добегать с телефонным аппаратом из прихожей в свою комнату.
Она тайком приводит домой Димку, и тот прикручивает к ее двери изнутри щеколду. Если отец будет биться в дверь, щеколда позволит выиграть лишнюю минуту.
Но самое главное – в понедельник, дождавшись, пока Елена Васильевна уйдет на прогулку, Оля вынимает ближнюю банку с белыми груздями – трехлитровую, тяжелую – и несет ее в свою комнату, бережно прижимая к груди.
Поначалу она собиралась воспользоваться режущей пластинкой, которую изготовители лекарств прикладывают к ампулам. Но Синекольский поднял ее на смех. Оля обиделась бы на него, если бы, отсмеявшись, он не показал, что нужно делать.
– С первого раза может не выйти. Учись.
И Оля учится. К тому моменту, когда банка соленых белых груздей оказывается в ее руках, ей удается правильно испортить четыре пивных бутылки.
Но с груздями все может быть иначе.
Она медленно, старательно обматывает стеклянное горлышко бечевкой, пропитанной бензином. Бензин притащил Синекольский – совсем чуть-чуть, на донышке жестянки из-под зеленого горошка. Больше Оле и не требуется.
Первая спичка прогорает моментально и обжигает ей пальцы.
Вторую она успевает поднести к торчащему коричневому хвостику.
Бечевка вспыхивает. Запах бензина на несколько секунд становится невыносимо резким. Быстрый огонь опоясывает банку. Оля ждет наготове с чашкой холодной воды.
Едва крошечные язычки пламени затухают, она неторопливо льет воду струйкой, стараясь попасть на пепельно-черную линию, оставшуюся на горлышке.
Треснуло?
Трещины быть не должно. Иначе в руках у матери, едва она возьмется за грибы, останется крышка с осколками.
Закончив, Оля уничтожает все следы своей подготовки к преступлению, проветривает комнату, тщательно вытирает банку и ставит ее в холодильник.
Она успевает вернуться в свою комнату за две минуты до того, как появляется Елена Васильевна.
– Кто здесь был? – с порога спрашивает та, замерев в дверях.
– Где? Здесь только я, баба Лена.
Несколько жутковатых секунд старуха поводит носом и зачем-то трогает дверную ручку. Острый взгляд впивается в девочку. Олино лицо выражает лишь одну эмоцию – вежливое удивление: кто же мог быть у них дома, если отец не любит гостей? Но проницательность старухи отзывается в ней вспышкой страха. «Что-то почувствовала…»
Елена Васильевна, постояв, снимает с себя дождевик.
– Куриный суп на обед, баба Лена. Разогреть?
Не ответив, старуха медленно проходит к себе.
«Не догадалась! – Сердце у Оли колотится так отчаянно, будто она уже сдала отца в милицию. – Не догадалась!»
Время тянется, словно жвачка, которую Рыжий, приятель Грицевца, на спор превращает в подобие лески. Зажав тщательно изжеванный комочек в зубах, он медленно отводит в сторону руку; белая ниточка тянется за ней, подрагивая; все завороженно смотрят, как она истончается, но не рвется. Рыжий всегда побеждает в этом споре. Еще никому не удавалось создать из жвачки такую длинную нить, как ему.
Утро воскресенья – жвачка. И вечер воскресенья – жвачка. Бесконечной провисающей соплей тянется понедельник. Оля изнывает от того, как долго длится ожидание. Она валяется на кровати с книжкой Джека Лондона. Белый Клык бесконечно бежит по снежной равнине.
В детстве, скучая без мамы, она переводила стрелки часов вперед. Оля давно выросла из детской веры во власть предметов над физическими процессами, но рука сама тянется подтолкнуть маятник. Скорей бы вторник… Скорей бы вторник…
Когда наступает утро вторника, время выстреливает с такой силой, точно ему надоело покоиться в ложе арбалета. Оля едва замечает, как проходит обед. Не успела она вымыть тарелку за бабушкой, как бьют часы: пять, время полдника! Чайник издает нервный злой свисток: поторопись, опаздываешь! Полдник они проскакивают на всех парах, и в шесть приходит домой мама.
Оля поддерживает разговор о том, как она провела день. Взгляд ее ясен и почти безмятежен. Она чистосердечно наслаждается минутами отсутствия отца.
Но другое существо, живущее внутри, зовет его, как шаман призывает стихию; оно бьет в тамтамы и приказывает ветрам гнать его в сторону дома. Оно боится и жаждет его, оно готовится умилостивить чудовище, дать ему то, что он хочет.
Зверек раздувает ноздри и скалит острые мелкие зубы.
– Кстати, на поле репс цветет, – говорит вслух Оля. – Очень красиво.
Когда раздается скрип крыльца под тяжелыми шагами, она непроизвольно бросает взгляд на часы.
Без пятнадцати семь. Хорошее время.
– Папа сегодня рано. – Мамина интонация призывает к радости, мамин метнувшийся в сторону взгляд противоречит ей.
– Коля! У меня как раз все горячее.
До Оли доносится шарканье тапочек из прихожей, и по этому звуку она понимает, что вся ее затея с банкой была напрасной.
Отец в ярости. Девочка не знает, что тому причиной, но только бешенство, копившееся в нем все эти тихие дни, точно гной, готовится прорваться от малейшего прикосновения к нарыву. Она видит это по его побелевшим глазам, чувствует по запаху, исходящему от его тела. Он молча придвигает стул и садится к столу, широко растопырив локти.
– Коля, а руки помыть? – с укоризненной улыбкой говорит мать.
Олю примораживает к стулу. Господи, что она делает? Она что, не видит, кто сидит на стуле напротив нее? Зачем она тыкает иголкой в этот вздувшийся зловонный пузырь?
Но отец не бьет ее. Он задерживает на ней тяжелый взгляд, под которым мамина улыбка съеживается и исчезает, точно красную нитку выдергивают из бледного полотна.
– Ты же с улицы, – оправдываясь, тихо говорит она.
«Мама! Заткнись!»
Отец молча поднимается, идет в ванную, и оттуда доносится звук льющейся воды. Мама поднимает палец к потолку с таким видом, словно только что одержала сокрушительную победу. Она настояла на своем, и ей ничего за это не будет!
– Олька, у тебя чай остынет. Кстати, есть вчерашняя шарлотка, хочешь?
Отец возвращается. Взгляд его рыскает по комнате, он очень пьян и у него чешутся кулаки, но он почему-то не воспользовался поводом, который дала ему мама. Чего он ждет? Пока Оля пытается осмыслить все это, взгляд останавливается на ней.
– А ты, доча, чем сегодня занималась? Опять со своим уродом по чердакам терлась? – со скабрезной ухмылкой спрашивает отец.
– Коля!
– Закрой рот. Она тебе, того гляди, принесет в подоле, а ты ни ухом ни рылом. Так чего, Лелька? Приведешь к нам женишка познакомиться?
– Вы вроде знакомы, – говорит Оля. – Не, пап, я за Димку замуж не собираюсь.
– А за кого собираешься?
Он прищуривается, и девочка нутром чувствует, на каком тонком канате она балансирует.
Секундная пауза. То же чутье, которое нашептывает об опасности, подсказывает неожиданный ответ:
– Женька Грицевец за мной ухаживает. Цветы вчера дарил, я как раз маме рассказывала.
Это вранье она выдает с простодушным лицом, жалея о том, что не может смущенно покраснеть. Мама подтверждает ее слова торопливым кивком.
– И где они? Цветы эти? Что-то я их не видел.
– На кладбище отнесла, Мане. Подумала, что так будет правильно.
Ее удар необдуманный, но от этого он не становится менее точным. Отец застывает над тарелкой. Желваки играют на его лице, однако он не произносит ни слова. Оля плохо понимает, что с ним происходит, лишь видит, что ей каким-то образом удается оттягивать его вспышку.