разного рода безумные, шизофренические логики, полные разрывов, вкраплений абсурда и случайных нелепых совпадений, на которых строятся дикие, неожиданные умозаключения. У меня у самой точно такая же логика, поэтому меня обычно плохо понимают те, кто мыслит своими одномерными силлогизмами, приправленными здравым смыслом.
Однажды я случайно услышала разговор трех студентов после семинара, где мы разбирали с ними «Недовольство культурой» Фрейда:
Студент А: Фрейд – какое-то животное!
Студент Б: Да нет, умные вещи писал.
Студент В: Ну что ж, бывают же умные животные? Маркиз де Сад, например.
Запомнились мне также несколько историй еще со времени моей учебы на философском, которые пересказывались из уст в уста на нашей кафедре. Так, один студент, отвечая свой билет, произнес сакраментальное: «Есть сущее, не-сущее и со-сущее». Прозвучало это, конечно, как сущее, несущее и сосущее. Понятно было, что он имел в виду, но все долго ржали.
Александру Секацкому один студент ответил на вопрос про Хайдеггера: «Согласно учению Хайдеггера, Dasein пасёт». «Что пасёт?» – спросил Саша. «Пасёт – бытие!» – ответил студент.
В Христианской гуманитарной академии, где училась моя подруга Лиличка, одна девушка, у которой русский был не родным языком, отвечала на экзамене про пророка Мухаммеда: «У пророка Мухаммеда было три члена». Все удивились, сказали: «Повторите, пожалуйста, что вы сейчас сказали?» «У пророка Мухаммеда было три члена», – настаивала девушка. «Выйдите за дверь и подумайте, что вы говорите», – сказали ей. Девушка вышла, потом вернулась и исправилась: «Да, я ошиблась, у пророка Мухаммеда было четыре члена». У всех отвалились челюсти, но в конечном итоге выяснилось, что она имела в виду сподвижников Пророка, четырех праведных халифов.
В той же Академии произошло и другое святотатство. Девушка на экзамене должна была отвечать про сочинение «Христос-страстотерпец» – наиболее значительный образец византийской драматургии. Но не смогла правильно произнести название, и вместо Христос-страстотерпец сказала Христос-сладострастник.
Иногда студенты демонстрировали, что узнают меня, знают как поэта. Пару раз подходили и спрашивали что-то вроде того: а у Вас на следующей неделе будет поэтический вечер? В эти моменты мне было очень неловко, я с ужасом думала, что они находят мои стихи в сети и читают, притом наверняка находят какие-то самые эпатажные стихи, с матом и всевозможными неприличиями. Это вроде того, как приезжает в гости пожилая родственница, тебя просят показать ей свою новую книжку, она начинает листать и открывает ровно в том месте, где написано: «Моряк Яснов зашил жене пизду». «Аллочка, что это???» «Ну как Вам сказать…» И стоишь виновато улыбаешься, как полный дурак.
Шло время, я писала стихи и прозу и не писала диссертацию. Я жила без денег, падала с ног от усталости, постоянно скучала по любимому человеку, который жил в другом городе, ездила к нему, а он ко мне, но наши отношения тоже все больше запутывались, все больше шли куда-то не туда. Через год от начала отношений он предпочел их завершить. Я чувствовала себя полностью уничтоженной и разрушенной. Примерно в то же время мы наконец официально оформили развод с мужем, который тем не менее был и остался для меня одним из самых дорогих и любимых людей на свете. Просто стало понятно, что жить будет лучше все-таки по отдельности, но в сердце друг у друга мы навсегда. Потом я даже думала, что тот, другой возлюбленный из другого города – это в том числе была своеобразная анестезия, необходимая для того, чтобы мы с первым мужем смогли отпустить друг друга.
С каждой новой группой на первом занятии мы всегда обсуждали один и тот же вопрос: что такое философия?
Иногда я спрашивала себя, что осталось у меня от обучения на философском факультете, некий сухой остаток от всех этих лет слушания лекций, общения с философами, чтения и обсуждения текстов, и отвечала: отношение к свободе и смерти.
Утверждение свободы и упражнение в смерти.
Студенты спрашивали: философия – это как?
Это, ну, например, когда у тебя есть мысль и ты летишь.
Или когда ты смотришь и видишь там, где темно и другие говорят: здесь ничего не видно.
Или когда ты стоишь посреди обычного знакомого пейзажа, где всем, наоборот, все ясно видно, все узнаваемо, все привычно, – и вдруг перестаешь вообще что-либо понимать. И спрашиваешь: «Что это? Почему?» – не про что-то конкретное, а вообще про все.
Вскоре после того, как мы развелись с мужем и расстались с возлюбленным из другого города, я оставила работу, уволилась из университета и уехала в Москву – за новой жизнью.
Я последний раз прошлась по парку, подошла попрощаться с говорящей белкой Лорелеей.
– Удачи тебе! – сказала мне белка. – Ты ищешь выход, да?
– Да, – ответила я, – я ищу выход, но не понимаю, куда. Наверное, туда-не-знаю-куда, как в сказке из детства.
– Попробуй пройти сквозь стену, – посоветовала белка. – Стены – это пена. Или перепрыгни с дерева на дерево.
– Что будет, если я пройду сквозь стену? – спросила я белку.
Лорелея задумалась, потом ответила:
– Возможно, ты станешь белкой.
– Почему?
– Я просто пытаюсь представить для тебя самое лучшее, что возможно.
Я села в поезд, меня провожал дедушка, донес мои сумки.
Я ехала в пустоту, в никуда, в чужой большой шумный город, где меня никто не ждал и не любил.
Я знала, что однажды, если я захочу, если я пойму, как и куда мне двигаться в философии, если у меня появятся силы, если я смогу восстановить себя как человека, как личность, я смогу вернуться, в других условиях и на других основаниях, с той стороны стены, где становится видно, что тупик – это тоже путь, а путь – это тоже тупик.
И движение, которое происходит внутри тупика – это движение без движения, не развитие героя, не развитие событий, а некий внутренний щелчок, смена аспекта, которая превращает место, из которого нет выхода, место, замкнутое внутри себя, в бесконечную ширь, даль, высоту и глубину, в которой ты движешься сразу во всех направлениях, – в сердце Софии.
Красные стены.
Салон МТС на окраине Москвы.
Мое лишенное души тело в форменной красной блузке вставляет новую сим-карту в телефон клиента.
Огромная стена твердого, как камень, тумана, у которой нет ни начала, ни конца.
За стеной ветвистое, раскидистое дерево.
На дереве белка.
III. Долгий полет→ Что снится котенку с другой планеты?(сказка для детей и взрослых)
Намело-то, намело сколько снегу!
Вылетел из гнезда летающий котенок Уррум-ван-Мяв, а тут сугробы мерцают и переливаются.
Уррум, как и другие летающие коты, жил с мамой в волшебном лесу О-Мяу-Ми. В этом лесу летающие коты жили в огромных гнездах на деревьях, а деревья своими макушками уходили высоко в небо. В гнездах обычно зимой топилась печь и лежало очень много мягких подстилок и одеял, на которых летающие коты любили нежиться.
Уррум полетел на почту: отправить своему другу летающему поросенку Пи-хрю-Ви открытку ко Дню Рождения.
Пи жил в волшебном лесу под названием Вепрелянд, на другом краю света. В том лесу все обитатели были летающими свиньями и жили в гигантских дуплах внутри деревьев. В этих дуплах обычно были разбросаны желуди, и вообще поговаривают, что свиньи не очень-то любят соблюдать чистоту, но семья хрю-Ви была очень чистоплотной.
Оба этих леса, О-Мяу-Ми и Вепрелянд, как и многие другие волшебные леса, находились на чудесной планете Руннат-о-Рин, где жили добрые и веселые летающие животные.
Уже темнело, в гнездах горели желтые фитильки, поднимался в небо печной дым, да летела со станции какая-то старая облезлая кошка и несла в пасти свой скорбный скарб.
Уррум думал: обернусь быстро.
Уррум летает знаете как высоко? Выше во-о-он тех деревьев. А там все серое и ничего не видно.
Кажется, Уррум заблудился.
– Куда попал? – думает летающий котенок.
Ни земли, ни неба не видно, только вьюга серая, прямо по ней и летишь.
Мя-а-ау-у-у! Никто не отвечает. Нет никого.
Летит Уррум, привык потихонечку, стал что-то различать в серых клубах. Понял: летит по облачной серой пашне, а впереди домик в облаках и дымок из печи.
Постучал. Дверь открылась, а там три старика сидят. Один с виду полужуравль-полукот, другой – полуаист-полупчела, а третий – полуворобей-полулось, а лиц у них нет – один ветер.
– Это не Мойсей, – говорит воробей-лось, – это летающий котенок. Ты что здесь забыл?
– Я так…
– Съем тебя, выпью всю кровь, а из твоей косточки сделаю дудку для Волка, – сказал журавль-кот.
– Да что пугаешь малого, Седориха, ишь нашелся, тем более погляди, у вас с ним немало общего, он ведь котенок, а ты тоже наполовину кот, – сказал аист-пчела, – ты, котенок, куда летишь-то?
– Да я на почту… Вот летающему поросенку открытку отправить… Заблудился… А вы, дяденьки, кто?
– А мы ветры. Ты заходи, погрейся. Не съест тебя Седориха, хоть и свиреп люто, зубы-то уже повыпали.
Тут Мойсей пришел, полукомар-полулев, тоже ветер.
– Съем тебя, выпью всю кровь… – котенку начал. А те ему: ладно, ладно, надоел уже. Будьте знакомы.
– Дяденьки-ветры, – говорит Уррум, – а я где, на небе?
– Какое тебе небо! Ни на земле, ни на небе. Здесь места особые.
А Седориха говорит:
– А давайте ему места покажем!
Понесли его ветры на себе на четыре стороны. Только Уррум ничего не видит. Серо всё, и нет ничего. Со временем так, едва различать начал. Хижины какие-то, плетень, равнина без конца и края, поля, и все в облаках.
– А животных видишь? – кричит Седориха.
Уррум смотрит: и впрямь животные. Вот облачный пес на него ощерился, только зубы лязгают. Вот цапли облачные, тюлени.