Вернувшись домой, Артём взялся за ум: нанял хостес и официантов, назначил Сержа шеф-поваром, прибавив зарплату, а сам решил работать поваром. Артём почти не покидал ресторан, иногда даже ночевал там, стараясь не думать ни о чем, кроме работы. Несмотря на усталость, спал он плохо: то снилась Олеся, то проклятый Вовчик, то «Четвертый» с перекошенным лицом, а то и Длинный с Шестеркой – даже во сне Артём разрабатывал планы мести. Особенно часто повторялся сон про Шестерку – этот тип почему-то вызывал у Артёма наибольшее отвращение. Вот и сейчас Артём стонал и метался на постели: во сне он бежал по ночной улице небольшого поселка…
Фонари горели через раз, кое-где лаяли собаки, невдалеке прогрохотала электричка. Артём остановился около забора, за которым был дом Шестерки, и прислушался: ага, телевизор работает. Значит, дома. Тут что-то мягко ткнулось ему в ногу, и Артём подскочил от неожиданности, но тут же понял: это кот! Здоровенный котяра терся о его ноги и мурчал. Он присел к коту и погладил – тот замурлыкал еще громче и стал толкаться круглой головой в ладони и колени.
– Ну, ты и напугал меня, зараза! Нечем мне тебя угостить, нечем… Ладно, иди себе куда шел.
Но кот решил пойти с Артёмом и, когда тот вошел в калитку, потрусил за ним. Артём осторожно приблизился к дому, обошел, заглянул в окно: Шестерка развалился на диване и потягивал пиво. На полу лежала, свернувшись калачиком, мелкая собачонка. Артём в сопровождении кота прошел к крыльцу, огляделся – рядом стояла большая металлическая бочка. Он заглянул в нее, посветив фонариком: воды было чуть больше трети. Подумал. Покачал хлипкие перильца крыльца, нажал посильнее – и те треснули. Потом взял кота на руки, поднялся на крыльцо и попробовал дверь – она скрипнула и отворилась, тогда он быстро прикрыл – опять с чудовищным скрипом. Кот вдруг напрягся и зашипел, а с той стороны двери звонко залаяла собачка, прибежавшая на шум и почуявшая кота. Артём дал ей разъяриться как следует, с трудом удерживая вырывающегося кота, а потом резко распахнул дверь и выкинул кота в сад: «Прости, брат!» Пёсик с лаем ринулся за котом, а в прихожей вспыхнул свет и появился Шестерка:
– Что тут за хрень? Ты кто?
Артём возвышался на крыльце темным призраком – он был одет во все черное, да еще натянул на голову капюшон ветровки.
– Я от Длинного, – сказал он. – Выйди, разговор есть.
– Ну, чего надо? – Шестерка вышел на крыльцо. Он едва доставал визитеру до плеча и вообще был субтильного сложения, но хорохорился. Артём ударил его коленом в пах, а когда тот взвыл и согнулся от боли, схватил за пояс штанов и воротник, перекинул через поломанные перильца крыльца и сунул головой вниз в бочку. Тот задергался, засучил ногами, забулькал, но Артём тут же прыгнул к нему и придержал ноги, не давая возможности извернуться и вылезти. Когда Шестерка перестал трепыхаться и затих, Артём быстро повернулся и побежал к железной дороге. Сзади его нагонял товарняк, под гудок которого Артём и проснулся: это вопила сигнализация на автостоянке, расположенной недалеко от ресторана, – он опять заснул в кабинете на диване, как был, в одежде. Артём сел, посмотрел на часы – половина четвертого. «С сажей играть и рук не замарать?» – вспомнились вдруг слова Кирилла. «Руки-то отмыть можно, – подумал он. – А вот что с душой потом делать?»
Олеся вернулась, когда Артём совсем перестал ждать. Он резал зелень для говядины по-бургундски и прижал телефон плечом, продолжая орудовать ножом, но, услышав голос жены, замер:
– Олеся?!
– Я приеду завтра вечером.
Горло перехватило, Артём откашлялся, потом спросил:
– Когда ты прилетаешь? Я встречу тебя в аэропорту.
– Нет, не надо. Я доеду на такси. Занимайся своими делами. Я к ужину буду дома.
Ночь напролет Артём ходил как заведенный из комнаты в комнату, бродил по саду, плавал в бассейне, пил вино на балконе, а под утро там и заснул, сидя в кресле. Весь следующий день он старался держать себя в руках, но, похоже, получалось плохо, потому что Серж несколько раз подходил и, чуть нахмурившись, всматривался в Артёма, но ничего спросить так и не рискнул. Артём уже сто раз пожалел, что тогда, не сдержавшись, рассказал Сержу об измене Олеси, после чего их отношения еще больше ухудшились: Серж не скрывал своей неприязни, а Олеся не упускала возможности хоть как-то задеть Сержа. Когда Артём только набирал персонал, Олеся вдруг стала возражать против его кандидатуры, и Артём не мог понять почему: «Он же тебе понравился! В Москве, помнишь? И десерты он делает как бог». Но Олеся только пожала плечами и сказала: «Скользкий он какой-то, мне кажется. Но ты хозяин, ты и решай». Артём, конечно же, не смог скрыть от Сержа возвращение Олеси – тот выслушал новость с непроницаемым видом, а потом принес Артёму аккуратно запакованный десерт. Сам Артём хотел приготовить к ужину рыбу с овощами по-провански и как раз отбирал рыбину посимпатичнее.
– Что это? – спросил он, принимая от Сержа коробочку.
– Малиновый мильфей. Ей всегда нравился.
– Спасибо!
Артём поразился: какая предупредительность! В ответ на его удивленный взгляд Серж пожал плечами и ушел готовить крем-брюле с карамелью. А Артём направился домой. Он еще вчера узнал время прилета самолета и прикинул, когда лучше запекать рыбу. Нервничал так, что даже руки дрожали. Черт, наверное, надо было купить цветов? Но времени уже не было. Подъехало такси, и он вышел к машине. У Олеси оказалось несколько сумок и даже корзина:
– Это тебе! – сказала Олеся. Видно было, что она тоже волнуется. – Там масло оливковое, пряности и вино.
– А, херес! Хороший. А это что?
– Испанская мята! У нее запах немножко другой.
Оба чувствовали себя неловко: попытка поцеловаться не слишком удалась, и потом они все время отводили взгляды, рассматривая друг друга лишь исподтишка. Олеся отправилась к себе, а Артём вернулся на кухню. Он слегка успокоился – самый страшный момент позади. Они увидели друг друга, поговорили, даже ткнулись губами друг другу в щеки. Артём вздохнул. Почему-то он не чувствовал никакой радости, наоборот, на душе становилось все тоскливее. Он не успел толком рассмотреть Олесю – все такая же белокожая, все такая же рыжая, но… другая. Что-то в ней изменилось.
– Ммм, как вкусно пахнет, – наконец появилась Олеся: цветастый балахон, еще чуть влажные волосы…
– Садись, все готово.
Олеся набросилась на еду, а Артём не мог ничего проглотить. Он смотрел на жену. Ловко орудуя ножом и вилкой, то и дело отпивая из бокала с вином, она щебетала и щебетала, рассказывая про Испанию, но Артём, хотя и слышал, половины не понимал – Валенсия, Барселона, Гауди, Мадрид, Прадо, коррида, паэлья… На слове «паэлья» он встрепенулся:
– Ты научилась готовить паэлью?[4]
– Ага! Даже несколько разных: по-андалузски, по-валенсийски, с чоризо![5] Еще негро, с черным рисом! Хочешь, завтра тебе сделаю?
– Ну, сделай.
Они на секунду зацепились взглядами, но Артём тут же отвернулся.
– А, еще же десерт от Сержа, – вспомнил он.
– От Сержа? Надеюсь, без мышьяка? Да ладно, шучу! Вкусно. Передай ему мою благодарность.
Олеся еще что-то говорила, но Артём совсем перестал слушать: давившая его тоска просто не давала вздохнуть, и даже сердце закололо. Он не понимал, в чем дело: вот же она – Олеся, которую он так мучительно ждал! И где счастье? Где хотя бы простая радость? Очнулся он от внезапно наступившей тишины – Олеся молчала. Она сидела, опустив голову и прикусив губу, а руки, лежавшие на столе, мелко дрожали. Под взглядом Артёма Олеся все ниже опускала голову, и слеза уже побежала по щеке, и губы ее вздрогнули… Артём стиснул зубы, осознав, что ему хочется ее ударить, потом положил свою ладонь на вздрагивающую руку Олеси и сжал – очень сильно.
– Мне больно, – прошептала Олеся.
– Мне тоже.
Артём отпустил ее руку и принялся убирать со стола, а когда повернулся, оказалось, что Олеся стоит рядом и беспомощно смотрит на него.
– Ты устала. Отдыхай.
Она послушно кивнула, но не двинулась с места:
– Я хотела тебе кое-что сказать…
– Можно, не сейчас? Мне надо в ресторан.
– Это очень важно! Пожалуйста!
– Ну?
– Посмотри на меня! Артём!
Это стоило неимоверных усилий, но Артём посмотрел.
– Я хотела сказать, что все это время у меня никого не было. Никаких любовников. Я тебе не изменяла.
– Никого? Но как же? Разве ты… Ты же уезжала не одна!
– Да. Но это совсем другое. Я пыталась тебе еще тогда сказать, но не получилось. Да ты бы и не поверил, наверное.
– Я и сейчас не слишком верю.
Олеся вздохнула:
– Я уехала вместе с Леопольдом Ставицким. Это очень известный художник, ты можешь легко найти его в Интернете. Он старый человек. Почти на пятьдесят лет меня старше. Он умер неделю назад. Я могла бы сразу приехать, но мне надо было немножко побыть одной, понимаешь? Я звала его папа Лео. Он был мне как отец. Лео рисовал меня. Пастелью. До встречи со мной он не работал почти двенадцать лет. Сами пастели я не привезла, решила, пусть они там останутся, где написаны. Можем съездить – это теперь мой дом. Лео мне оставил. Но в планшете есть. Могу показать, хочешь?
– Хочу.
Олеся ушла за планшетом, а Артём сел: ноги не держали, столько сил у него ушло на этот короткий разговор. Голова кружилась: папа Лео, пастели, дом в Испании…
– Вот, смотри! Это не совсем пастель, скорее техника трех карандашей: уголь, мел и сангина. По цветной бумаге. Тут цветопередача плохая, а на самом деле бумага серая и голубая. Еще черная. А, и коричневая. Ну, ты видишь. А когда Лео на белой бумаге рисовал, то без мела обходился, угля с сангиной хватало. Сангина – это красный мел, минерал такой. Название от латинского слова «сангиус» – «кровь». Отсюда и сангвиник. Такой человек вспыльчивый, знаешь? Ему кровь в голову ударяет, он и…
Артём смотрел в планшет – ему самому кровь ударила в голову: это были очень откровенные рисунки! На некоторых Олеся слегка прикрыта драпировками, но на остальных… Он посмотрел на жену – она была совершенно спокойна.