Ансола завернул за угол. Его отделяло от заветного тротуара еще шагов двадцать, когда он заметил в привычном пейзаже появление чего-то нового и, покуда, не отрывая глаз от угла, приближался к нему, понемногу понимал, что это – мемориальная доска, новая мраморная доска, которую за прошедшие месяцы кто-то установил на месте убийства, чтобы жители Боготы никогда не забывали о трагедии. И прочел:
Здесь, на этом скорбном месте, 15 октября 1914 года жертвой двух никому неведомых злодеев, нанесших ему предательские удары топором, пал выдающийся муж совета и брани, доктор и генерал Рафаэль Урибе Урибе, возлюбленный сын колумбийского народа, гордость Латинской Америки.
Кто поставил памятную доску? Для кого? Да уж, наверно, не для этих пешеходов, вяло шагавших мимо и даже не удостоивших ее взглядом. «Двух неведомых злодеев», – повторил Ансола и внезапно почувствовал себя обманутым. Нет, их было не двое, а много больше, и доска в этом смысле становилась участницей заговора. Слово «скорбное» было враньем, слова «пал жертвой» – высокопарны и низкопробны, слово «топор» – неточно, слово «возлюбленный» – лицемерно. Да, подумал Ансола, все это – мраморный обман, воздвигнутый, быть может, по приказу врагов генерала – поднаторевших в искусстве искажать реальность, запутывать следы, наводить тень на белый день. Когда говорят «высечено в камне», имеют в виду вечную истину, непреходящую ценность, нечто такое, что до конца времен пребудет неизменно, разве не так? И эта доска, выглядящая как невинная дань памяти, на самом деле – ритуал заговорщиков, еще один шаг к навязыванию той реальности, где двое пьяных плотников убивают генерала, потому что правительство не дало им работы. Эта доска безоговорочно отпускает грехи стае двуногих волков – Ансола представил себе, что, если приподнять и отодвинуть плиту, под ней на стене найдешь имена Саломона Корреаля, и Педро Леона Акосты, и Руфино Берестайна. Он испытал нечто вроде озарения – тридцать восемь слов, выбитых на ней, возвещали то же самое, что гораздо пространнее скажет обвинительное заключение прокуратуры: так плуг отваливает слой земли, чтобы бросить в него семя лжи. Ансола снова перечел надпись, потом достал блокнот Любина Бонильи и переписал эти тридцать восемь слов, с каждым движением карандаша понимая все отчетливей, что можно будет не читать обвинительное заключение – он и так знает его содержание. Там будет сказано «гордость Латинской Америки», там будет сказано «муж совета и брани» и, главное, там будет сказано «пал жертвой двух неизвестных злодеев».
Двух одиноких волков. Двух убийц, действовавших на свой страх и риск.
Документ, призванный представить суду обвиняемых по делу Урибе, был опубликован в ноябре. Эта книга в кожаном переплете содержала триста тридцать страниц убористого текста, пересыпанного юридическими терминами, однако читающая публика проглотила его, словно модный роман. «Вышло! Вышло!» – слышалось на всех углах, и зазывалы рекламировали новинку, хотя она еще не поступила в продажу. И во второй половине того же дня Хулиан Урибе срочно созвал военный совет, причем не у себя дома, а в № 111 по Девятой калье, то есть там, где проживал покойный генерал, а теперь его вдова, там, где кабинет и библиотека пребывали в том виде, в каком он их оставил, и где до сих пор витала его тень – на лестницах, по которым несли его гроб, в просторной гостиной, где несли траурную вахту над его телом близкие, в окнах, из которых в вечер его смерти неслись безутешные рыдания его сподвижников и последователей. В кабинете генерала Ансола увидел Хулиана Урибе и Карлоса Адольфо Уруэту – оба стояли и обоих снедали печаль или негодование.
– Уже видели? – спросил Хулиан, едва лишь Ансола переступил порог.
Ансола раздобыл экземпляр в редакции «Либераля» и первым делом стал просматривать оглавление. Отыскал раздел «Выводы» и убедился, что подтвердились наихудшие его опасения. Известив, что возбуждено уголовное дело против Хесуса Карвахаля и Леовихильдо Галарсы, прокурор сообщал, что следствие не выявило причастности к преступлению никаких других лиц. Ансола прочел список невиновных – всех тех, к кому правосудие не имело претензий. Он начинался с Аурелио Кансино, работника Франко-Бельгийского общества, который за несколько недель предсказал убийство генерала, но тем не менее не заинтересовал следствие своим ясновидением. Одно за другим и очень внимательно Ансола изучил почти полсотни имен и лишь в самом конце обнаружил то единственное, что в самом деле его заинтересовало: Педро Леон Акоста занимал последнюю строчку в этом синодике позора. Похоже, составители хотели так пошутить, подумал Ансола, ибо последнее место в этом параграфе служило чем-то вроде мостика к параграфу следующему, где безапелляционно утверждалась полнейшая невиновность Саломона Корреаля. И вот теперь Ансола стоит в кабинете покойного, и Хулиан Урибе не сводит с него запавших от печали глаз, а Карлос Адольфо Уруэта спрашивает: «Уже видели?»
– Видел, – ответил он.
– Акоста невиновен! – воскликнул Уруэта, потрясая книгой, как проповедник на амвоне. – Корреаль – невиновен!
– И иезуиты тоже непричастны – про них ни слова, – добавил Хулиан.
– Ни единого! – подтвердил Уруэта. – Как будто их и на свете нет. Как будто вы не выяснили всё, что выяснили! Если, конечно, это не плоды вашего воображения.
– Да нет, не плоды, – ответил Ансола. – Я знаю, что иезуиты навещают убийц в тюрьме. Знаю, что те были в колледже Сан-Бартоломе. Знаю, что иезуиты встречались с Корреалем. Знаю, что есть некий памфлетист, прячущийся под псевдонимом Аристон Мен Хайдор, и это – тот же самый, кто подписывал «Крестьянин» самые жуткие статьи против генерала Урибе.
– И кто же он?
– Не знаю.
– В самом деле не знаете? – спросил Хулиан. – У вас есть наметки, Ансола, общее направление. Здесь – Акоста, там – Корреаль, падре Берестайн – еще где-то… Я хочу вам верить, но вы ведь до сих пор не объяснили, какое отношение одно ваше открытие имеет к другому, а другое – к третьему. Если не считать игру воображения или, если угодно, вашу теорию. А если вы мне это не объяснили, как мы будем объяснять это на суде? Повторяю – я хочу вам верить, но судья не поверит, ибо то, что вы отстаиваете, никому не понравится. После опубликования заключения времени у нас не осталось. Закон есть закон: перед судом предстанут только упомянутые в заключении. Тех, кто там не назван, как бы и в природе не существует. И вам это известно не хуже, чем мне, не так ли?
– Так.
– Суд начнется примерно через год. У нас есть год, чтобы сообщить судье, почему обвинительное заключение – ложь. Год – на то, чтобы убедить его, что эта книга содержит неверные сведения. Точнее, не у нас, а у вас, любезнейший Ансола. Год, чтобы не ударить в грязь лицом и не дать забросать грязью память моего покойного брата. Год, чтобы доказать, что мы не ошиблись, дав такое деликатное поручение вам. Многое поставлено на карту, Ансола, многое – даже и помимо правосудия в данном конкретном случае. Если вы говорите правду и заговор существует на самом деле, будущее нашей страны зависит от того, выйдут ли заговорщики сухими из воды. Тот, кто убил однажды и не понес за это кары, убьет снова. Что вы собираетесь предпринять, чтобы избежать этого?
Ансола молчал.
– Отвечайте, Ансола, – продолжал Хулиан Урибе. – Как намерены действовать, чтобы убедить судью в том, что книга эта искажает истину, а вернее, что истина находится не там и что это именно мы обнаружили ее.
– Я тоже напишу, – произнес Ансола, причем с такой внутренней убежденностью, что в этот миг показалось, будто это решение он принял уже давно. – Я расскажу все. А там – будь что будет.
И первая его статья вышла спустя пять дней.
Гнусное убийство Рафаэля Урибе Урибе, человека, бывшего бесспорным лидером либерализма и нравственным ориентиром в нашей Республике, осталось безнаказанным: обвиняемые в нем до сих пор не преданы суду. К иному выводу нельзя прийти, ознакомившись с Обвинительным заключением, составленным доктором Алехандро Родригесом Фореро, которого мы до сей поры считали образцом прямоты и нравственной чистоплотности или, по крайней мере, усердия и добросовестности. Однако опубликованный им документ служит печальным доказательством того, сколь могущественны истинные виновники убийства, организовавшие и подготовившие его, но до сих пор остающиеся в тени, и сколь велика их власть над нашим гражданским обществом; и если они сумели осуществить убийство такой прославленной личности, как генерал Урибе, если смогли средь бела дня организовать подлое и трусливое нападение, которое наша отчизна пережила 15 октября 1914 года, то из этого следует, что никто из нас не вправе чувствовать себя в безопасности; и что сильные мира сего, оставаясь за сценой, решают, кому в этой стране, оставленной Господним попечением, жить, а кому умереть.
Обвинительное заключение – документ замечательный, но не в силу своей неоспоримости и справедливости суждений, а тем, с каким талантом его авторам удалось замаскировать истину и укрыть виновных в небезызвестном преступлении. Злой умысел прокуратуры присутствовал в нем с самого начала расследования настолько очевидно, что брат жертвы, Хулиан Урибе Урибе, руководствуясь подозрением, которое в иных случаях дает разумные советы, счел нужным поручить нам параллельное расследование. И когда мы, преисполненные как восхищением деятельностью генерала, так и скорбью утраты, сочли это честью для себя и согласились принять предложение, то и предположить не могли, что обнаружим такую плотную паутину интриг, фальсификаций, лжи и вопиющего аморализма. В течение нескольких месяцев мы не жалели ни времени, ни ресурсов, чтобы пролить свет на обстоятельства случившегося, причем постоянно сталкивались с извращением фактов и преодолевали препоны, которые чинились нам в чьих-то до конца не выясненных интересах, а ныне, на страницах этой бесстрашной газеты, сочли себя вправе возвысить свой гневный голос, воздеть перст указующий, подобно тому, как в относительно недавние и столь же суровые времена сделал это Эмиль Золя, и повторить вслед за ним: «Мы обвиняем».