полны страха.
— Убили сына-то. Да тут такое началось! — Митрич выпрямился и стал похож на профессора, читающего лекцию. — Весь привычный порядок коту под хвост спустили. А что вы хотели — революция! Народ взбунтовался. Вот под Устюгом имение одно было. Так там крестьяне своего барина с семьей, а у него, между прочим, детей восемь душ было…
— Убили?! — выдохнула Алла, приложив к губам ладонь.
— Не перебивай! — зашипел на нее Геннадий Викторович.
— Наоборот, — продолжил Митрич, — помогли выбраться. Ажно до Карелии сопровождали, а там в Финляндию на лодке сплавили. Без барахлишка, токмо с тем, что на себе. Живыми бы остаться…
— Хорошие, получается, люди были, добрые… — выдохнула Алла.
— Да хрен их знает, может и так. А может привычка какая у людей к ним была. У нас ведь в России как? Без царя-батюшки сплошной разброд и шатание.
— И ведь не поспоришь, — хохотнул Костров.
— Пажинская исчезла, а сына ее то ли застрелили, то ли закололи. Это надо в музее краеведческом узнавать — там у них вся история прописана мелкими буквами. Может, и про них что есть. В революцию и в войну народу помирало много, кто их считал. Да и пропадало тоже. А сейчас? Прутся в леса, ничего не боятся — ни лешего, ни призраков, ни зверя дикого.
— Вы серьезно? — мотнул головой Кушнер. — Леший? Призрак? Двадцать первый век…
— Это у вас в Москве двадцать первый, а у нас… — отмахнулся Митрич. — Уж и таблички повесили, чтобы не ходили, а народ все приключения на свою задницу ищет.
— Находят? Пропавших-то? — спросил Костров.
— Ну так я за статистикой не слежу. Это вам к Николаю. Да толку-то? Его дед в тех же болотах сгинул. А ведь местный был, лес знал, как свои пять пальцев.
18
Автобус притормозил перед въездом на крепкий деревянный мост, а затем на небольшой скорости двинулся вперед. Все развернулись к окнам, разглядывая темную воду. Русло реки было широким и извилистым, с каменными порогами, где как раз и было лучше всего видно, какая мощная сила руководит течением. Берега, заросшие ракитником, кое-где уходили резко вверх, оголяя переплетенные корни старых ив и берез, отчего казалось, что именно эти корни и держат еще берега, сопротивляясь своенравной северной реке.
Чертову гору можно было заметить издалека, но они настолько увлеклись рассказом Митрича, что спроси их о цели поездки, не сразу, пожалуй, и ответили бы… Что в этом рассказе было правдой, а что ложью, было неведомо, но отголоски прошлого, особенно такие мрачные, свое действие оказали на каждого.
— Вы верите, что в лесу могут быть духи и привидения? — тихо спросила у Сайганова Полина.
— Верю, — неожиданно спокойно ответил тот.
Полина ждала, что колдун опять начнет насмехаться или говорить разные вещи, пытаясь вывести ее из себя, но этого не происходило. Он лишь задумчиво покусывал ноготь большого пальца, хмурил красиво очерченные брови без какой-либо иронии или язвительности. Казалось, он действительно был чем-то озабочен, и Полина с трудом сдерживалась, чтобы не продолжить расспросы, хоть и понимала, что ничего конкретного Сайганов ей не скажет. А вот Николай бы мог…
Она с удивлением вдруг осознала, что при мысли об участковом, на ее губах ожила улыбка, а в груди потеплело. Так бывает, когда, торопишься на встречу с тем, о ком давно скучал в разлуке. Ты начинаешь выискивать глазами своего визави и испытываешь радостное волнение в предвкушении скорых объятий. В каждом прохожем тебе мерещится знакомое лицо. Ты вздрагиваешь, понимая, что ошибся, и отводишь взгляд в сторону, продолжая улыбаться до мышечной боли в щеках. Ощущение, что Николай был ей знаком, не проходило. Но при этом Полина никак не могла вспомнить, откуда она его знала. Дед его был из Ненастьева, что, разумеется, сужало границы поиска, но не объясняло ровным счетом ничего. Если бы у нее было побольше времени и готовые вопросы для разговора с Валентиной Павловной, то, возможно, ей бы удалось узнать о том времени и его семье поподробнее.
Какой-то журналист, сказал Митрич. А ведь это был ее отец! Сколько дней они тогда пробыли в Ненастьево? Обрывистые яркие картинки замелькали перед внутренним взором, складываясь в затейливый калейдоскоп. Сначала точно так же на грохочущей чугунным днищем «буханке» они миновали мост и приехали на Чертову гору. Тогда здесь все выглядело совсем иначе. Собственно, это ведь и не гора была в полном смысле этого слова, а высокий холм, одна сторона которого почему-то всегда оставалась лысой. Видимо, из-за этой природной аномалии к холму и прилепилось изначально такое название, однако, факт того, что какое-то влияние магнитных волн здесь все-таки было, определенно тоже повлияло.
Дорога от моста к холму оказалась хорошо раскатанной. Ямы чьей-то заботливой рукой были засыпаны крупным щебнем. Пыль не успевала прибиться к земле из-за приличного количества машин, которые сновали туда-сюда в течение дня.
По кислому взгляду Кушнера можно было прочитать все, что он думал об их поездке и о Чертовой горе, в частности. Даже сквозь закрытые окна была слышна музыка и детские голоса, и происходящее все меньше и меньше наводило на мысли о мистике и лесной нечисти.
— Приехали, — крякнул Митрич, выворачивая автобус с дороги на поляну, где уже стояло несколько разномастных автомобилей и пара прицепов.
Кушнер бросил взгляд на Геннадия Викторовича, и тот, отложив камеру, первым вышел наружу. Приложив ребро ладони к бровям, он с интересом стал разглядывать гору, но вскоре лишь скептически усмехнулся.
За ним вылезли остальные. Полина обернулась, чтобы посмотреть на реку — от нее тянуло свежестью даже в этот теплый летний день. Подставив лицо солнцу, Полина закрыла глаза, прислушиваясь к шуму перекатывающейся через камни воды.
— А вот и московские гости! — раздался вдруг рокочущий бас откуда-то со стороны.
Полина увидела, что к ним приближается группа из трех мужчин. Вероятно, они вылезли из большого внедорожника, стоявшего чуть на отшибе.
Один из них — крупный, бритый, с мощной челюстью и короткой шеей, шел впереди. Его маленькие глаза — светлые, колючие, быстро оглядели приехавших и остановились на Кострове.
— Это вы кино приехали снимать? — спросил он у художника.
Тот смутился, кивнул в сторону Кушнера — мол, он тут главный. Лев Яковлевич протянул руку для приветствия, моментально оценив ситуацию:
— Добрый день. Режиссер Кушнер. А вы, по всей видимости…
— Барушников, — скривив тонкие губы, ответил мужчина. — Слежу тут за порядком.
— Ну мы так и поняли, — просто ответил Кушнер.
— Рассказывайте, что надо, чем помочь, — деловито продолжил Барушников.
Сопровождавшие его мужики без интереса глазели по сторонам. Один при этом курил, а второй вяло пережевывал жевательную резинку.
— Да, собственно, тут вот какое дело…
Полина отошла к Кострову, не вслушиваясь в беседу.
— Аркадий Вениаминович, я вас спросить хотела… — смущенно начала она.
— Конечно, Полиночка, — Костров сморщился, словно от зубной боли. Лицо его было бледнее обычного. Рука поглаживала грудину.
— Вам нехорошо?
— Что-то голова закружилась, — ответил он. — Дороги, разъезды… Возраст, знаете ли…
— Пойдемте к реке? Там свежее, — предложила Полина.
— Да…
Они отошли от группы и встали на краю берега. Склон был пологий, песчаный, с вкраплениями камней и сероватой глины.
— Очень красиво, правда? — Полина огляделась. — Я думала, вы возьмете с собой краски и бумагу.
— Зачем? — хрипло спросил он.
— Чтобы рисовать, — удивилась она. — Ваши картины, они такие…
— Бросьте, — отмахнулся Костров. — Я давно не занимаюсь этим делом.
— Но почему?
— Не могу, — пожал он плечами, а затем посмотрел на нее. — Что вы хотели спросить?
— Про моего отца… Помните, вы сказали, что он предсказал свою смерть? Что вы имели в виду?
— Господи, глупость какая, — усмехнулся он. — Ничего такого, чтобы вы могли обратить на это внимание.
— И все же?
— Однажды он мне сказал, что хочет только одного — умереть в собственной постели… Вся эта мистика, знаете ли, до добра не доводит.
Полина стояла, приоткрыв рот, обескураженная и сбитая с толку.
— И все?
— И все, — резко ответил Костров. — Я вам говорю правду. Именно так и сказал. А разве это произошло иначе? — прищурился он.
— Нет, но… вы не находите это странным?
— Что именно?
— Ну, что он так сказал? И потом, когда он вам это сказал? При каких обстоятельствах?
— Пустое все, — качнул головой художник. — Пустое… Не надо вам ничего этого, Полина. Вы молоды, у вас все впереди. Не думайте об этом… И вот еще что: не надо вам было приезжать сюда, — добавил Костров, понизив голос и обернувшись. — Люди здесь неадекватные, как вы могли заметить. Призраки, жертвоприношения… У меня просто голова кругом от этой ереси, честное слово! А вы это все за чистую монету принимаете…
— Но ваш сериал, он ведь…
— Сериал… — покачал головой Костров. — Чего только люди не придумывают, чтобы заработать. Вы же слышали — публика хочет страшных сказок. И одно дело понимать, что это всего лишь сказка, и совсем другое — верить в них.
Полина промолчала, а Костров быстрым шагом направился к группе, оставив ее одну.
Барушников пригласил всех в свой домик, который стоял в очень удачном месте — над рекой у самого крутого склона Чертовой горы. Идти до него было буквально пару сотен метров, и, чтобы не задерживать Митрича, вещи решено было забрать из машины сразу. Их и было-то совсем немного: главная ценность — камера — осталась в руках Геннадия Викторовича, а сумки подхватили подручные Барушникова.
— Так мне во сколько приезжать за вами? — уточнил Митрич, садясь в машину. — Вы Валентине когда обещали вернуться? Она, поди, баню хочет зарядить?
— Езжай, Митрич! Я позвоню, как со временем определюсь, — ответил режиссер. — Мы тут в надежных руках, не пропадем.
— Оно верно, только… — начал было водитель, но потом, взглянув на часы, заторопился. — Я тогда по-быстрому мотанусь, сделаю все и вашего звонка буду ждать! Мне ехать сорок минут, так что…