ли доходить враждебные слухи, скрытые угрозы и дружеские предупреждения, которые неизвестно почему казались ему не такими, как раньше и как всегда. Друзья советовали ему поберечься, утверждали, что ходят разные толки и странные разговоры, а близкие просили не выходить из дому одному. Для самых верных своих соратников он оставался символом прогресса, защитником трудящихся, последним оплотом истинного либерализма; для других он теперь воплощал полнейшее вырождение и моральный упадок, сделался врагом исконных ценностей и веры. Для консерваторов Урибе был распространителем растлевающих доктрин и как либерал был обречен вечно гореть в аду, для половины своих былых последователей – консерватором, изменившим своей партии и ее делу. Это последнее обвинение, звучавшее особенно странно, обрело новую жизнь во время президентской избирательной кампании 1914 года. Сенатор Урибе, дипломат и миротворец, преследуя единственную цель – добиться прекращения междоусобных распрей в стране – поддержал кандидатуру консерватора. И благодаря этой поддержке Хосе Висенте Конча вполне предсказуемо на выборах победил. Генерал Урибе, разумеется, не мог знать, что в его жизни эти выборы – последние.
Либералы обвинили его в измене. На стенах домов стали появляться плакаты и листовки, клеймящие его позором. Некий ремесленник по имени Бернардино Товар, услышав, что консерваторы обязаны своим триумфом Урибе, сказал: «Дни его сочтены». Некий Хулио Мачадо, услышав толки о том, что Урибе переметнулся в другой лагерь, сказал: «Рабочие убьют его». Когда новый президент вступил в должность, генерал получил два анонимных письма. В одном говорилось об избрании Кончи и о «справедливом негодовании, охватившем трудящиеся массы этого города», а также содержало предупреждение: «Считаем уместным довести до вашего сведения, что мы намерены вытрясти кое из кого душу, чтобы со своей снять камень». Второе было составлено в выражениях менее витиеватых и более конкретных:
Рафаэль Урибе Урибе, предупреждаем, что, если вы не представите удовлетворительных объяснений по поводу своего участия в назначении Кончи на должность президента, то есть если укрепите нас в уверенности, что самым подлым образом принесли в жертву Либеральную партию, жить вам останется недолго.
Под этим угрожающим текстом справа красовалась подпись, сделанная громогласными заглавными буквами: РЕМЕСЛЕННИКИ. Прежде чем в это утро четверга отправиться по обыкновению в Сенат, генерал обсудил со своими домашними, надо ли взять с собой телохранителя. И – не взял. Он вышел один и шагал, поглядывая на небо и не замечая, что следом идут двое – двое мастеровых, вооруженных топориками и намеренных умертвить его.
Согласно показаниям Хесуса Карвахаля, полученным позднее, решение это было принято накануне вечером. Будущие убийцы случайно встретились в заведении «Пуэрто Коломбия», где пили чичу, а затем вместе двинулись в «Пуэнте Аррубла», другую забегаловку, исправно ими посещаемую. Играли там в кости на порцию спиртного и сигареты, когда же появились гитаристы – танцевали: за отсутствием дам, как выразился Карвахаль, «друг с дружкой». После танцев остались вдвоем. Дошли до «Альгамбры» – еще одной распивочной. Говорили о том, как трудно стало получить работу, потому что министерство общественных работ распорядилось нанимать только членов так называемого Блока – либерального профсоюза, следующего за генералом Урибе. А сам генерал, решили они, напрямую и виноват в том, что все, кто не входит в этот союз или не голосовал на прошлых выборах по его инструкциям, сидят без работы и голодают. Ругали его, что о рабочих он думает, только когда война, а в мирное время – забывает, и народ для него – пушечное мясо. «Чем помирать с голоду в этой стране, – сказал Карвахаль или, может быть, Галарса, – надо бы покарать того, кто довел ее до такого». И вот для этого – чтобы определить эту кару и выработать план действий – они назначили новую встречу на завтра, на восемь утра, в мастерской Галарсы на Девятой калье.
Плотницкая была хоть и невелика по размеру, но очень удобно расположена – в самом что ни на есть центре Боготы, в полутора кварталах ниже церкви Санта-Клары. Мастерская была поделена надвое: в одной половине хранились материалы и стоял верстак, в другой спали работники Галарсы – плотник, столяр и двое подмастерьев, из которых одному шел только десятый год. Потом там обнаружили еще и карабин со сломанным прикладом, два армейских берета, одиннадцать капсюлей для револьвера и нож в чехле, и никто из пяти мастеровых не смог удовлетворительно объяснить, зачем понадобился им этот маленький арсенал. Галарса учился ремеслу у отца, человека необузданного нрава и к тому же крепко пившего. Звали его Пио Галарса, и в 1881 году он получил десять месяцев тюрьмы за то, что с заранее обдуманным намерением застрелил некоего Марселино Лейву, тоже плотника. Таким образом Лео- вихильдо, которому в ту пору еще не исполнилось и года, стал сыном убийцы. В девятнадцать его призвали в армию, и в составе своего батальона он принимал участие в Тысячедневной войне [47] и вернулся, обретя не только победу, но и кое-какое благополучие, потому что после войны получил подряд от военного ведомства. В это время он познакомился с Карвахалем. Нанял его на работу в своей мастерской, а десять лет спустя, решив работать на себя, предложил ему выкупить ее на паях. Сотрудничество было недолгим: партнеры расстались из-за того, что «не сошлись расчеты», и не виделись до случайной встречи в «Пуэрто Коломбиа» под вечер среды.
Четверг с утра выдался туманным и холодным. Карвахаль пришел в мастерскую ровно в восемь, но Галарсу там не застал. Тогда он отправился к его сожительнице Марии Аррубле, утомленной жизнью женщине, которая уже два года с лишним обстирывала и кормила Галарсу. Тот боролся с похмельем, поглощая чангуа [48], и гость, поприветствовав приятеля с оскорбительной лаской – «Ну что, придурок, тяжко тебе?» – предложил, прихватив Марию, пропустить на скорую руку по стаканчику в соседнем баре. На обратном пути они утвердились в своем намерении покарать генерала, виноватого во всех их несчастьях, и решили использовать для этого свои тесаки, благо такой имелся у каждого. Возвратившись домой, Галарса достал тесак из шкафа с инструментами и, заметив трещину на рукояти, стал обматывать ее липкой лентой. Карвахаль за своим отправился домой. Наточили режущие кромки, просверлили отверстия в рукоятях, пропустили сквозь них шнурки, и один из двоих – Карвахаль или Галарса, Галарса или Карвахаль – заметил:
– Такими хоть эвкалипты руби.
Потом, обнаружив, что денег нет даже на одну порцию спиртного, понесли в ломбард коловорот с никелированной рукояткой, надеясь получить за него хороший заклад. Просили сто песо, получили полсотни. Карвахаль подписал квитанцию не своей фамилией, а приятеля. Из ломбарда они пошли выпить еще по одной в еще одном баре, а по возвращении в мастерскую оказалось, что Мария Аррубла прислала Галарсе целый поднос еды. Ее прикончили на двоих, поровну разделив рис, отварную картошку, жирную похлебку с кориандром, и в половине двенадцатого двинулись за генералом.
А что же делал генерал Урибе Урибе, пока его будущие убийцы следили за дверью дома, где он жил? Впоследствии стало известно, что он провел несколько минут у себя в кабинете, просматривая документы к пленарному заседанию Сената. Может быть, подошел к окну и скользнул рассеянным взглядом по двум фигурам в пончо, караулившим его, как охотники на опушке леса подстерегают добычу? А что увидели в тот миг Карвахаль и Галарса? Кто из них первым заметил генерала? Кто подал напарнику знак? До этого убийцы вошли в бар на углу и, полагая, что генерал сейчас завтракает, сочли, что и сами успеют выпить по кружке-другой пива; потом, уже во втором часу, прошли несколько метров в сторону Седьмой карреры и встали у ворот иезуитского колледжа «Новисиадо», откуда удобней было наблюдать за домом Урибе. И все же они чуть зазевались и когда заметили генерала, тот уже прошел дальше. «Он – мой», – сказал, наверно, Карвахаль, а, может быть, Галарса.
Они тронулись следом. Карвахаль шагал прямо за генералом, метрах в четырех-пяти, а Галарса – по середине мостовой, глядя прямо перед собой, чтобы не вызывать подозрений. В таком порядке дошли они до угла, где генерал свернул на Седьмую и перешел на западную сторону тротуара, на которой и высился Капитолий. Убийцы старались сохранять прежнюю расстановку, так что напрашивался вопрос – что случилось бы, если бы Урибе Урибе обернулся – услышав какой-то подозрительный звук, например – и заметил бы человека, который держался едва ли не вплотную к нему и, вероятно, больше уже не смог бы делать это без риска выдать себя? Но генерал не обернулся. И продолжал идти по тротуару, ведшему к Капитолию. Позднее Карвахаль заявлял, что в тот момент хотел знаком дать понять своему спутнику, что надо отказаться от их затеи. «Я сказал себе: если он обернется и взглянет на меня, покажу, что, мол, отбой». Но Галарса не оглянулся, не взглянул и не почувствовал на себе взгляд напарника, а если бы и сделал все это, спас бы он жизнь генерала Урибе? Отстегнувшаяся подвязка носка на краткий миг задержала Карвахаля, он присел, поправляя ее (случайный наблюдатель отметит потом его смуглое безбородое лицо). Вслед за тем началась атака.
Тот же Карвахаль сошел на мостовую, прибавил шагу и, догнав генерала, попытался привлечь его внимание. Одни говорят, что он свистнул, другие – что окликнул. Согласно версии, получившей вначале самое широкое распространение, он крикнул ему: «Из-за тебя мы в дерьме по уши!» В тот миг, когда Урибе остановился, чтобы отозваться, или ответить на оскорбление, или хотя бы выразить удивление, Галарса сзади нанес ему первый удар – по голове – такой силы, что генерал упал на колени. Тут поднялся крик: кто-то звал полицию, кто-то вопил от ужаса, и очевидцы, уже успевшие осознать происходящее, а себя – именно в качестве свидетелей его, увидели, что Карвахаль подошел к генералу вплотную, «словно хотел поглядеть ему в лицо», – сказал потом очевидец, – занес над ним и несколько раз опустил маленькую руку с топориком, причем был слышен отчетливый, негромкий хруст раскалывающейся черепной коробки. «Теперь пусть убивают, – сказал он. – Я исполнил свой долг и прикончил эту мразь».