– У генерала Урибе – много общего с Сатаной: стоит лишь упомянуть имя Пречистой Девы, как оба удирают стремглав.
Враг католической веры. Виновник гражданских войн. Убийца колумбийцев. Какие знакомые обвинения – думал Ансола. Он слышал их тысячу раз и тысячу раз встречал на страницах газет, но прочитав их сейчас, заметил кое-что новое. Поначалу это был слабый отзвук, глуховатое эхо, неопределенное ощущение, и лишь через несколько минут его осенило – голос Аристона Мена Хайдора удивительно напоминал голос того автора, который под псевдонимом «Крестьянин» остервенело нападал на Урибе со страниц газеты «Републикано». Эти статьи Ансола с сожалением читал на протяжении нескольких лет, следил за неистовой полемикой, которую они вызывали, и сам обсуждал их с другими либералами. «Крестьянин» обвинял генерала еще и в том, что во время войны 1899 года он послал на смерть тысячи юношей, и в том, что вынашивал мечты об исчезновении Церкви, о разрушении семьи, уничтожении частной собственности, и в намерении ввергнуть страну в пропасть безбожного социализма. И в том, что Урибе своими писаниями растлевает общественную мораль и подрывает устои веры, без которых невозможна достойная жизнь. Да кто же он такой, этот «Крестьянин»? Если интуиция не обманывала Ансолу, тот же человек, который подписывался как Аристон Мен Хайдор: это просто два псевдонима одного клеветника по призванию. Но как подтвердить эту догадку?
Он попытал счастья в типографии «Републикано». Поговорил с корректорами и с наборщиком. Вдруг откуда-то вынырнул юный репортер с повязкой на глазу и, шепнув «не здесь», за руку повлек Ансолу на улицу. По дороге сообщил, что зовут его Луис Самудьо и что он служил в «Републикано» в ту пору, когда там печатались статьи «Крестьянина», потом высказал Ансоле свое восхищение и уважение, пожелав, чтобы он докопался до истины в деле генерала Урибе. И наконец добавил, что не знает, кто сочинял статьи о покойном.
– Нам доставляли машинопись. В редакции их не писали.
– Не редактор?
– Нет-нет, уверен, что нет. У нас ходили слухи, что постарались иезуиты. Впрочем, чтобы смекнуть это, не надо быть семи пядей во лбу.
– А кто же их приносил?
– Иногда падре Веласко, настоятель францисканского монастыря. Они с редактором запирались и о чем-то беседовали. Иногда – падре Тенорио. Иезуит. Не знаете такого?
– Знаю, – ответил Ансола. – А, может, кто-то из них?..
– Кто-то из них «Крестьянин»?
– Да.
– Я даже не знаю… Статьи приходили в редакцию, как я говорил, уже напечатанными. Нет возможности установить, чьей рукой они написаны. Одно могу сказать твердо: писали их не в редакции. – И после паузы добавил: – Мне очень стыдно, сеньор Ансола.
– Почему?
– Стыдно, что моя газета превратилась в такое. За то, что она вытворяла в отношении покойного генерала, за безобразную травлю, которой она его подвергала. – Тем временем, обойдя квартал, они вновь оказались у дверей типографии. – Позвольте вас спросить…
– Слушаю.
– Почему вас интересует именно «Крестьянин»? Атаки на Урибе шли со всех сторон.
Ансола ощутил прилив теплого товарищеского чувства: он вдруг вспомнил, что это такое – доверять кому-то, и что такое – когда кто-то доверяет тебе, и чувство это (нечто среднее между ностальгией и уязвимостью) обольстило его так, что он уже был готов все выложить этому одноглазому репортеру, которого видел впервые в жизни. Он чуть было не произнес имя Аристона Мена, чуть не сказал, что, по его мнению, у статей и у брошюры – один автор, и что в камере, где с удобствами сидели убийцы, он видел брошюру эту, и чуть было не объяснил, что получили они ее от тех, кто заказал убийство генерала – те вручили им ее, чтобы поднять их боевой дух, разжечь ненависть к Урибе, заглушить в них чувство вины и раскаяния. Ансоле пришло в голову, что, если установить личность автора, это может пролить свет на вдохновителей преступления, и прямо там, на мостовой, был уже готов все выложить репортеру. Но вовремя спохватился. Этот Самудьо, как ни крути, не уволился, а по-прежнему служит в «Републикано». И кто знает, какие тайные намерения лежат в основе его словоохотливости? Какие невидимые нити повлекли его обходить вокруг квартала? Кто поручится, что он не выполнял секретное поручение Саломона Корреаля или следователя Родригеса Фореро?
Ансола бросил взгляд на перекресток, убеждаясь, что никто не следит за ними. Потом простился с репортером и пошел своей дорогой.
В конце мая случилось то, что предвидел Ансола в отношении таинственного письма из газеты «Этсетера». Следователь прокуратуры Алехандро Родригес Фореро с большой шумихой приказал добыть хоть из-под земли свидетеля Альфредо Гарсию, занесшего на бумагу эти ужасные обвинения. В Барранкилью, откуда пришло первое письмо, полетел запрос – самого категорического свойства, но, к сожалению, не содержавший никаких примет Гарсии, без которых ничего сделать было нельзя. На это и указал алькальд Барранкильи, прося предоставить хотя бы словесный портрет разыскиваемого, но ответа не получил. Вскоре прокуратура циркулярно разослала всем алькальдам Республики телеграмму: «Настоятельно прошу немедленно установить и телеграфировать, проживает ли на территории, вверенной вашему попечению, Альфредо Гарсия А.» Утвердительного ответа не пришло. Как только Ансола узнал о содержании циркуляра, он поспешил к Хулиану Урибе и спросил его: «Почему Гарсия А.? Почему не Гарсия Б., не Гарсия С.? Ведь прокуратура знает о путанице с инициалами? Теперь нам известно доподлинно, что преступники попросили свидетеля подписываться тремя различными способами – для того, чтобы его искать и гарантированно не найти; для того, чтобы создавать видимость усилий, твердо зная, что усилия эти успехом не увенчаются. Я оказался прав. Я был прав, а мне не поверили». Брат генерала был вынужден согласиться с этим.
28-го числа, утром, когда Ансола уже завершал свои труды в «Паноптико», один из надзирателей, который носил фамилию Педраса и, как выяснилось, по заданию Саломона Корреаля осуществляя связь убийц с внешним миром, подошел к нему и сообщил, что его спрашивают у ворот тюрьмы. Выйдя на улицу, еще влажную от недавнего дождя, Ансола увидел Томаса Сильву, державшего в руках экземпляр газеты «Тьемпо», где было опубликовано постановление прокуратуры. Он развернул ее и прочел: «Я, Алехандро Родригес Фореро, расследующий обстоятельства убийства генерала Урибе Урибе, призываю автора письма…» Дальше можно было не читать – Ансола немедленно все понял: следователь публично и печатно обратился к свидетелю с просьбой сообщить все, что ему известно о преступлении, гарантировал ему неприкосновенность, предупреждая, что если тот не явится, будет обвинен в укрывательстве.
Ансола прошел несколько шагов и присел на скамейку лицом к проспекту. Он видел, как мимо проносились рычащие автомобили, видел на задних сиденьях дам в шляпах, видел лошадь, рысившую к северу, к Барро-Колорадо и на ходу ронявшую из-под хвоста кругляши навоза. «Они добились своего, – сказал он. – Они настоящие кудесники, мой дорогой Сильва, с ними не совладать. Гарсия не объявится: его отсутствие проплачено и обеспечено. Но скажите-ка мне вот что, Томас… Сколько стоит сделать так, чтобы человек исчез, но при этом остался в живых? Во что обойдется превратить его в сочинителя абсурдных писем, а потом – в призрак, а потом – и вовсе в фикцию, а потом – его руками скомпрометировать все расследование? Вот кем стал сейчас Альфредо Гарсия – нашим измышлением, затеянным ради того, чтобы замарать репутацию достойных граждан Колумбии. Все его обвинения, все, что он изложил в своих письмах, превратилось отныне и до скончания века в бредовые домыслы человека, покрывающего убийц. Благодаря этому маневру присутствие Педро Леона Акосты у водопада Текендама больше ничего не значит. Как ничего не значит и то, что убийцы вышли из задней двери иезуитского монастыря. И я с этим не могу справиться. Ни я, и никто другой. От этого мутит, но что тут можно сделать? Как совладать с силой, сумевшей сделать так, чтобы Ану Росу Диэс поглотила земля, чтобы Альфредо Гарсия написал то, чего не знал, и сейчас же превратил истину в ложь, и бывшее сделал небывшим? Я думал, что только Богу под силу такие чудеса, а оказалось – нет, таким могуществом обладают и люди. Да, необыкновенно тошно мне от всего этого, только это я и чувствую сейчас. И что же мне делать, что делать, Сильва? Поблевать. Выблевать все, что у меня внутри, и постараться при этом никого не испачкать».
О свидетеле Альфредо Гарсии он никогда больше не упоминал – это был конец света и крах всей его миссии. Время от времени Ансола все же вспоминал о нем, думал, где он теперь обретается – в Барранкилье ли, в Коста-Рике, в Мехико, а, может, лежит на глубине двух метров под землей, с перерезанным горлом или с двумя пулями, в упор выпущенными в спину. В конце сентября поползли слухи, что Алехандро Родригес Фореро завершает сбор свидетельских показаний и следствие, а кое-кто из тех, кому нет нужды врать, утверждали, будто он уже пишет обвинительное заключение. Ансола слышал эти толки и думал только одно: «Показаний Альфредо Гарсии там не будет. Они сумели сделать это. Добились своего. Добились». Приближалась вторая годовщина преступления, и Ансола понял вдруг, что давно уже не бывал на месте. (Он привык в своих внутренних монологах, в снах и наяву называть его именно так – «это место».) И однажды утром отправился туда. Шел-то он по другому делу, но, пройдя церковь Санта-Клара, позволил себе изменить маршрут. Выйдя с заднего фасада Капитолия на площадь Боливара, буквально проволок себя там, где полицейский и какой-то прохожий задержали Леовихильдо Галарсу, отобрав у него окровавленный топорик. «Я не использовал его, – повторял потом на первых допросах Галарса. – Потому что я не убийца». Ансола содрогнулся всем телом, словно его вдруг накрыло порывом студеного ветра, так изумляющим чужестранцев, потому что на мгновение весь город превратился в «это место», а каждая улица, каждая стена стали свидетелями убийства или декорацией, где произошла сцена убийства.