Выпивающие за соседним столиком в ужасе вскочили с мест и тоже сгрудились в противоположном от меня углу бара. Все в баре смолкли, глядя с ужасом на мою бритву и пиджак с брызгами крови горловых связок моего двойника, его голосовых хрящей. Из репродукторов все еще неслась надоедливая попсня с припевом How Can I Sleep with Your Voice in My Head? – и вдруг оборвалась, как будто поняв бессмысленность этого вопроса. В баре воцарилась гробовая тишина. Я отделился от моего двойника и прошел по красному ковру к стойке бара. Я попросил бармена вызвать полицию.
«Я совершил убийство и готов дать показания», – сказал я. Мой голос вернулся. Голос мой, мой оживший бархатный баритон, звучал, как в старые добрые времена холодной войны, уверенно и ритмически безупречно, с хорошо артикулированной подачей слов, как того требует школа сценической речи, когда свободно работает диафрагма.
Песочные часы
Он уже давно стал замечать, что время бежит гораздо быстрей, чем раньше. Раньше минуты растягивались в годы, а теперь года мелькают, как минуты. В который раз он пытался записать свои мысли на этот счет, но всякий раз не до того. Времени не хватает. Постоянно что-то отвлекает, поджимают сроки. Протягиваешь руку к авторучке, но тут же вспоминаешь, что еще вчера собирался покончить жизнь самоубийством. А с другой стороны, не сварил яйцо к завтраку. Ради экономии времени решаешь: пока яйцо в кастрюльке, найдутся три свободные минуты записать мысли о том, как в наше время ни на что не хватает времени.
Эти три минуты, пока яйцо в кипящей воде, пожалуй, единственный момент ежедневной жизни, когда ты предоставлен самому себе. Раннее утро. Жена еще в постели. Ты один на кухне. До этого и после этого ты – жертва обстоятельств, других людей, чужих идей. Но когда яйцо в кастрюльке и песочные часы, отмеряющие три минуты кипения, перевернуты, это – остановка в беготне жизни, как будто ты сам, как яйцо, свободно подвешен в кипении жизни. Ты выбрит, вымыт, одет и обут. Главное, не предаваться сомнениям, сварить ли яйцо в мешочек или покончить жизнь самоубийством. Иначе в сомнениях пройдет еще одно утро, пока не станет ясно, что ты все еще жив, яйцо так и не сварено, а на службу уже опоздал.
Который час? Раньше он интуитивно мог ответить на этот вопрос, не глядя на часы. Он вообще не носил часов. Он сам был ходячими часами: по его маршруту – из дома к автобусу, из автобуса в лифт офиса и по коридору к собственному столу – можно было отмечать время. Он всегда пытался избавиться от часов на руке, оставлял их дома, снимал и засовывал в карман или забывал в самых разных местах: от учреждения до общественного туалета. Ремешок часов, особенно металлический, он ощущал как наручники. Раз в пару лет он неизменно получал от жены в подарок новый циферблат на ремешке. Их много скопилось в ящике комода в спальне, как у воров-перекупщиков. И вот в часах наконец возникла необходимость. Без часов он чувствовал себя потерянным. Уличные часы рядом с автобусной остановкой давным-давно не работали: стрелки остановились на двенадцати – ночи или дня, не ясно.
Весь дом напротив, через улицу от его дома, вместе с пабом «Стог сена» рядом с автобусной остановкой, был продан и переделывался в квартирный блок. Из его окна можно было увидеть крупным планом руины прежних помещений, откуда выпотрошили все внутренности. Остались лишь внешние стены, как будто на сцене с театральными декорациями быта героев. Жизнь без перегородок. В результате унитаз оказался рядом с софой, а старая газовая плита (с заржавленной кастрюлькой для варки яиц) – рядом с детской коляской, а ночной горшок – на стойке бара рядом с насосом для бочкового пива. Сквозь разрушенную стену проглядывало небо в облаках, и там, где оно было обрамлено рамой окна с выбитыми стеклами, трудно было с уверенностью сказать, глядя через улицу, это само небо или же картина неба на стене в рамке.
Рядом с автобусной остановкой были вывалены черные мешки с мусором и помойкой. Какой-то вандал разворотил ногой один из мешков, и, как будто из разорванного чрева, на тротуар вывалились совершенно несопоставимые друг с другом предметы: обрывки газеты, рыбий пузырь и старые штаны. С порывом ветра мусор покатился по улице. Пока он пытался соединить разные аспекты увиденного, уже стоя на остановке, мимо пронесся автобус. Остановка – по требованию, а в этот момент его взгляд был устремлен в сторону. В наше время, если не лечь под колеса, автобус сам никогда не остановится. Но даже если останавливается, его не услышишь. Он подъезжает совершенно бесшумно. В одно мгновение ты видишь огромную очередь в ожидании автобуса. Через секунду, поглазев на витрину или на стройку по соседству, поворачиваешься – и никого нет. Как будто все эти люди тебе лишь померещились. Как будто их языком слизнуло. Можно, конечно, предположить, что они сели в автобус и умчались вдаль. Но разве можно быть в чем-либо уверенным в наше время? Особенно, когда автобус возникает и исчезает совершенно непредсказуемым образом. Был ли он или нет? А возможно, автобус – это лишь отвлекающий маневр. Или приманка: чтобы люди скапливались в определенной точке вроде автобусной остановки, откуда их аккуратно подбирают одним махом для транспортировки в неизвестном направлении. На завтрак вроде яйца в мешочек некому монстру?
Сама автобусная остановка все время передвигается вниз по улице. А часть улицы без права парковки с восьми утра до восьми вечера, судя по новым дорожным знакам, передвинулась, наоборот, вверх по холму. Может быть, на муниципальные власти повлиял тот факт, что еврейский магазин свадебной одежды превратился за сутки в китайскую клинику иглоукалывания, а то, что было еще месяц назад греческой парикмахерской, стало модным французским кафе. Перенесли ли остановку, чтобы очередь не мешала клиентуре новых заведений? Или же решение было принято просто потому, что райсовет должен постоянно что-то менять, перемещать, переделывать, иначе его обвинят в бездеятельности? Сами люди постоянно меняют дома: стоит привыкнуть к соседу – он уже перестал быть твоим соседом, продал дом и переехал в другую часть города. Внутренняя неприкаянность выражается в перемене мест.
По дороге в офис он думал о том, что может сказать то же самое о собственной жизни вообще. Мир проносится мимо тебя, как автобус мимо бывшей автобусной остановки по требованию. Струйка пота от затылка стала медленно продвигаться под рубашкой между лопаток. Сам он продолжал пробираться сквозь невыносимую лондонскую толкучку. Надо уподобиться этой самой медленной струйке пота. Масштабы времени менялись на глазах. То, что он успевал делать за три минуты, требовало в последнее время около трех часов. Но вначале наступило странное смещение маршрутов и лиц. Как будто ты стоишь на месте, а мир несется мимо тебя. Или, наоборот, ты проплываешь в некоем батискафе, совершенно отделенный от подводного мира вокруг. Он привык к тому, скажем, что лифт – элеватор – всегда везет тебя вверх. Но когда входишь в метро, лифт вдруг, качнувшись, уходит резко вниз, и это всегда застает тебя врасплох.
Не сумев влезть в переполненный автобус, он направился к метро, но станция была закрыта из-за того, что по причине толкучки кто-то упал с платформы на рельсы. Вполне возможно, самоубийца. Надо было добираться еще одним автобусом до другой линии метро, где в кассу была длиннющая очередь из-за того, что все билетные автоматы были сломаны. Когда в вагоне метро случайно освободилось место, его тело с несколько искривленным позвоночником не смогло втиснуться в сиденье: это был новый мини-дизайн сидячих мест, чтобы можно было укомплектовать как можно больше стоящих пассажиров.
Закрученная как-то по цирковому спинка сиденья впивалась ему в позвоночник. Позвоночник стал постепенно искривляться еще в юности из-за незаметного смещения позвонка в результате случайного падения с горы на санках. Это привело к сколиозу, из-за чего мускулы спины развивались несимметрично и, в свою очередь, перетягивали позвоночник на одну сторону; позвоночник изгибался с годами все сильнее, и с возрастом тело в конце концов изогнулось так, что со спины в голом виде напоминало песочные часы. К тридцати годам ортопеды сказали ему, что позвоночник у него – из-за сколиоза и остеохондроза – шестидесятилетнего человека. Именно тогда ему запала в голову мысль, что искривление и время жизни каким-то образом связаны. Но это была сугубо интимная мысль. Если его тело – как песочные часы, то что же исполняет роль песка? Душа, конечно. Душа, как песок, струящийся с годами вниз, оставляет ум и покидает сердце. Может быть, надо периодически восстанавливать свое душевное равновесие, переворачивая свои песочные часы-тело вверх ногами? Не этим ли занимаются йоги? Больше всего песочные часы напоминали по форме женское тело, скажем, тело его жены. Какой же эквивалент песка курсирует в ее теле между верхом и низом?
Его фигура была далека от геометрической симметрии песочных часов. В просторном пиджаке или анфас мало кто догадывался сразу об этом его телесном недостатке. Но сразу бросались в глаза в последнее время некоторые нелепости других сторон его внешности анфас и в профиль. Во всей внешности в целом была некоторая смещенность. Например, он постоянно застегивал пиджак не на ту пуговицу из-за перекошенности плеч. Очки его все время съезжали с переносицы, и он поправлял их периодически резким эпилептоидным жестом – вскидывая руку, пугая этим окружающих. Не говоря уже о перекошенности губ – то ли в улыбке, то ли в гримасе боли. Он мучился постоянно от напряжения всего тела, особенно в общественном транспорте.
В автобусе он попытался читать газету о разных катастрофах. От дикой жары выгнулись железнодорожные рельсы на южном направлении, и поэтому через Темзу не ходили пригородные поезда. Половина города ощущала себя полностью отрезанной от метрополии. Пригородный автобус на полной скорости въехал под арку, слишком низкую для двухэтажного вида транспорта, и весь верхний этаж с пассажирами срезало, как бутерброд. В центре города в баре взорвалась бомба, начиненная гвоздями. По всей улице были разбросаны оторванные части человеческого тела – рука там, нога здесь, голова совсем в другом месте. Прилагались фотографии. В этот момент он понял, что видит свой нос, как будто он съехал на сторону и стал виден левому глазу. Но через мгновение догадался, что не может видеть два носа одновременно – один справа, а другой слева. Значит, или у него стало двоиться в глазах (легкое косоглазие с детства, астигматизм), или же один из носов – чужой. Скажем, пассажира сзади, заглядывающего в его газету через плечо. Но он не успел прийти ни к какому решению, потому что почувствовал, что у него отнимается нога. Переднее сиденье было так близко, что приходилось отодвигать колено резко в сторону, и он отсидел ногу. Добравшись до выхода, он шагнул из автобуса на тротуар и чуть не упал. Он чувствовал себя так, как будто стал одноногим инвалидом, и еле добрался до офиса.