– Что-то ты темнишь, Королёв, – подозрительно произнесла я, щурясь, – я воспринимаю тебя лишь как друга. А ты хотел чего-то большего?
– Карина, – он сделал жалобное лицо. – Пойми меня тоже. Хочешь – я буду тебе просто другом. Мы ведь друзья, да?
Я рассмеялась от этих слов.
– Да, Никита. Мы друзья, – мне стало как-то легко на душе. У меня действительно есть друг, первый друг за последние три года. И я не испытывала к нему никакого отвращения. Он отделился в тот миг от всего мира, стал мне ближе и как-то роднее.
– Я хотел бы большего. Мы могли бы с тобой встречаться, – он вздохнул, а потом достал из кармана браслет с белыми камушками. – Это тебе ещё от меня подарок.
– Спасибо, – я протянула руку, чтобы он одел его мне на запястье. Он неловко застегнул эту недорогую безделушку, чуть задержав пальцы на моей коже. А потом задумался. – Нравится?
– Да, очень, – не солгала я. Хоть вещь и не была сверхдорогой, а представляла собой просто бижутерию, цвет хорошо гармонировал с моим свитером. Да и просто сам знак внимания был приятен мне.
– А где моё спасибо? – он скорчил вновь такое жалобное лицо, что я не смогла удержаться от смеха.
– Спасибо тебе, Королёв, друг ты мой.
– Так не пойдёт. Принимаю благодарность в виде поцелуя.
– Никита, мы же договорились с тобой.
Но он не слушал мои возмущения, а придвинул свой стул ближе ко мне, неприятно скрипнув по плитке его металлическими ножками.
– Один дружеский поцелуй – и я от тебя отстану навсегда. Конечно, если ты сама не передумаешь.
Чего он добивался? Мне он не был неприятен. В конце-то концов, всего один поцелуй. Дружеский, уточнила я про себя. Я его пожалела, глядя на его расстроенное лицо.
– Ладно. Один. Но если ты хоть раз ещё потребуешь от меня поцелуев, то…
– То, – он приблизил своё лицо, дотронувшись до моих губ, – я больше никогда никогда не стану к тебе приставать.
– Чего?
А он не слушая возмущений обнаглел, и, зажав меня рукой, влез своим языком дальше в рот, и принялся медленно водить им. Я не могла вырвать голову, ведь за мной находилась стена. Ощущение не стало чем-то противным. Просто безразличное, ведь я не испытывала к нему никакого влечения. Да и до моего ночного кошмарика ему было по сноровке ой как далеко. Но я не испытывала страха, и это нравилось мне. Впервые я нормально отнеслась к тому, что кто-то целует меня, поэтому даже ответила ему тем же, желая удовлетворить его любопытство, и быстрее от него отвязаться.
– Один только. Ты мне обещал, Королёв, – сказала я, чуть запыхавшись, и попыталась отодвинуться от него дальше, – иначе я никогда больше не стану с тобой разговаривать. Это уже не дружеский поцелуй, а браслетами меня ты не купишь.
– Конечно, мы же договорились, – он вдруг ехидно улыбнулся мне.
Тогда я уже могла ожидать от него чего угодно. Но не того, что последовало за этим никому не нужным поцелуем. Двери кафетерия резко открылись, и оттуда вдруг завалилась гоп-компания. Каткова со свое неразлучной подругой, в похожих новеньких блестящих курточках. А следом противный Маркин. И куда бы они направились? Конечно же к нам. Они громко хохотали, глядя на нас, и я поняла, что они видели всё то, что происходило внутри. Но хуже всего было другое: когда я перевела яростный взгляд на Никиту, то увидела, что он как-то загадочно улыбается, еле сдерживая свой смех.
– Королёв, ты знал, что они здесь будут, да? Отвечай! – я подскочила, перевернув случайно стул. Работница кафетерия злобно уставилась на меня при этом, но мне было всё равно.
– Конечно он знал, да, Никита? Держи, твой выигрыш, – Лера рассмеялась прямо мне в лицо, а Никита с гордым безразличным видом принял из её рук пачку купюр и начал их пересчитывать.
– Ну ты и сволочь, Королёв, – прошипела я. – А ещё другом назывался.
– Он на тебя поспорил, дура. Поспорил с Маркиным и мной, что сможет пригласить на свидание и поцеловать взасос самую нелюдимую девочку, то есть тебя. Ты сама виновата, корчила из себя недотрогу, – Настя рассмеялась, и мне вдруг прояснилась вся та дурацкая ситуация, в которую я попала. Не было никакой дружбы, не было никаких чувств. Всё это лишь розыгрыш! Какой же я была наивной, поверила в то, что в этом городе, в этом мире есть хоть один нормальный человек.
– И на сколько поспорил? – я сделала безразличный вид.
– На пять штук. Рублей, разумеется, – Маркин заржал, хлопнув по спине своего приятеля, который уже и не смотрел на меня. ещё бы, выиграл спор за мой счёт.
– Как мы тебя развели! А Никитка вообще на высоте! Думала, он действительно влюбился в такую серую мышь, как ты? Мастерски сыграл свою роль! Респект тебе, Королёв! Минута в минуту! Ещё немного – и бабло пришлось бы отдавать тебе, – Маркин вновь рассмеялся, а смех поддержали Лера с Настей, присаживаясь к нему за столик. – А она действительно в тебе успела влюбиться?
Он ещё и это наплести успел. Стало тошно и противно от одного его вида. Никогда у нас речь не шла про любовь. Он отлично знал, как я отношусь к нему. Но, видимо, для полноты эффекта он приплёл и это, и теперь упивался своей победой и поднятием репутации в глазах ненавистных мне людей.
– Значит, пять тысяч для тебя цена дружбы? Грош тебе цена самому, – я сняла браслет и швырнула ему прямо в чашку, в которой ещё было кофе. – Пошёл ты! – Потом мой взгляд упал на цветы, что одиноко лежали на краю стола. Я хотела было зашвырнуть ими в Леру, что не могла никак уняться, но потом просто взяла и сбросила их со стола. Они упали прямо под ноги Катковой, которая брезгливо переступила отпавшие от них лепестки.
Я не стала больше разговаривать с ними. Взяла свою куртку и вышла. И так всё было предельно понятно. Я не злилась на него, потому, что все они одинаковые, люди, окружающие меня. Я злилась лишь на себя, что ослабила свою бдительность. И получила результат. Я ненавидела себя за то, что волею судьбы стала не такой, как все. Не такой, как они. Всё вдруг стало безразлично и сумрачно. Ничего не хотелось, лишь уйти от этой реальности. Уйти навсегда. Какая-то горечь на душе…
Мне не хотелось домой. Я не плакала, не устраивала истерик. Лишь молча направлялась в сторону парка, чтобы побыть одной и не видеть никого из людей. Меня встретила та же неуютная сейчас скамейка, и фонарь, гневно качавшийся на холодном ветру. Моросящий дождь прекратился, и наступила тишина. Пугающая, мёртвая. Ни души вокруг, лишь я, скамейка и тусклый фонарь, да аллея, что своими голыми деревьями в темноте напоминала дорогу в сумрачный мир. И тени других, выключенных фонарей казались надвигающимися из загробного мира призраками ночи.
Ветер усилился вновь. И теперь завывал, словно в тёмном тоннеле, напомнив мне первые локации лабиринта моих снов. Стало нестерпимо холодно, и я поняла, что моя шапка осталась там, в ненавистном кафе. Ничего не хотелось, жизнь вновь потеряла свой смысл. Хотелось просто спать, отключиться и не знать, что вокруг существует зло и предательство. Но к Дэну не хотелось тоже. Я словно растеряла себя полностью и целиком, утратила частицу себя, которая ушла вместе с той, несуществующей дружбой. Ведь дружба – это не любовь, которая бывает безответной. Это чувство всегда обоюдное, а предательство того, кто назывался твоим другом ещё недавно иногда хуже, чем любовь без ответной реакции.
Даже не знаю, сколько провела тут времени, оно потеряло свой счёт. Я продрогла до костей, и вся дрожала. Собравшись с мыслями, я заставила себя пойти домой. Ночевать на скамейке мне не слишком хотелось, и я честно надеялась, что моя мама уже спит, но она встретила меня со странным злым выражением лица:
– Поганая девчонка! Ты видела сколько времени? Твой телефон недоступен!
– Он сломался, – тихо ответила я.
– Ты его специально сломала, думаешь я завтра побегу покупать тебе новый? Дрянь ты такая! Чем ты там занимаешься? Хочешь мне дитё в подоле принести?
– Мама! – я повысила тон. – Ты ничего не понимаешь!
– Я вкалываю сутками для того, чтобы прокормить тебя! Спать нормально не могу, устаю. А ты такое творишь, сучка, – она дыхнула мне в лицо дешёвым коньяком, и я поморщилась от этого запаха. Меня охватила ярость, которой прежде я не замечала в себе, и я высказала ей то, что знала очень давно, но просто молчала:
– Ты вкалываешь? Да что я вижу от тебя?! Драные носки и пельмени? Ты собираешь на своих счетах деньги лишь для того, чтобы потом сплавить меня к бабушке, а самой полететь в Милан или махнуть со своими знакомыми в Египет! Думаешь, я не видела твои фото, что ты скрываешь так старательно? Предполагаешь, что я не знаю, чем ты там занимаешься? Ты хоть раз подумала обо мне? Никто обо мне не думает. Но другие хотя бы не делают вид, что я им нужна. А ты просто лицемерка! Не нужны мне твои деньги и ты мне не нужна, – я взорвалась, но всё это так долго копилось во мне.
– А тебе нужен только твой отец-бабник! Он никогда не любил нас. Вот эти его подачки…, – она взяла с полки невесть откуда взявшийся здесь планшет, что подарил папа, – это всё на что он способен! Я сколько раз говорила тебе ничего у него не брать! Сколько повторяла!
– Я люблю его! И он гораздо лучше тебя! За что мне такая мать вообще досталась?
В ответ она размахнулась, чтобы ударить меня, но я увернулась, а планшет вылетел из её рук и упал на пол. Я ринулась, чтобы поднять его, и вдруг сквозь ту пелену, что застилала мои глаза увидела на нём трещину, что расползлась по почерневшему экрану. На минуту я просто потеряла дар речи, просто слова застряли во рту, и я начала задыхаться.
– Ты…ты…что ты наделала… я тебя ненавижу! – слёзы прыснули из глаз, и я потеряла над собой контроль. Я не могла находиться здесь больше, не хотела. Хлопнув дверью так, что штукатурка посыпалась, я выскочила в подъезд, кинувшись по лестнице вверх. Потом затаилась, пытаясь отдышаться. Мать открыла дверь, выглянув, и прошла по лестнице вниз два пролёта.
– Вернёшься сама! Иди, гуляй ночью, продолжай…, – она вернулась и закрыла дверь за собой, хоть и не повернув ключи.