terra nullius». Он заявил, что в те времена земля была незаконно украдена у аборигенов. И в 92-м Верховный суд поддержал Эдди Мабо и признал, что раньше Австралия принадлежала аборигенам. Суд постановил, что аборигены могут потребовать возвращения исконных территорий проживания или промысла. Естественно, поднялся жуткий шум: белые испугались, что теперь потеряют свою землю.
— А что происходит сейчас?
Отто сделал глубокий глоток из подсоленного бокала, скорчил недовольную физиономию, будто выпил уксусу, и осторожно вытер губы салфеткой.
— Ну, суд пока не снесли. Закон о титуле собственности для коренных народов приняли. Но применять его на практике не получается. Все-таки бедный крестьянин не захочет ни с того ни с сего расстаться со своей собственностью. Так что паника мало-помалу улеглась.
«Вот я сижу в баре, — подумал Харри, — и слушаю, как педераст рассуждает об австралийской политике». Он даже было сравнил себя с Харрисоном Фордом из «Звездных войн», сидящим в космическом баре.
Выпуск новостей прервался рекламой, в которой улыбающиеся австралийцы во фланелевых рубашках и кожаных шляпах на все лады расхваливали пиво, все достоинства которого, очевидно, сводились к тому, что оно — «proudly Australian».[34]
— Выпьем за terra nullius, — предложил Харри.
— Выпьем, красавчик. Ах, совсем вылетело из головы. На следующей неделе мы показываем новую программу в театре Сент-Джордж на Бонди-Бич. Я просто требую, чтобы вы с Эндрю пришли. Возьмите с собой еще кого-нибудь. Приберегите аплодисменты для моих номеров.
Харри глубоко поклонился и поблагодарил Отто за три билета, которые тот протянул, изящно оттопырив мизинец.
Пересекая Грин-парк по пути от «Олбери» до Кингз-Кросс, Харри почему-то искал глазами того седого аборигена. Но в этот вечер в тусклом свете парковых фонарей на скамейках можно было увидеть пару белых алкоголиков. Облака, застилавшие небо, рассеялись, и теперь оно было высоким и усеянным звездами. Харри миновал двух ссорящихся мужчин. Они стояли по разные стороны тротуара, и ему пришлось проходить между ними.
— Ты не сказал, что уйдешь на всю ночь! — крикнул один из них тонким голосом, задыхаясь от слез.
Прислонившись к стене вьетнамского ресторана, курил официант. Вид у него был уже измученный. По улице Дарлингхерст-роуд в районе Кингз-Кросс медленно текли потоки машин и людей.
На углу Бейсуотер-роуд стоял Эндрю и жевал хот-дог.
— А вот и ты, — сказал он. — Минута в минуту. Как истинный германец.
— Вообще-то Германия…
— В Германии живут тевтоны. А ты принадлежишь к северогерманскому народу. Это у тебя прямо на лице написано. Или ты отказываешься от собственной расы, приятель?
Харри захотелось задать ему тот же вопрос, но он сдержался.
Настроение у Эндрю было превосходное.
— Для начала я покажу тебе пару моих знакомых, — сказал он.
Иголку в стоге сена решили искать в самой гуще стога. А именно — среди шлюх на Дарлингхерст-роуд. Найти их было немудрено, а с некоторыми Харри уже был знаком.
— Mongabi, ту man, how's business?[35] — Эндрю остановился и по-приятельски поздоровался с темнокожим парнем в облегающем костюме с изобилием блестящих побрякушек.
Тот улыбнулся, и Харри заметил золотой зуб.
— Тука, похотливый жеребец! Да уж не жалуюсь!
«Если не сутенер, то очень на него похож», — подумал Харри.
— Харри, поприветствуй Тедди Монгаби, самого крутого сутенера в Сиднее. Он начал лет двадцать назад, но по-прежнему выходит на улицу со своими девушками. А как же годы, Тедди?
Тедди развел руками и широко улыбнулся:
— Мне здесь нравится, Тука. Все ведь происходит здесь. Стоит остаться в офисе, и ты мигом теряешь обзор и контроль. А контроль, знаешь ли, в нашем деле — все. Контроль над девочками и над клиентами. Люди, знаешь ли, они как суки. А сука, которую ты не контролируешь, — это дрянная сука. Дрянные суки, знаешь ли, кусаются.
— Ну, если ты так говоришь, Тедди… Слушай, мне бы побеседовать кое с кем из твоих девочек. Мы ищем плохого парнишу. Возможно, он нашалил и здесь.
— Sure,[36] с кем тебе нужно поговорить?
— Сандра здесь?
— Сандра всегда здесь. Больше точно ничего не нужно? В смысле, кроме разговоров.
— Нет, не нужно, Тедди. Мы будем в «Палладиуме». Пусть Сандра зайдет туда.
Перед «Палладиумом» стоял зазывала и заманивал людей громкими непристойными выкриками. Увидев Эндрю, он улыбнулся, а обменявшись с ним парой словечек, пропустил полицейских внутрь без билетов. Узкая лестница вела в подвал, где в тусклом свете стрип-клуба несколько мужчин, рассевшись вокруг столов, ждали следующего выступления. Эндрю и Харри устроились за столиком в глубине зала.
— Такое чувство, что тебя тут все знают, — заметил Харри.
— Все, кому выгодно меня знать. И кого выгодно знать мне. Думаю, и у вас в Осло практикуется такой симбиоз между полицией и полусветом.
— Да, конечно. Но у тебя, кажется, с ними более теплые отношения, чем у нас.
Эндрю рассмеялся:
— Наверное, родство душ. Кто знает, если б я не пошел в полицию, может, работал бы в этой сфере.
На лестнице показались черная мини-юбка и высокие каблуки. Окинув полутемный зал тяжелым маслянистым взглядом, женщина направилась к их столику. Эндрю подвинул ей стул.
— Сандра, это Харри Хоули.
— Правда? — криво улыбнулся широкий, густо напомаженный рот. Одного клыка не хватало.
Харри пожал ее холодную, мертвенно-бледную руку. Что-то в ней было знакомое. Может, как-то вечером он видел ее на Дарлингхерст-роуд. Только в тот раз у нее был другой макияж. Или одежда?
— Так в чем дело, Кенсингтон? Все ловишь бандитов?
— Не простого бандита, Сандра. Он любит душить. Руками. Слышала о таком?
— Да у нас половина клиентов такие. Он что, кого-то убил?
— Очевидно, только тех, кто мог его опознать, — ответил Харри. — Видела его раньше? — Он достал фотографию Эванса Уайта.
— Нет. — Она даже не взглянула на фотографию и повернулась к Эндрю. — Что это за тип с тобой, Кенсингтон?
— Он из Норвегии, — ответил Эндрю. — Полицейский. А его сестра работала в «Олбери». На прошлой неделе ее изнасиловали и убили. 23 года. Харри отпросился у начальства и прилетел сюда, чтобы найти того, кто это сделал.
— Извиняюсь, — поправилась Сандра и посмотрела на фотографию. — Да, — сказала она коротко.
— Что ты имеешь в виду? — оживился Харри.
— Я имею в виду: да, я его видела.
— То есть ты его… э… встречала?
— Нет, но он несколько раз появлялся на Дарлингхерст-роуд. Не знаю, что он тут делал, но лицо я припоминаю. Могу еще поспрашивать…
— Мы были бы очень признательны… э… Сандра, — сказал Харри.
На ее губах мелькнула улыбка:
— Мне пора работать, мальчики. Поговорим потом. — И мини-юбка исчезла так же, как и появилась.
— Yes! — сказал Харри.
— Yes? Только потому, что кто-то видел его на Кингз-Кросс? Показываться на Дарлингхерст-роуд не преступление. И по шлюхам ходить — тоже. Во всяком случае, не слишком страшное.
— Ты что, не понимаешь, Эндрю? В Сиднее четыре миллиона людей, а она видела именно того, кого мы подозреваем. Конечно, это еще ничего не доказывает, но ведь это знак! Ты не чувствуешь, что дело пошло?
Выключили музыку, погасили свет. Гости в ожидании смотрели на сцену.
— Ты ведь вполне уверен, что это Эванс Уайт?
Харри кивнул:
— Я это чувствую каждой клеточкой своего тела. Чувствую нутром.
— Нутром?
— Если подумать, Эндрю, то интуиция — не такая уж и чушь.
— Я вот сейчас думаю об этом, Харри. И нутром не чувствую ничего. Объясни мне, пожалуйста, как твое нутро работает?
— Ну… — Харри посмотрел на Эндрю: не издевается ли он?
Эндрю посмотрел в ответ — с неподдельным интересом.
— Интуиция — это всего лишь сумма опыта. Я так себе представляю, что все, что с тобой было, все, что ты знаешь, думаешь, что знаешь, и не догадываешься, что знаешь, лежит в подсознании вроде как в полуспячке. Будто сурок. Как правило, ты на него внимания не обращаешь. И он просто лежит, посапывает и впитывает в себя новое, верно? Но иногда он моргает, просыпается и говорит: эй, ты где-то это уже видел. И рассказывает, как дело обстояло в прошлый раз.
— Отлично, Хоули. А ты уверен, что твой сурок учел все детали? То, что человек видит, зависит от того, откуда он смотрит.
— То есть?
— Возьмем звездное небо. И в Норвегии, и в Австралии ты видишь одно и то же небо. Но поскольку ты пересек экватор, то сейчас — по своим домашним меркам — стоишь вверх ногами. И созвездия видишь вверх ногами. А если ты этого не знаешь, то обязательно попадешь впросак.
Харри посмотрел на Эндрю.
— Вверх ногами?
— Ну да. — Эндрю затушил сигару.
— В школе нас учили, что вы видите совсем другое звездное небо, чем мы. Когда ты в Австралии, земной шар заслоняет звезды, которые ночью видны в Норвегии.
— Допустим, — невозмутимо продолжил Эндрю. — Все равно важно, откуда ты смотришь на вещи. Все относительно, не так ли? Вот что делает мир таким запутанным.
Со сцены послышалось шипение, пошел белый дым. Через мгновение дым стал красным, а в динамиках зазвучала ритмичная музыка. Из дыма возникли женщина в простом платье и мужчина в брюках и белой рубашке.
Эту музыку Харри где-то слышал раньше. Всю дорогу от Лондона она звучала в наушниках у соседа по самолету. Но текст он разобрал только сейчас. Женщина пела, что ее называют дикой розой, а она не знает, почему.
И контрастом звучал низкий мужской голос:
Then I kissed her good-bye,
said all beauty must die,
I bent down and planted a rose between her teeth.[37]