Олеся невольно рассмеялась, хотя сравнение с грибом ее слегка обидело: просто она стесняется. Настроение у нее слегка испортилось, и она решительно выпила большой бокал вина. Прошло три дня, наполненных суетой и музыкой: «дети», как называл их Лео, репетировали в каждом углу, готовясь к какому-то фестивалю, а Олеся при любой возможности сбегала в сад, пытаясь рисовать. На самом деле ей страшно хотелось позаниматься с Лусией танцами, но не при этой же юной публике!
Олеся чувствовала: с ней что-то происходит. Ее заторможенную душу разбудил вопрос Лео: «О чем ты мечтаешь?», и теперь Олеся пыталась разобраться, чего же она хочет от жизни? От себя? От Артёма? Она осознала, что последние несколько лет жила вообще бездумно, следуя за мужем, словно собачка на поводке – нет, даже не как собачка! Словно игрушечная машинка на веревочке. Ей было все равно, где жить и чем заниматься, лишь бы быть с Артёмом. А была ли она с ним? Пожалуй, что и нет. Просто жила рядом, даже толком не вникая в его заботы. И еще обижалась, что он мало внимания ей уделяет! А сама…
Иногда Олеся так задумывалась, что надолго застывала с кистью в руке перед очередным цветком – она пыталась освоить акварель. Иногда она просто баловалась, создавая абстрактные композиции по мокрой бумаге: ее забавляли цветные кляксы, которые сами по себе расползались, захватывая пространство, словно живые. И Олесе казалось, что слова Лео тоже были такой каплей краски, упавшей в глубину ее сумрачной души, – цветная клякса постепенно разрасталась, меняя самосознание. Но была еще одна мысль, с которой пока не могла справиться никакая акварель: образ Коляна время от времени возникал перед внутренним взором Олеси, и она замирала, представляя, что Артём решил продолжить начатое отмщение.
Наконец «дети» уехали, а с ними и Лусия, которая обещала вернуться через пару дней. В доме внезапно стало слишком тихо, и Олеся с Лео дольше обычного засиделись за ужином: им не хотелось расходиться. Олеся заснула мгновенно, но все время ворочалась и стонала. Ей снился бесконечный сон, из которого она никак не могла выбраться, хотя просто изнемогала от ужаса: ночь, полутемные улицы поселка – это по ним Олеся металась той страшной ночью, убегая от насильников! Чей-то жуткий крик, нарастающий гудок электрички, человек, прячущийся в кустах… Нож у него в руках… Кровь…
Около одного из домов человек остановился и прислушался, потом решительно отворил калитку и вошел. Он не стал задерживаться на крыльце, сразу нырнул в прихожую – дверь была не заперта. Постоял в темноте, послушал и пошел на звук телевизора, который перебивал мощный храп. Напротив телевизора стояла большая железная кровать с панцирной сеткой и металлическими решетчатыми спинками. Длинный (а это был именно он), развалившись в пьяном сне, просунул обе ноги между прутьями спинки. Человек подошел и надел стяжки на ноги Длинного, приковав их к задней спинке кровати, так же поступил с его правой рукой, которая очень удачно лежала рядом передней спинкой – Длинный спал, лежа на животе. Вторая рука была не видна, но, пока человек думал, как бы до нее добраться, Длинный всхрапнул и хотел повернуться, но не вышло – не дали прикованные ноги. Ничего не понимая спросонок, он задергался и замахал свободной рукой, а незнакомец поймал ее и пристегнул стяжкой, так что Длинный оказался в очень неудобной для себя позе: наполовину на животе, наполовину на боку. Он никак не мог понять, что с ним случилось, – барахтался, пыхтел и вяло матерился. Но тут человек сел на край кровати и приставил ему нож к горлу. Длинный сразу затих, только тяжело дышал.
– Лежи не рыпайся. И не ори, хуже будет.
– Ты кто? – хриплым шепотом спросил Длинный. Он никак не мог повернуть голову, чтобы посмотреть на пришельца. – Чего тебе надо, мать твою? Ты от Митяя, что ли? Так сказал же ему, что отдам. Как только, так сразу. Слушай, братан! Может, договоримся, а? Возьми всё и иди себе с богом. Вон там, под половицей! Стол отодвинь. Там бабки и колеса.
– Бабки и колеса, говоришь? Ценно. Только я не от Митяя. Я… курьер.
– Какой еще, к черту, курьер?
– Смерть с доставкой на дом.
– Да за что? За что? Мужик, послушай… О чёрт!
Длинный задергался сильнее, но человек нажал на нож – по шее потекла кровь, и Длинный замер.
– Я же сказал – не рыпайся! За что, спрашиваешь? За девочку изнасилованную!
– Какую еще… девочку…
– А что, не одна была?
– Так ты… Из-за бабы? Из-за этого говна? Да они, сучки, сами на рожон лезут! Их только так и учить, шлюх малолетних, чтобы… неповадно…
– Что-то ты разговорился не по делу.
Человек зажал Длинному рот рукой и с силой надавил на лезвие ножа, потом резко рванул, перерезав горло. Встал, подождал, пока Длинный перестанет хрипеть, потом снял все стяжки и вздохнул. Вот и все. Надо уходить. Аккуратно накрыл Длинного одеялом, выключил телевизор и вышел в сени. Там переоделся, достав из рюкзака запасные джинсы, футболку, ветровку и кроссовки, а снятую одежду запихал в рюкзак. Оказавшись за калиткой, человек побежал к железной дороге, потом по путям к следующей станции. Он бежал, потом шел – то прямо по шпалам, то сбоку по насыпи, а когда слышал звук товарняка, прятался в кустах. Переходя по мосту какую-то речушку, он выбросил рюкзак со всем содержимым, напихав туда еще щебенки, собранной с насыпи. Сев в электричку, тут же заснул – в Москве какая-то сердобольная старушка попыталась его растолкать: «Приехали, сынок! Проснись».
– Проснись! Алекс, проснись! – Лео тряс Олесю за плечо, а служанка Мария прыскала ей в лицо водой и крестила. Олеся кричала и отбивалась, потом очнулась и, тяжело дыша, бессмысленно заморгала: сон! Это был только сон! Она выпила воды, услужливо подсунутой ей Марией, и жалобно посмотрела на Лео:
– Простите меня. Я всех разбудила.
– Ничего, я все равно не спал. Ну-ка, подвинься! Я прилягу, а то стоять тяжело.
Олеся подвинулась, и Лео лег поверх одеяла. Он был в пижаме и длинном халате. Мария ушла, качая головой и что-то бормоча по-испански. Лео осторожно обнял дрожащую Олесю, и она уткнулась ему в бок.
– Что с тобой, малышка? Расскажи папе Лео! Я умею хранить тайны.
И Олеся, решившись, рассказала ему все, начиная с изнасилования и до гибели Коляна – без особых подробностей.
– Боже, бедный ребенок! Такое пережить! – вздохнул Лео и поцеловал Олесю в висок. – Ну, не плачь, не плачь! Ты же справилась, правда?
– Не знаю! – всхлипнула Олеся. – Мне казалось, все в прошлом. А оно снова вернулось. И я так боюсь! За Артёма! Он сказал, что Колян сам упал из окна, но я не верю. Вдруг Артём пойдет дальше? Вдруг он решит и тех троих прикончить?
– Ты не хочешь этого?
– Даже не знаю… Я думала, что… Но, похоже… Наверное, хочу! Только чтобы это как-то само произошло, без Артёма.
Лео снова вздохнул:
– Ты понимаешь, что не можешь ничего тут поделать, правда? Как будет, так и будет.
– Ну да. От этого и страшно. Если… Как потом жить?
– Так и жить.
Лео помолчал, потом тихо сказал:
– Я ведь тоже человека убил. Я так думаю. Но точно не знаю. Давно это было.
Олеся приподнялась и уставилась на Лео:
– Это вы сейчас придумали, да?
– Нет. Это действительно было. В Сан-Паулу. Мне как раз исполнилось тридцать, а Лу – двадцать два. Эх, как она была хороша! Как божественно танцевала! Мы безумно влюбились друг в друга. А ее бывший парень… В общем, мы с ним подрались. У обоих были ножи, но я оказался проворнее. Последнее, что помню, – лужа крови и его взгляд, полный ненависти. Рана была нехорошая, так что вряд ли он выжил. Мы с Лу тут же сбежали – уехали сначала в Мексику, потом в Штаты. Через пару лет оказались в Европе, сначала жили в Париже, потом я задешево купил этот домишко, начал писать, стал популярным. Работал много, а Лу заскучала. В общем, мы расстались. В Бразилию она так и не вернулась, вышла замуж, потом еще раз. Трое детей, пятеро внуков. Всю жизнь занимается танцами – у нее своя школа. Вот так-то, малышка. У тебя тут есть вино? Давай-ка выпьем по бокалу, и ты попробуешь заснуть. А я пойду к себе. Нам завтра предстоит трудный день, готовься – мы с тобой займемся живописью. Будешь мне позировать.
И как тут заснуть? Позировать! А Олеся-то надеялась, что Лео уже забыл об этой идее. Но он с утра пораньше расположился в мастерской, заставив Олесю взойти на небольшой подиум.
– Я подумал и решил, что попробую рисовать тебя пастелью. Маслом мне уже тяжело. А пастель как раз для тебя подходит – она и линия, и цвет. Как ты! Удивительное сочетание белой кожи и рыжих волос, а глаза – просто необыкновенные.
– Артём говорит, что у меня глаза цвета темного мёда. Если по-русски сказать, то гречишного. Это растение такое – гречка. Из нее крупу делают – buckwheat, gruau de sarrasin. Знаете?
– Не особенно, – задумчиво ответил Лео, разглядывая напряженную и слегка испуганную Олесю. – А ты можешь раздеться?
– Совсем?!
– Совсем! – передразнил он ее панический тон. – Ну, вон, шаль возьми. Пока прикроешься. И чего ты так стесняешься? Ох уж эти русские! Ну-ка, сядь посвободнее! Да что ж это такое? Да-а, без Лусии нам не обойтись. У тебя же великолепное тело, это даже под одеждой заметно. Должна гордиться. А главное, у тебя есть Линия!
– Это как? – спросила Олеся, изо всех сил стараясь расслабиться.
– Александр Дюма – знаешь такого?
– Конечно!
– Не старший, а младший – Dumas fils. Уж он знал толк в женщинах! Не зря «Даму с камелиями» написал. Кстати, у него и русские любовницы были! Так вот… – Лео прищурился и быстро зачеркал по бумаге мелком. – Дюма сказал: если, увидев женщину, вы чувствуете, что смогли бы очертить ее силуэт одним движением карандаша, значит, у этой женщины есть Линия. Движется она или стоит, смеется или плачет, ест или спит – каждое ее движение, каждый жест бессознательно подчинены строгим требованиям графики. Такой женщине не страшны даже порывы ветра, от которых дамы обычно пытаются защититься. Пусть ветер как угодно развевает ее платье, оборачивает ткань вокруг ее ног или раздувает юбку. Она идет себе, не ускоряя и не замедляя шага. Потому что ей нечего бояться: ее Линию ничто не может нарушить.