— Банда⁈ — крестьяне стали испуганно переглядываться.
Я ничего не ответил, оставив их на попечение своих спутников, и пошёл к таверне.
Дверца клетки выломалась легко — на ней стояло какое-то магическое заклятие, но оно было таким же трухлявым, как и дерево, на которое его наложили. Только на то, чтобы слабенький живой товар не вылез, этого и хватало.
Дети испуганно вжались в прутья, глядя на огромного варвара, освободившего их. Лошадь испуганно заржала и рванула вперёд, так что мне пришлось упереться, удерживая телегу. Этого усилия хватило, чтобы старые оглобли просто оторвались.
Выдавив из себя ласковую улыбку, которая, кажется, испугала детишек ещё больше, я шагнул дальше. Из двери таверны как раз выскочил какой-то забулдыга, разворачивая на ходу кнут:
— Я вам, маленькая шваль, что сказал⁈ Если вы…
Он так и не успел договорить, потому что голова с удивлёнными глазами, срубленная Губителем, улетела куда-то в сторону. Его тело ещё не успело завалиться, когда я ворвался в таверну.
Внутри было довольно тесно, зал тут был всего на пару столов. Один был занят, за ним сидели трое — жирный боров и двое его подельников. Да-а-а, это вообще мелкая шайка, но даже такие уже никого не боялись в этих землях.
На коленях борова ёрзала служанка, в порванном платье и вся в слезах, и тот тискал её везде, куда мог дотянуться. Его улыбающиеся прихвостни тоже лапали девушку, время от времени кивая на валяющегося у стойки старика. Тот лежал с окровавленной головой, но я чувствовал, что он ещё жив.
— Ты же не хочешь, чтобы дедуля твой сдох? — ласково спрашивали у служанки.
— Так что давай не шали, красивая! Ух, какие прелести, Сияна позавиду… эй, ты кто⁈
Один из троих, сверкнув гнилыми зубами, всё же успел вскочить и выхватить нож, но я уже перехватил его руку. Гнилозубый истошно заорал, когда его пальцы со смачным хрустом смялись в кашу.
— Моя рука-а-а!!!
Второй стал как-то вяло поворачиваться, с глупой улыбкой — он как раз сунул грязные пальцы куда-то под платье девчонки — и я просто ударил его ладонью сверху по темечку, будто желая убавить ему роста и вбить в скамейку.
Надо сказать, скамья оказалась добротная, а вот шея у несчастного жалобно чавкнула, резко укоротившись. Он умер мгновенно, так и не убрав дебильную улыбку со своего лица.
Жирный работорговец оказался самым сообразительным. Хоть он и перепугался, но в его руке оказался нож, который боров тут же попытался приставить к горлу девушки.
— Эй, моча упырева, стоять!
— Зуфа-а-ар!!! — орал бедняга, пальцы которого всё ещё были в моих тисках, — Убей его! Моя рука!!!
— Ты ж не хочешь, чтоб она сдо… — жирный не договорил, круглыми глазами уставившись на то, как я прижал его подельника головой к столешнице и пришпилил его же ножом.
Раздражающие крики тут же прекратились, а боров судорожно сглотнул. Девушка на его коленях тоже побледнела, уставившись на жестокое убийство. Эх, что-то я распоясался, совсем на силы добра не похож.
Медленно свалился со скамьи тот, кому я сломал шею. Следом за ним я столкнул другого, и сел за стол. Положил на столешницу Губитель — огромный топор произвёл на жирного ещё большее впечатление.
— Грязь, — ухмыльнулся я и кивнул на девушку, — Ты и вправду думаешь, что я буду плакаться по ней?
Губы борова задрожали, он шмыгнул, пустив слезу. Дрогнула рука с ножом, и жирный едва слышно заскулил. Сейчас он хотел оказаться где угодно, только не здесь, не в этой таверне… Подальше от этого злого бросса.
Хмыкнув, я спокойно перегнулся к работорговцу, забрал из его обмякшей руки нож. Разглядывая красивую безделушку, с инкрустированной ручкой, я махнул девушке убираться — та, с облегчением вырвавшись из потных рук жирного, сразу же кинулась к своему деду.
Боров напротив меня совсем расклеился, стал глотать сопли и что-то там про жену и детишек. Ждут они его, бедного работягу, домой из дальнего похода.
— Видишь этот топор? — я показал на Губителя, — Коснусь им твоей кожи, и узнаю всю правду. Хочешь?
Тот бешеным взглядом уставился на топор, и даже стол заходил ходуном от его дрожи. Послышалось журчание, мне в нос ударил явственный запах мочи, и я поморщился… Да ну мразь, столько жизней загубил, ну хоть бы встретил смерть достойно!
Глаза у жирного вдруг закатились, изо рта потекла слюна, и он рухнул лицом в тарелку с похлёбкой, а затем и вовсе свалился под стол. Кажется, сердце само не выдержало его грехов.
— Спасибо… Спасибо, — причитала девушка, глядя на меня и ласково поглаживая старика, подняв его голову себе на колени.
Тот чуть приоткрыл глаза:
— Внученька.
Я ничего не ответил, вылез из-за стола и направился на улицу. Вообще-то мне надо было тренировать огненную магию, но пришлось пожалеть эту таверну. Хотя скоро от неё и так навряд ли что останется.
Народу на улице уже прибавилось. Появились ещё мужики, и женщины, и даже дети — всей этой толпе Виол с высоты телеги пытался объяснить, что надо отсюда уходить. Я и так уже догадался, что ему отвечали крестьяне.
— Да как мы бросим, у меня же корова вот отелилась!
— Урожай убирать начали, ваше высочество!
Я удивлённо повёл бровью. Виол им признался, что сын царя? Надеялся, что это их проймёт?
— Громада, ну хоть ты скажи им! — бард спрыгнул вниз.
— Да что тут объяснишь, — проворчал я, чувствуя какую-то опустошённость внутри, — Давай, собирай всех в крепость. Будем держать осаду.
Глава 10
Народу в деревне было совсем немного. Когда все собрались перед воротами крепости, я навскидку насчитал около восьмидесяти человек.
— Нас всего-то тут десять семей, — как бы оправдываясь, сказал бородач с вилами, оглядываясь на своих односельчан.
С улыбкой я отметил, что освобождённые из клетки дети толпятся вместе с остальными. Сердобольные женщины, услышав их историю, всей деревней принялись жалеть бедняжек. Мужчины были не против, потому что лишняя пара рук в деревне всегда пригодится.
К счастью, руководил сборами большей частью Виол, ведь свирепый бросс и огромный медоёж заставляли простых крестьян нервничать.
А вот бард, назвавшийся царским сыном, и его прекрасная спутница-чародейка — они как раз отлично вписывались в примитивную картину мира местных. Маги в окружении царских особ обычное дело, и пусть царевич без короны, да помятый весь какой-то, и у Креоны платье уже давно потеряло магическое величие…
Зато сразу ясно, что свирепый бросс — наверняка просто телохранитель, ведь не может же царевич ездить по опасным землям в одиночестве? Ну а насчёт мальчишки с молотом, разъезжающем на дивном и страшном медоеже… Да, кто их поймёт, этих царских особ? Наше дело крестьянское маленькое — пахать да урожай собирать, а не о всяких чудесах думать.
Я молча оглядывал собравшийся народ. Старики, женщины, дети… Мужчин, способных держать оружие, не больше двадцати. Мужчин, обученных владению оружием — ноль.
Всё это время, что они собирались, меня не отпускало странное чувство. С одной стороны, удивление… Смердящий свет! Ведь я, бывший Тёмный Жрец, собираюсь защищать совершенно незнакомых мне людей.
Как поступил бы Всеволод Десятый? Ну, если бы он сам не нападал на эту деревню, то прошёл бы мимо. Максимум, дал бы совет глупым сельчанам убираться отсюда подальше, потому что выстоять против полутора сотни обученных воинов, да ещё при поддержке боевых магов, у крестьян шансов никаких.
Всеволод всегда был рациональным. И знал, что сейчас лучше будет сбежать… Да, крестьяне, скорее всего, со всем своим скарбом не смогут уйти далеко, и их нагонят. Умрут все.
Задача у врага — нести насилие и жестокость, чтобы сеять в сердцах людей семена сомнения. А могут ли цари их защитить?
Поэтому, если мы со спутниками двинемся на север, то налегке вполне сможем уйти. А враг, истребив эту деревню, пойдёт прямо к Раздорожью, в центр Троецарии…
Это дело трёх царей — защищать своих людей. И Всеволод Десятый тут не при чём.
Так почему же я стою сейчас у открытых ворот и наблюдаю, как суетящиеся и спешащие крестьяне ведут в крепость упирающихся лошадей, коров и прочий мелкий скот?
Тёмный Жрец не смог бы этого понять… А Малуш, варвар из бросских гор, отправившийся в странствие за новой верой, даже не пытался понять. Малуш знал, что так надо.
Поэтому, с другой стороны, я испытывал странное умиротворение. Пусть боги предопределили мне особую миссию, но сейчас, помогая этим маленьким людям на забытом краю Троецарии, я чувствовал, что поступаю правильно.
Как там говорил Отец-Небо? «Слушай сердце…»
Я с трудом вырвался из размышлений, когда завели последнюю самую старенькую корову, и я с досадой подумал, что в небольшом дворе крепости стало довольно тесно. Впрочем, на долгую осаду я не рассчитывал и надеялся расправиться с врагами быстрее.
Если крестьяне под защитой стен, мне же легче — я могу не сдерживаться и лупить по врагам со всей мощью магистра. Да, изящной магии от меня пока можно не ждать, но кое-что показать да смогу.
Пора было закрывать ворота, осталось лишь дождаться Креону и Луку. Верхом на медоеже они объезжали крепость — чародейка обещала наложить доступные ей чары на стены. Магия холода была хороша тем, что отлично сопротивлялась огню.
— Ну, громада, — Виол подошёл ко мне, с заметным волнением утирая потное лицо, — Осталась самая малость… Видит Маюн, тебе надо запереть меня в подвале в эту ночь.
Я хотел было ответить, но мне не дали.
— О, смотри, брат Ферон! — послышался отчасти знакомый мне голос, — Все собираются в главной крепости, столько благодарных ушей.
— Наверняка, брат Херон, собираются, чтобы послушать наши проповеди. О, Вечное Древо, воистину неисповедим шелест твой!
— Слёзы мне в печень, — буркнул Виол, разглядывая приближающихся, — Их только тут не хватало.
Я поморщился, не отрывая глаз от бредущих по деревне силуэтов. Расписной фургончик, влекомый старой клячей, и двое мужчин в холщовых куртках.