Игорь НайденковЭтот странный космос
Натали Ш. Хеннеберг (Эннеберг)Солнце Туле
Всё началось с праздника на Даймоне, планете Дельты Колоса в созвездии Девы. Нет, пожалуй, всё началось гораздо раньше. Точно так же, как мы не можем определить момент, когда зажглась или погасла какая-нибудь звезда, мы не в состоянии установить хронологию событий в жизни астронавта, космического инженера или учёного, годы которой протекали в рамках неразрывного единства пространства-времени. Оторванные от своей родной почвы, избавленные от необходимости соблюдать общепринятые нормы человеческого поведения, эти люди на протяжении своей жизни могли видеть, как меняется рисунок созвездий. Когда они улетали с Земли, ослепительные красавицы провожали их на космодроме, трогательно юная мадонна махала им вслед, держа на руках завернутого в пеленки младенца; когда же они снова возвращались на Землю — если, конечно, им повезло остаться в живых, — их встречали согбенные старухи, седые, беззубые и страшные. Иногда приветствовать их приходили сыновья, неузнаваемые из-за белоснежной шевелюры или длинной бороды, испуганно глядящие на своих юных атлетов-отцов. За время, прошедшее с момента их отлета, города Земли превратились в гигантские термитники, блестящие соперники юности стали слабоумными развалинами, над могилами друзей давно склонились деревья… Очень быстро космические странники осознавали, что лишились своих домов, а нередко — и своей страны; связывавшие их с Землёй узы ослабевали. Маленькая планета на задворках Галактики приобретала свои подлинные размеры, Солнце занимало причитающееся ему скромное место в звездном хороводе. Впрочем, и сама Земля, некоторое время прославлявшая подвиги астронавтов и высекавшая их имена на стенах своих пантеонов, быстро теряла к ним интерес. И все же, во время коротких передышек на Бете Форамена или на Унукале Змеи, герои космоса иногда ещё поднимали по привычке бокалы за процветание Земли.
Но существовала ли уже в это время Земля?
Единственной реальностью во Вселенной давно стала Звездная Империя.
Космические «дальнобойщики» жили замкнутой кастой уже на протяжении нескольких веков, когда возникла новая неожиданная опасность. Первое время никто не хотел верить слухам. Потом об этом стали шептаться, как о неприличной болезни.
И вот, однажды, состоялся впоследствии печально известный праздник на Даймоне — если, конечно, эта история не случилась на Эвтерпе в созвездии Девы или на широте черного провала в созвездии Лебедя. Это был праздник по случаю свадьбы диадоха[1], фиолетовой ночью на заповедной планете… Аромат магнолий, огненные шпаги лучей дезинтеграторов, перекрещивавшиеся над головами… И было застолье, и потоками лилось темное вино со Сгари, похожее на черный бархат… И была невеста диадоха, хмельная от счастья девушка-гуманоид, сиявшая настолько ослепительной красотой в своем платье лунного цвета, что один из героев Земли, только что вынырнувший из небытия и еще не отряхнувший со своих ног звездную пыль, умыкнул ее, не раздумывая, из-под носа жениха, несмотря на все его тринадцать глаз. Этого героя звали Фрэнк Соллер. Рассказывали легенды, что он был создателем комбинаторной лептонной теории; в любом случае, было известно, что именно он разработал проект первого галактического двигателя и позднее сам испытал его. Говорили, что именно ему удалось самым радикальным образом уладить конфликт с Черными Мирами — он просто уничтожил их… Никто не знал, сколько ему лет. Принцесса успела бросить на него лишь один взгляд, и этого оказалось достаточно, чтобы в ее памяти навсегда запечатлелся облик молодого бога — стальные мышцы, буйно вьющиеся черные кудри над высоким лбом. На удлиненном лице глубоким зеленым огнем сверкали огромные глаза, в которых опытный взгляд смог бы прочесть и мудрость, и печаль. Но нежная принцесса-гуманоид не задумывалась о высоких материях; она опустила ресницы и покорно замерла в объятьях похитителя. Ее согласие было настолько очевидным, что о случившемся даже не стали разговаривать на Звездном Совете, на котором обычно строго осуждаются подобные истории. И всю ночь звучала музыка, каскадом рассыпались звезды, пьянил запах цветущих ирисов. Астронавты дружно опрокидывали кубок за кубком, и продолжало литься скарийское, и гремели гимны в честь пространства и его покорителей. Никого не интересовали переживания тринадцатиглазого диадоха, имевшего, ко всему прочему, одну лишнюю ногу.
Тем не менее, на следующий день по Эвтерпе (или Даймоне) распространились странные слухи; возможно, они охватили только Мегалополис, на площадях и улицах которого гигантские пылесосы жадно втягивали в свое чрево оставшиеся после безумной ночи увядшие гирлянды цветов и прочий мусор. Сверкающие эскадры ушли ранним утром в дальний космос, а на взлетно-посадочной полосе астропорта кто-то подобрал человеческую развалину, трясущегося от холода старика, настолько дряхлого, что он забыл даже свое имя. Но служащие астропорта узнали скафандр, оказавшийся слишком большим для немощного тела; нашлись и документы, и тогда все содрогнулись: это был Соллер… Теперь его внешний вид соответствовал истинному возрасту. Ему было пятьсот лет… Или шестьсот? Кто знает…
Жалкую развалину подобрал санитарный корабль. Срочно созванный консилиум ученых светил был вынужден, наконец, рассмотреть многочисленные сообщения, на протяжении ряда последних лет регулярно поступавшие со всех концов Вселенной в медицинский центр и так же регулярно прятавшиеся под сукно.
В этих донесениях шла речь о загадочных исчезновениях прославленных астронавтов. Довольно давно официальные лица, руководители планетарных правительств, заподозрили существование тайного общества, занимавшегося похищениями ветеранов космоса с целью воплощения в жизнь какого-то загадочного заговора. Только один ученый, бактериолог по специальности, давно угадал правду; но тогда его заставили замолчать, Теперь же деваться было некуда; пришлось признать его правоту, так как именно его подозрения позволяли раскрыть суть реальной опасности. Человеку нельзя безнаказанно превращаться в бога; рано или поздно, бесконечно замедленная благодаря парадоксам времени дряхлость внезапно набрасывалась на прославленных героев. Это было расплатой за безмерно затянувшуюся юность, за лишенную естественных пределов жизнь. Герои разваливались на глазах. Их артерии становились жесткими, кости — хрупкими, морщины рассекали их задубевшую кожу. Несмотря на это, Фрэнк Соллер был первым, на ком специалисты-геронтологи смогли проследить все фазы ужасающего процесса разложения заживо.
Его поспешно погрузили на санитарный звездолет, запихнув в кислородную палатку, и корабль устремился к одной из дальних планет, известной своим идеальным климатом, позволяющим победить любую анемию и поставить на ноги самого тяжелого больного-хроника. Но все дело было в том, что Фрэнк Соллер не страдал какой-нибудь болезнью — он просто умирал от старости, и прекрасно понимал это. Уложенный в противоперегрузочный гамак, он был почти готовой мумией — мышцы его омертвели, тяжесть грудной клетки почти расплющила легкие; недавно еще соколиный взор помутнел. Он хотел закричать, но звуки застряли в его горле. Он попытался пошевелить рукой — движение получилось спазматическим, похожим на судорогу лапки раздавленного насекомого. Ему казалось, что он очутился в желудке проглотившего его гигантского хищника, и процесс переваривания, похоже, уже начался, хотя он еще был жив.
Вдобавок, Соллер знал, что обрушившаяся на него катастрофа наступила совсем не так внезапно, как думали окружающие. Да, ночью на Даймоне случился обвал; он рухнул в черную пропасть. Но задолго до этого его здоровье прошло по ряду ступеней, ведущих только вниз.
Взять хотя бы тот день, когда он в отчаянии отшвырнул листок бумаги с уравнениями, в которых внезапно перестал что-либо понимать. Или другой день — или ночь? — когда он перестал интересоваться тайнами Вселенной — странной, невообразимо далекой звездой, невероятно сложной структурой радиотуманности…
Хотя тогда он выжил, но для него перестали существовать сначала уравнения, потом то гибкие, то застывшие теории, наводившие мосты через бесконечность; потом пропали звезды, галактики, наконец, числа и атомы. Дряхлость астронавтов постепенно овладевала им как ряд быстро следовавших друг за другом этапов деградации. Скоро он перестал быть жадно стремящимся к открытиям ученым, то беззаветно бросающимся на штурм галактик, то устремляющимся в атаку на атомное ядро. Он забросил расчеты и лабораторные опыты. Но еще какое-то время он с удовольствием находил применение чудом застрявшим в мозгу научным теориям; он все еще продолжал искренне восторгаться длинным стреловидным телом космического крейсера, устремляющегося в глубины Вселенной; его по-прежнему восхищали бездны космического пространства, и новые миры все еще сохраняли для него ощутимую реальность.
Когда-то, на протяжении бог знает скольких веков, он был отважным космическим авантюристом, предводителем звездных армад, разрушителем враждебных миров, победоносно выходившим из любой схватки. Рассказывали, что он не однажды спасал Землю, но теперь ему не было до этого дела. По сути, наиболее долгоживущей частью его существа было идеализированное воплощение космического героя, великолепного животного, которым восхищались обитатели тысяч звездных миров.
Ближе к концу исчез и звездный герой; осталось одно животное. С внезапным ужасом Соллер подумал: было ли происходящее его первой смертью, или в этом изношенном теле помещались и другие сущности? Во время внезапной вспышки просветления, напугавшей его едва ли не больше, чем все остальное, его пронзила мысль: а что, если его организм просто забыл, как нужно умирать?
Если так, то ему придется жить до тех пор, пока в его теле, истинном воплощении живого трупа, не произойдет полный распад всех клеток, пока он не почувствует, как разлагаются его внутренности, как легкие превращаются в жижу, заполняющую грудную клетку, как мозг… Он затрепетал, будто попавшая в липучку муха.
Друзья, которых он знал, оказались счастливее его — старость поразила их на лету, и они бросили штурвал в самый последний момент перед тем, как превратиться во вновь вспыхнувшую звезду. Другие герои неожиданно исчезли в диких джунглях неисследованных планет, наконец, третьи утонули в бездонных болотах… Свирепые кошки-гиганты, чудовищные пиявки Альфарда или живые камни Прозерпины довершили начатое. Ему же не повезло, потому что он очутился в руках себе подобных, и теперь его заставят прожить до конца. На нем будут изучать, как происходит деградация великолепного образца человеческого существа.
И его охватила глубокая печаль.
И тогда.
В его предплечье вонзилась игла шприца, и сквозь ватный туман полубессознательного состояния до него донесся голос. Если бы он был в состоянии сформулировать свою мысль, он сказал бы, что незнакомец материализовался из небытия перед его гамаком — настолько неожиданно в его поле зрения возник силуэт человека. Облаченный в огненно-красный рабочий комбинезон, с острым профилем, над которым покачивалась двойная антенна, похожая на ласточкин хвост… Тонкие губы, слегка выпуклые глаза.
— Позвольте представиться, — сообщил незнакомец. — Доктор Мист, бактериолог. Тот самый, который…
Появившийся был почему-то крайне неприятен Соллеру. Фрэнк сразу же почувствовал желание увидеть, как тот убирается отсюда. Просто чудо — но он даже смог промычать что-то неодобрительное. Человек, назвавшийся Мистом, следил за ним с нескрываемым научным интересом. В конце концов, доктору показалось, что почти мертвому его пациенту удалось произнести, хотя и весьма невнятно, несколько слов: нечто среднее между «изыди, сатана!» на языке Земли и каким-то исключительно грязным межпланетным ругательством.
— О, вы еще держитесь! — воскликнул явно восхищенный доктор. — Пока вы еще не в состоянии говорить отчетливо, но прогресс очевиден. Мы сможем с вами договориться.
Он уселся в кресло из антисептического полимера.
— Я ввел вам минимальную дозу моей новой сыворотки, — сообщил он. — У нее еще даже нет названия. Она почти мгновенно обновила в вашем организме дезоксирибонуклеиновую кислоту, то есть, ДНК. Дело в том, что ваша ДНК внезапно свернулась, точно скисшее молоко. Да, именно этот процесс и вызвал ваше катастрофическое постарение. Тело человека — это весьма несовершенная, хотя и исключительно сложная химическая фабрика. ДНК на этой фабрике обеспечивает связь между разными цехами. Наша наследственность, наша способность к выживанию — всё зависит от ДНК. Стоит нарушиться связи между разными системами организма — и наступает конец. Моя сыворотка нейтрализует накопившиеся токсины и постепенно выводит их из организма, после чего восстанавливает недостающую ДНК. Да, конечно, это ещё не вечная молодость, но уже определённый шаг на пути к ней. Как вы себя чувствуете?
Из глотки, забитой слизью, вырвалось одно-единственное слово:
— Плохо!
— Великолепно! — обрадовался доктор. — Вы уже способны произносить отдельные слова. Надо сказать, что госпитализировали вас весьма своевременно. Должен признаться, что у меня уже было несколько опытов с астронавтами. Увы, до сих пор — сплошные неудачи! Ваши коллеги, охваченные какой-то непонятной застенчивостью, пытались перед неминуемым концом то спрятаться в липкой грязи болот Вроуцина, то бросались очертя голову в пасть гигантских розовых паразитов, скрывающихся между холмами ферментирующих удобрений на Гермесе — ну, вы, конечно, слышали об этих огромных гельминтах… Так погибли самые прославленные наши герои — Эрик-Ракета, Морган-Галакт… Это какое-то безумие! — доктор быстро потёр одна об другую свои длинные тонкие руки, затем переплёл пальцы, обхватив острое колено. — С вами нам повезло гораздо больше. Конечно, процесс восстановления еще несовершенен, и действует сыворотка нестабильно, но мы уже можем извлечь вас из бездны одряхления. Кстати, ведь это вы первым облетели на ракете Юпитер?
Ответа не последовало.
— Ну, это естественная реакция, — прокомментировал неунывающий доктор. — Вы злитесь на самого себя и, разумеется, на меня. Но это хорошо, это замечательно, это просто великолепно! В возрасте 500 лет — это ведь ваш настоящий возраст? — у вас уже не должны были наблюдаться подобные рефлексы. Следовательно, моя сыворотка начала действовать. А теперь я выдам вам один небольшой секрет: мы, то есть, Комитет Защиты Здоровья Свободных Звезд, используем эту сыворотку только при наличии достаточных оснований для ее применения. Согласитесь, не имеет смысла продолжать жизнь одряхлевшим типам, ни на что не пригодным с самого младенчества. Это было бы плохой услугой и для Земли, и для всей Галактики. Моя сыворотка предназначена исключительно для цвета человечества — для великих учёных, для людей искусства, для героев. А разве вас нельзя отнести — и с полным основанием — сразу ко всем этим категориям? Разве вы не побеждали сразу на всех фронтах чёрные силы зла? Разве всю вашу жизнь нельзя сравнить с величественной поэмой?
Никакого ответа.
— Ладно! — воскликнул несколько нервным тоном доктор. — Вы можете, конечно, молчать, если вам так хочется. Я знаю, что вы молчали в лаборатории на Нептуне, где разрабатывали свои головокружительные проекты. И вы молчали за пультом управления крейсером, когда атаковали Чёрные Орды. И… В общем, я хочу сказать, что все наши службы находятся в полном вашем распоряжении. Для того, чтобы обрести новую молодость, чтобы начать новую жизнь, вам достаточно поставить свою подпись вот под этим официальным заявлением — обычной пустяковой бумажкой. Это стандартная процедура, не имеющая никаких последствий. Простая формальность. Сразу же после этого вы сможете снова устремиться в пространство — молодым, могучим, в ореоле славы. Вы проживете ещё одну бесконечную жизнь, Солнце-Соллер!
Для того, чтобы сильнее и надежнее зацепить его, он коварно использовал легендарное прозвище астронавта. Да, каждый из героев имел нечто вроде клички, широко известного в Галактике прозвища; кто был Галактом, кто Ракетой, кто — Звездой…
На мгновение перед тусклым взором бедолаги раскрылось бесконечное пространство, пронесся вихрь солнц — голубых, зеленых, пурпурных; закрутились спирали туманностей, промелькнула вся бесконечная Вселенная, которую он так любил и которую вот-вот должен был потерять. Все это он пережил в одно короткое мгновение: взлет галактического крейсера, распахнувшиеся перед ним черные бездны, устремившиеся навстречу загадочные мрачные планеты, укутанные тяжелой вуалью облаков и увенчанные короной молний.
«Вы сможете прожить еще одну жизнь» — сказал ему искуситель. Но сколько лет в действительности они могли подарить ему? Сколько веков? Или сколько дней? А потом? Снова этот провал, снова падение в бездну в капкане дряхлого изношенного тела? Снова смерть, которая придет к нему так неспешно, потому что она почти забыла о своих обязанностях…
На почерневших губах выступила липкая розовая пена. Как трудно было найти несколько слов, этих единственных нужных слов… Составить из них предложение…
Соллер прошептал:
— Я не хочу прожить ещё одну жизнь.
На него снова опустилась ночь. Сыворотка перестала действовать, но она заметно продлила агонию. Он опять почти ничего не видел, и язык у него во рту снова онемел. Но он был в состоянии слышать. Хотя и еле-еле, но все же слышать. За ватной стеной, неумолимо обволакивавшей его, где-то рядом по кабине бегал доктор Мист, заламывая в отчаянии руки и негромко повизгивая от огорчения. Длинный, с тонкими конечностями, он походил на паука, но носатым профилем напоминал скорее ворона. Зрачки у него были желтыми и светились в темноте — это были единственные проблески света, которые улавливали в охватившем его мраке полумёртвые зрачки Фрэнка Соллера.
— Я не понимаю! — кричал доктор. — Такой человек, как вы! Такой могучий ум! — Он сознательно подбирал самые банальные выражения, которые мог понять даже слабоумный старик. — Вы что, почему-то боитесь поставить свою подпись? Боитесь, что ли, потерять свою бессмертную душу? Да это же простая формальность, я уже говорил вам! Перед любой операцией врач старается на всякий случай обезопасить себя. В свое время, встречались оригиналы, которые требовали пересадить им плавники от акул Ахерона; потом они неожиданно стали вести себя совсем, как эти акулы — со всеми вытекающими отсюда последствиями… Ну, вы понимаете — пришлось пустить в ход сети, гарпуны, механизмы для разделки туш… Семьи этих ненормальных подняли страшный шум… Всегда откуда-то появляются эти семьи! Правда, я надеюсь, что ваш случай будет исключением — вряд ли у вас осталась где-то семья… Поэтому ваша подпись будет вашим личным обязательством, и только. Впрочем, к черту подпись! Скажите просто, что вы согласны. Да, у меня есть под рукой портативный стереомагнитофон. Или качните головой — он достаточно чувствителен, чтобы уловить даже незначительный шорох. Нет? Ну, хорошо, тогда вы потеряете всё. Вы слышите — всё!
Монолог был довольно продолжительным, но доктор Мист прекрасно знал, что Фрэнк слышит его.
— У меня есть все права на подобное чудо. Что, вы всё равно не хотите попробовать? Вы дубовая башка, тупица, а не астронавт! Я никогда не поверю, что вы были большим ученым, никогда! У вас нет ни любопытства, ни мужества настоящего ученого. Как, вы не хотите узнать, что произойдет со Вселенной через несколько секунд после вашей клинической смерти? А эти звездные выводки в туманности Змеи — вы позволите кому-нибудь другому открыть и исследовать рождающиеся звёзды? И вам всё равно, что кто-то другой раскроет тайну радиогалактик? Вам наплевать, что вы можете узнать, что находится с другой стороны, там, в антимире? Неужели это так?
Молчание в ответ.
— Вы никогда не испытывали ничего, подобного тому, что я предлагаю! Вы ведь не видели возвращения умершего к жизни? Не наблюдали превращения амёбы или машины в мыслящее существо? Вы не создавали новые миры? Но это же последняя, самая величественная, самая божественная мечта любого учёного… Нет, вы не только перестали быть учёным, вы никогда и не были им! В этом случае, несомненно, что-то иное увлекало вас в пространство… Хрустальные рудники на чёрных планетах, тучные прерии, астероиды с золотыми плодами на деревьях… Вы сможете завладеть всем этим; ведь и до сих пор Земля не так уж плохо относилась к вам — а Звёздный Совет может вознаградить вас ещё весомее! Нет? Богатство интересует вас не больше, чем знание? Тогда остается власть — владычество над людьми и вещами. Можно подумать, что у вас нет ни одного врага, которого вы мечтали бы унизить; неужели никто не нанес вам обиды, за которую вы должны отомстить? Не нужно далеко ходить за примерами — я знаю на Эвтерпе одну маленькую принцессу, которую, как только разжались ваши объятья, ее супруг-диадох приковал цепями к столбу возле муравейника с красными муравьями. Говорят, она кричала много часов подряд. А наутро все увидели прикованный к столбу белый скелет… Не забывайте, к тому же, что ночь на Эвтерпе длится 86 часов… Вы могли бы привязать этого диадоха к хребту жабоящера — его яд проникает в тело жертвы через каждую пору… Что, и это не интересует вас? Вы сможете стать императором бесчисленных планет, на которых вам в образе звезды или титана будут поклоняться местные властелины, вожди дикарских племен; они будут обожествлять вас, целовать следы ваших ног. Вы сможете увлечь на штурм неведомого целые стада фантастических комет… Тоже нет? Вы — безмозглый осёл, а не великий завоеватель, вы — дряхлая развалина, старая тряпка! Нет, нет, простите меня, я не знаю, что говорю. Ведь вы — великий герой космоса, идол толпы, ваше изображение помещено на стенах Капитолиев всех обитаемых миров, и даже дети знают и обожают вас… Нет, я бы с наслаждением прикончил вас своими собственными руками…
В ответ — молчание, ничего, кроме молчания.
Доктор Мист снова взял себя в руки. Он склонился над чёрной мумией, пощупал высохшее запястье, поднес зеркальце к губам в тут же схватился за шприц.
— Уф! — выдохнул он, наконец. — Да, пришлось довольно жарко. Он чуть не умер — до этого было совсем недалеко. Зато теперь я вогнал в него две или три максимальных дозы сыворотки… Но что будет потом? Не знаю… Ладно, будь, что будет. Даже дьявол имеет право на отдых… Ну, а этому бедняге нужно как следует отоспаться…
Но бедняга не спал. Он старался затаиться в своей омерзительной телесной тюрьме, он лежал как можно более неподвижно, чтобы сохранить хотя бы частичку прежней силы в высохших мышцах. Он не смог бы объяснить, зачем он это делает. Чтобы бежать? Но он был не в состоянии передвигаться. Чтобы оказать сопротивление? Но это было смешно. В то же время, когда доктор Мист говорил о тучных пастбищах и диких властителях, его посетило смутное воспоминание. Он вспомнил двух астронавтов, потерпевших крушение на Проционе и оказавшихся на узком гребне из чистого графита, вздымавшемся над океаном, населённом хищной пеной. Чтобы не попасть живыми ей в лапы, они нашли силы, чтобы загнать себе в мозг осколки скафандра. В любом случае, для ухода из жизни можно найти сколько угодно дверей! У него ведь в грудной клетке билось такое изношенное сердце; достаточно небольшого усилия, чтобы…
В этот момент, он почувствовал, что корабль совершил посадку. Но на какой планете? Стены кабины, покрытые специальной обивкой, не пропускали звуков. Ракета, безошибочно ведомая пилотом-автоматом, мягко приземлилась, и всего лишь один человек на борту уловил это, да и то только потому, что каким бы изношенным ни был его организм, но за многие годы он стал как бы частью механизмов корабля. Этим человеком был Фрэнк Соллер, старейшина астронавтов Земли. Этот лёгкий толчок, который ему пришлось ощутить не одну тысячу раз, этот мягкий, почти незаметный отскок — все это, несомненно, свидетельствовало, что корабль опустился на поверхность планеты. Благодаря лошадиной дозе сыворотки, Фрэнк нашел в себе силы, чтобы докатиться до края противоперегрузочного ложа и свалиться на пол. Дальше он принялся продвигаться медленными судорожными толчками, напоминавшими способ передвижения рептилий. В любую минуту мог войти санитар-андроид; мог появиться и доктор Мист, да и мало ли кто ещё. Он хотел умереть, он знал это твердо, но он не хотел, чтобы его унесли куда-нибудь и начали исследовать. Ему казалось странным, что это дряхлое сердце все еще билось в груди, заполненной раздувшимися легкими. В самом начале своего отчаянного путешествия он подумал: «Ну, вот, ещё одно движение, и я готов!» При этом, он ощущал определенное удовлетворение, когда снова и снова думал, что вот-вот будет «готов». Неожиданно для себя он осознал, что уже думает совсем иначе: «Я должен любой ценой продержаться хотя бы еще один метр. Двери совсем рядом». Это были двери, сдвигающиеся в сторону по мысленной команде; к счастью, тот уголок его мозга, который мог отдать такую команду, не был парализован.
Дверная плита скользнула в сторону.
Лучше не говорить о том, что представлял собой его путь по бесконечным коридорам и переходам, по словно заснувшему кораблю, по этой громадной капсуле, обслуживаемой исключительно роботами, управляемыми каким-нибудь светилом медицинской науки — может быть, самим доктором Мистом. Но инъекция доктора действительно оказалась удивительно сильнодействующей, и скоро он оказался в состоянии помогать себе локтями и коленями. Он продолжал ползти и никак не мог умереть. Но теперь он уже не думал об этом — он снова пытался выиграть очередное пари со смертью. Какого чёрта, ведь он — Фрэнк Соллер, он должен добраться… куда? Он толком не знал. Только что он мечтал о смерти, как о величайшей милости… Впрочем, он и сейчас был готов умереть — но только не здесь, Где-нибудь в укрытии, в какой— нибудь глухой норе. Он должен был лишить доктора Миста удовольствия вскрыть свой труп. Его поддерживало наивное старческое упрямство.
Через какое-то время шаги андроидов, очевидно, приступивших к выгрузке больных, швырнули его, почти потерявшего сознание, в закоулок цилиндрического коридора, проходившего через весь корабль. Там он распластался, прижавшись к полу, настолько жалкий, настолько не похожий на живое существо, что разумные механизмы прошли мимо, не обратив на него внимания. Хорошо, что они не обладали обонянием — терпкому запаху старческого тела не на что было воздействовать, чтобы привлечь их внимание. В разодранной в клочья тунике, со стертыми в кровь локтями и коленями, он чувствовал удовлетворение хотя бы потому, что его царапины почти не кровоточили — наверное, в его теле почти не осталось крови.
Мимо него протопали два робота, тащивших носилки, на которых неподвижно покоилось чьё-то тело. Очередной юный герой, пострадавший в нелепом звездном конфликте. Соллер скатился вниз по наклонному полу и оказался под носилками. В выходном шлюзе эту странную группу залил яркий свет контрольного прожектора. Механизмы обменялись несколькими невыразительными фразами, типичными для современных андроидов:
— Еще одна дохлятина?
— Нет, он ещё не совсем загнулся.
— Это та самая развалина?
— Нет, это один из тех, кто остался в живых после газовой атаки под Расальхагом на Альфе Змееносца.
— Пюре?
— Да, герой-пюре.
— Ладно. Тот же коэффициент. Годен на свалку.
Фрэнку очень хотелось изо всех сил пнуть ногой их металлические лодыжки; похоже, что уколы действительно омолодили его. Но он сдержался и без приключений добрался до выхода, старательно держась под носилками. В один из моментов этого маршрута ему на затылок упали тяжелые капли — это была кровь несчастного, просочившаяся сквозь тонкую подстилку.
Но этот человек был ещё жив! И он мог умереть, если ему немедленно не окажут помощь! А эти дурацкие машины.
Выходной люк распахнулся.
В лицо Соллеру ударила такая волна свежести, такого сильного аромата, что он на мгновение потерял сознание — вероятно, от наслаждения. Несомненно, это была Земля. Земля! У него ещё нашлось время подумать, что он ведь мог очутиться и на планете без атмосферы или с воздухом, непригодным для дыхания — из углекислого газа, например, или из аммиака. Он мог вполне оказаться среди расплавленной лавы или среди ледяных гор — у него был один шанс из миллиарда… Словно неодушевленный предмет, он продолжал катиться вниз по пандусу. Когда он очнулся, роботы вместе с умирающим уже исчезли. Соллер лежал, подобно обескровленному трупу, возле мусорного бака — настоящего мусорного бака! — на обочине мостовой, зарывшись лицом в кучу отбросов. Удивительно тощий черный кот (если, конечно, это не было механическое устройство в виде кота) сидел на откинутой крышке бака, явно выставленного из только что прибывшего корабля.
Соллеру было до омерзения холодно; когда ему, наконец, удалось извлечь свою физиономию из кучи мусора, он увидел в бледном пространстве над головой черную луну.
Его первой мыслью было: «Луна умерла!»
Он тут же вспомнил, что уже в эпоху первых космических полетов луна была тёмным телом, светившимся только отраженным солнечным светом… Если она сейчас ничего не отражала, значит, она находилась в эклипсе. Полном. И очень продолжительном. Или что она…
Да, луна… Он попытался рассуждать. Было очень холодно, но не настолько, как могло быть, если бы… И этот кот, возможно, был настоящим. На протяжении столетий ученые спорили, выдвигая все более и более изощрённые гипотезы и пытаясь понять, что произойдет с Землёй, если когда-нибудь Солнце… Да, но эта теория выглядела слишком неправдоподобной. Пессимисты предсказывали мгновенный конец света, ледяную пустоту, абсолютный холод. Оптимисты хватались за данные о всё ещё находившемся в расплавленном состоянии земном ядре. Как же, расплавленном… Черта с два! Фрэнк чувствовал, что его руки и ноги закоченели.
Странно, но чёрная луна отбрасывала длинную тень на совершенно пустынный космодром, на который уже надвигались пески. Всё это было удивительно похоже на марсианскую пустыню.
— Эй, дед, — пропищал кто-то рядом с ним. — Ты ещё не совсем загнулся?
— Не совсем.
— Ты что, упал?
— Да.
— Эта дрянь, — произнёс с явным и довольно приятным земным акцентом голосок, звучавший достаточно почтительно, — ну, всё это, во что вы засунули свой нос, ни на что не годится. Может, вы хотите банан?
— Банан?
— Ну, да, банан. От Асцелли. С гарантией. Он валялся возле корабля. Конечно, малость подгнивший.
Внезапно он почувствовал непреодолимое, дикое желание попробовать гнилой банан. Он — дряхлый, умирающий старик… А Земля лишилась Солнца… Но он преодолел искушение и спросил как истинный джентльмен:
— Тебе самой, наверно, хочется попробовать банан?
Над ним появилось бледное лицо — большие глаза, маленький носик — над худеньким тельцем, завернутым в драный мешок (иначе эту одежду не назовешь) из лоскутов искусственного меха. Большой бледный рот кривился на узком лице девочки (лет двенадцати? или четырнадцати?), изображая печаль.
— Мне уже ничего не хочется… Держите.
К счастью, он не мог протянуть руку — его запястье, да и вся рука до самого плеча онемела. Банан заплясал перед его носом, затем неожиданно взлетел в воздух и расплющился об обшивку корабля. На нематериальном лице появилась свирепая ухмылка.
— Ты что, решил, будто я отдам тебе эту жратву? Тебе, дохлятина? Тебе, падаль? Тебе…
Она танцевала вокруг него, и ее хрупкие тонкие ножки попирали мусор. Ему удалось пробормотать:
— Но почему?
— Что почему?
— Почему ты ненавидишь меня?
— Я ненавижу всех и всё, — быстро сказала она. — Я… Впрочем, я скоро подохну. А все мужики — подлецы.
Она произнесла эту тираду, как хорошо выученный урок. Конечно, она была старше, чем ему показалось вначале. У нее была тонкая талия, и глаза на лице, таком худом, что было видно, как под прозрачной кожей, блестевшей голубоватой прозрачностью, двигаются мышцы. Фрэнк понял, что она была безумной. Идиотка от рождения, или это радиационное поражение? С горьким удивлением он подумал, что ничего не знает — как и все его бывшие товарищи — о последних конфликтах, о последних катаклизмах, поразивших Землю.
— Ты пострадала от радиации?
— Маргрид, меня зовут Маргрид, — пропела она. — И если ты всего лишь Имаго, мой кот отгрызет тебе нос!
Она словно растворилась в ночи с грациозностью ребенка или привидения, и именно в этот момент у него нашлись силы, чтобы приподняться — и увидеть всё.
Да, космодром выглядел заброшенным, как все посадочные площадки на мертвых планетах. Дорожки, когда-то асфальтированные, были покрыты песком и толстым слоем льда (хотя и не таким толстым, как можно было ожидать). Он, несомненно, находился на Земле — рисунок созвездий и множество стационарных спутников, резко выделявшихся на бледном небе, несомненно, подтверждали это. Но луна была чёрной, с узким темно-багровым гало вокруг диска. Впрочем, эта ледяная Земля, морозный воздух которой колол вам легкие при каждом вдохе, не выглядела совершенно мёртвой. Справа, на фоне слабого красноватого зарева, вырисовывались каркасы из бетона и стали, зловещие руины города, который, как оценил Соллер по размерам космодрома, был огромным. Скелет города над призраком космодрома.
Под непрозрачным тусклым небом не было ничего, кроме этих руин, да еще этого изголодавшегося зверька в куче замерзших отбросов.
«Вот, значит, что они сделали с Землей!» — пробормотал про себя Соллер, пытаясь подняться.
Сыворотка, даже если ее количество было недостаточным, продолжала действовать. Его охватила свирепая ярость и холодное любопытство. Он хотел увидеть всё вблизи, и он ненавидел всеми фибрами души тех, кто за спиной увлеченных звездами безумцев довел их родную планету до невероятного упадка. Потому что в космосе никто ничего не знал о судьбе пострадавшей от предательства родины. Радиостанции, размещенные на ближайших планетах, транслировали слащавые лживые передачи, а в это время Земля…
«Они замучили ее, они уничтожили ее, они…»
Они? Кто — они?
Это и нужно было выяснить.
Тем временем, он продолжал оставаться бессильной развалиной, ползком передвигавшейся среди куч мусора, дряхлым полутрупом, которому был опасен даже бродячий кот. Стоило только ему приподнять голову, как животное ощетинивалось и готовилось к прыжку. Его желтые глаза светились, словно… да, правильно, словно глаза доктора Миста! Разумеется, немногочисленные уцелевшие на опустошённой планете животные совершенно одичали, и кот превратился в маленькую пантеру.
Стоит только Соллеру пошевелиться, в кот кинется ему в лицо. Да, забавное тогда начнется сражение! Впрочем, на это Маргрид и рассчитывала.
Он попытался поговорить с животным тихим спокойным голосом, но добился только злобного шипения в ответ. Когти маленького хищника царапали камни мостовой, и Франка охватило бессильное бешенство — бесполезность любых усилий раздражала его. Подумать только — стоило ему проникать в бездны относительности, завоевывать смертельно опасные миры, становиться грудью на защиту Земли — чтобы, в конце концов, оказаться совершенно беспомощным перед одинокой смертью. И какой унизительный конец — только представить, что его растерзает бродячий кот! Стальные когти, тем временем, всерьез угрожали его глазам. Напрягая последние силы, он попытался подобрать какой-то огрызок, чтобы запустить им в кота, когда из темноты донесся шорох, потом звуки шагов; из ночи вынырнуло несколько теней.
— Здесь! — пропела Маргрид. — Вот он! Пуззи не дал ему смыться!
Их было трое — три фигурки, закутанные в облезлые шкуры: горбатый клоун-калека, ростом не больше двенадцатилетнего ребенка; огромная волосатая полуобезьяна и безумная девушка. У калеки вместо рук были крючья, и он передвигался на небольшой низкой тележке, какими пользуются для перевозки багажа перронные носильщики. Он размахивал невероятно древним оружием — одностволкой 22 калибра.
Когда они приблизились, кот с недовольным видом отпрыгнул в сторону, но Маргрид успокоила его хриплым мяуканьем. Очевидно, это был ее сторожевой кот, ее приятель или друг. Безногий обрубок подкатил на своей тележке к Соллеру и наклонился, едва не воткнувшись в него носом. Почти сразу же он выпрямился и презрительно сплюнул в сторону.
— Никогда еще не видел такого мерзкого скелета! — заявил он.
— Не протянет и пяти минут! Сожрать не удастся — задубел. Ты плохо поохотилась, Маргрид!
Девушка начала оправдываться.
— А там никого больше и не было! Только роботы, которые таскали дохляков!
— Куда?
— Как всегда, на консервы.
— Ладно, ими займутся. Ну, а с этим что будем делать?
Горилла, ничего не сказав, наглядно показала жестом, словно выкручивая тряпку:
— Куик!
— Нет, не куик! Ты, Валь, всегда думаешь только об одном… Когда парень только собирается загнуться, он еще годится на консервы. Но этот слишком старый, чтобы пустить его на мясо. Я вот думаю, что раз он такой древний…
— Что-что?
— Этот старикашка может знать что-нибудь интересное. Может быть, кучу разных штуковин. Тогдашние типы были хитрыми ребятами.
— Например? — Похоже, Маргрид это заинтересовало.
— Например, он может научить нас, как оживить Централь. После того, как она окончательно сдохла, в Городе стало слишком холодно. Может быть, он знает, как нужно чинить эти хреновины, которые поют и говорят. И все такое. Слушай, Валь, а у них там, в Магии, затрясутся поджилки, когда весь город будет освещен ночью! Ну, сила!
— А люди, они-то что скажут? — проворчал Валь.
— Люди годятся только на то, чтобы стричь их. Никто не осмелится пробраться сюда. Нет? Ну, тогда они останутся без потрохов!
— Их тут сожрут крысы!
— Если бы только крысы.
В темном небе Большая Медведица вычертила свой точный контур.
— Слушай, Зигги, — мечтательно заявила девушка-идиотка, — а что, если он может запустить станки, чтобы делать разные штуки? Красивые платья, которые можно надеть, туфли на высоком каблуке, и всё такое?
— Ну, и что мы будем теперь делать с этой развалиной? — проворчал Валь. Он подобрал раздавленный банан и громко чавкал им.
— Мы заберем его с собой, — сказал уродец, которого звали Зигги. — Ты с Марго запросто дотянешь его. Он совсем прозрачный и не весит ни фига.
— А консервы?
— Могут подождать. Ты же не захочешь, чтобы Имаго нашли его в мусорном баке? Эти типы старого времени, это настоящие резервы энергии… Валь, бери его за голову. Марго, а ты — за ноги. Ну, вперед! Уже чертовски поздно.
Всё это говорилось на явно земном языке, хотя и почти неузнаваемом, с варварскими сокращениями, когда, например, фраза «нашли его в мусорном баке» звучала примерно как «нашли его мусбаке», а станки обозначались словечком «делвещи».
На протяжении всего разговора Соллер не произнес ни слова. Он старался сберечь силы. В любом случае, он получил возможность передвигаться и удовлетворить свое любопытство, последнюю радость дряхлой старости.
— Увидеть Туле, последнее Туле, — едва слышно пробормотал он.
Уродцы схватили Соллера, не особенно деликатничая с ним, и нырнули в беспросветный ночной мрак. Но была ли это действительно ночь? Солнца не было — это казалось очевидным. Слабый свет давали звезды и светильники, расположенные возле строений за пределами космодрома; уродцы говорили, что там находятся «делвещи». Соллер увидел, как мимо него, будто в старинном кинофильме, уходили назад мертвые улицы, полуразрушенные фасады взорванных зданий, груды железа, очевидно, когда-то бывшие транспортными механизмами. Город был громадным, изуродованным и совершенно безлюдным. По характеру разрушения можно было предположить, что он подвергся атаке с применением ультразвука. Но когда это случилось? Облик развалин не позволял даже высказать догадки об эпохе, когда город был уничтожен, хотя некоторые признаки — почти нетронутые эрозией стены, сохранившееся под слоем льда покрытие тротуаров — позволяли думать, что произошло это сравнительно недавно. Консервная фабрика использовала свои собственные генераторы, а космодром, очевидно, прогревался при каждой посадке очередного корабля, так как вокруг него температура была заметно выше, чем на некотором удалении. В городе ледяной воздух резал горло и легкие, словно ножом; носильщики перешли на рысь, и Зигги мчался рядом с ними на своей тележке, словно сумасшедший.
В конце концов, они оказались перед огромным зданием с подъездами, заложенными каменными блоками. Фрэнк понял, что это был один из тех муравейников, в которых, как хвалилась Земля, были сосредоточены все службы мегалополиса. Стены выдержали лавину ультразвука и лазерного излучения, хотя и покрылись трещинами. Перед бронзовыми дверями их встретила охрана — молодые, совсем юные калеки, очень похожие на Зигги. Что касается последнего, то он накинул на лицо Соллеру край фланелевого одеяла, чтобы не привлекать внимание стражей. После непродолжительных переговоров, его группе было позволено войти в здание. Это произошло весьма своевременно — Фрэнк уже перестал ощущать нос и уши.
Внутри они очутились в настоящем городе. Извилистые коридоры играли роль улочек, залы выглядели площадями. То тут, то там пробитые водопроводные трубы изображали фонтаны. Гетто явно страдало от перенаселения. Все помещения были заполнены туземцами; они занимали даже бронированные комнаты-сейфы, разделенные самодельными перегородками на отсеки. Бледные тени сплошной толпой, плечом к плечу, заполняли коридоры, текли по ним медленной рекой. Обращали на себя внимание покрасневшие воспаленные глаза у большинства обитателей дома; они блестели стеклянным блеском на изможденных лицах. Их было слишком много, тощих, словно скелеты, или опухших, будто долго валявшиеся на солнце трупы; все были одеты в нейлоновые лохмотья или облысевшие меха; самым старым среди них было не более 15–16 лет.
Соллер понял, что перед ним находится, наверное, почти всё, что осталось от человечества. Очевидно, их родители бежали от катаклизма; вернувшись, они нашли уцелевшим только это огромное здание.
Как им удалось выжить? Общественный строй, установившийся к этому времени, явно не был доведен до идеала, хотя каждому удалось сохранить свою охотничью территорию. У Зигги, Маргрид и Валя это был космопорт, и действия на его территории требовали от охотников определенной отваги. Каморки в доме-городе сдавались «старыми» хозяевами, которые наводили ужас на всё более юное население. Зигги со своей командой не слишком процветал, как это было видно по обстановке в их убежище. Оно походило скорее на кабину небольшого космокатера, вяло подумал Соллер; но в углу под самым потолком, из-под грязи и копоти выглядывал кусочек великолепной фрески, на которой ангелы и сивиллы резвились среди огненных облаков.
Посреди каморки каменная плита скрывала под собой небольшое углубление вроде погреба, где дети прятали свою добычу. Они затолкали туда Соллера, не преминув упрекнуть его за то, что он словно вырос за какой-то час (что, между прочим, было верно подмечено).
Последним в комнатушке появился Зигги — он немного поболтался в коридоре.
— Имаго! — сказал он. — Всегда эти имаго! Они не перестают преследовать нас. Говорят, что сегодня поблизости видели их разведчиков… Надо поспешить, пока наша развалина еще годится на что-нибудь; иначе… — Он не закончил свою мысль, впрочем, и так достаточно ясную. Маргрид что-то невнятно пробурчала, не переставая копаться в груде тряпок в углу комнаты.
— А как мы узнаем, годится он на что-нибудь, или нет? — спросил Валь. — Может, он уже и языком пошевелить не способен…
— С этим мы как-нибудь разберемся, — многозначительно сообщил Зигги.
Тем временем, все постепенно освободились от лохмотьев, которые они носили вместо одежды; без них они выглядели удивительно жалкими и тщедушными, за исключением Валя, очень похожего на обезьяну. Помещение заполнилось отвратительным запахом давно не мытого тела.
— Где эта коробка? — спросил Зигги,
Валь покопался в углу я извлек на свет, действуя на редкость осторожно, небольшой аппарат на батарейках, с двумя присоединенными к нему электродами.
— Ну-ка, воткни ему эти иголки между пальцами ноги, — посоветовал Зигги. — Только осторожно; он такой старый, что может рассыпаться, если перестараться с дозой. — Потом он обратился к Соллеру: — Теперь, мое сокровище, ты нам расскажешь всё, на что ты способен. Знаешь, что это такое? — Он показал на приборчик. — Это лекстричество — оно может освещать, но оно может и делать очень больно. Ты нам всё расскажешь, как только поймешь это.
После этого предисловия состоялся небольшой сеанс пыток, проведенный весьма старательно, но оказавшийся совершенно незамеченным Соллером — его ноги были парализованы и потеряли всякую чувствительность. Правда, электрические разряды позволили ему понять, что ещё не всё потеряно, он сможет ходить.
— Мне кажется, что это на него не действует, Зигги, — сообщил шефу Валь-шимпанзе.
— У него кожа толще, чем кора у старого дерева — я уже сломал одну иголку. Не похоже, что ему больно — у него мёртвые ноги.
— Значит, он ещё старше, чем я думал, — промолвил выкидыш, облизнув толстым языком губы. — Я слышал, что когда-то решили сохранить жизнь большим шишкам и… Может быть, он уцелел еще с тех времен, когда везде прятали сокровища… кольца, ожерелья из драгоценных камней и все такое. Можно попробовать поджарить его… Нет, он тут же загнётся, и мы ничего не узнаем.
— Ах! — пискнула Маргрид. — Драгоценные камни! Я хочу камни! — Она обернулась, и теперь можно было видеть, что она держит на руках небольшую личинку, приклеившуюся к ее маленькой груди и пытавшуюся сосать молоко. Это было настолько неожиданно — белая с розовым грудь, тонкая струйка молока, вытекающего из маленького жадного ротика — что можно было даже не обратить внимания на то, что у ребенка нет ни ног, ни рук. И наш невероятно древний герой, пришелец из давно ушедших времен, не смог сдержать странную дрожь. Но зоркий глаз Зигги заметил это, и его беззубый рот растянулся в злобной улыбке.
— Похоже, я нашел что-то получше, чем искры, — воскликнул он. — Этот старикан, видать, ещё способен кое на что. Мы оставим его с Маргрид — ты знаешь, что тебе нужно делать, Марго?
— Конечно, — кивнула девочка. — И тогда у меня будут камни? И вот такие жемчужины?
В тесной клетушке царил отвратительный запах пота, горелого мяса, протухшего жира и влажной грязной одежды. Зигги удивительно человеческим движением провел рукой по лбу.
— Здесь можно задохнуться, правда, Валь? Пошли, прошвырнемся немного…
И они исчезли, оставив Маргрид на краю углубления, где лежал Соллер. Она не спешила, продолжая кормить свою личинку. Возвышаясь над парализованной мумией, лежавшей в дыре, как в могиле, она выглядела — в лохмотьях, с голыми грязными ногами, с усталой улыбкой на устах — подлинным воплощением счастливого материнства.
— Это ребенок Зигги? — неожиданно спросила мумия. — Или Валя?
— Зигги? Валя? — она машинально повторила слова Соллера, тупо глядя на него, словно не понимала его или находилась где-то очень далеко.
Потом она тихонько запела:
— Это мой малыш, он тихо спит в своем гнёздышке. Мы все скоро попадём в рай, где нам будет хорошо.
Она присела на корточки над погребом, и ее платье бесстыдно задралось. Подняв руки, она извлекла из волос большую металлическую булавку. Светлая прядь волос слегка шевелилась на выступающей ключице.
— Жемчуг, — сказала она. — Ожерелье из жемчужин. Голубых, зеленых, красных. Наденешь его, и станешь такой красивой. Но нужно, чтобы было, что съесть. Я должна есть, чтобы кормить ребенка. Если ты сейчас скажешь, где можно найти этот жемчуг, то я, может быть, спущусь к тебе. И лягу рядом. Я же не мертвая, нет. Я еще молодая. Потрогай мою кожу. Ты молчишь? Тогда я, пожалуй, выколю тебе глаза.
В этот момент пронзительный визг реактивного двигателя разорвал в клочья царившую снаружи тишину.
— Похоже, я прибыл вовремя, — сказал доктор Мист, опустившись на колени над погребом. — Ну, скажем, почти вовремя. Вы хотели увидеть Землю — и вы её увидели. Но вы понимаете, что нам нужно поторапливаться? Я могу сделать вам еще один укол — только один, после чего вам придется принять решение.
После укола Соллер сел в своей яме, словно Лазарь, восставший из могилы.
— Так вот, что вы сделали с Землёй! — сказал он.
— Мы и сделали, и не сделали этого. Ведь Земля была осуждена очень давно — по меньшей мере, с неудачного эксперимента с Атлантидой. Конечно, позднее на ней совершались отдельные чудеса, были случаи отступления от общего правила — я имею в виду Иисуса, Будду и некоторых других мессий. Это были существа, способные искупить все грехи человеческие. Чистые духом. Но так не могло долго продолжаться. Да и вы сами пару раз способствовали переменам.
— О чем вы говорите?
— Вы можете гордиться тем, что подарили людям галактическое пространство. Вы избавили человечество от угрозы, исходившей из антимира. Впрочем, вы ведь были тогда не в одиночестве, не так ли? Когда вы повернулись спиной к Земле, обратив свои пылающие взоры к звездам, когда начали завоевывать туманности и блуждать по радиогалактикам, здесь, на Земле, кое-кто начал предаваться не слишком хорошим играм. Я не смогу объяснить вам, почему случилось именно так, да и времени на это у нас нет. Они обрушили друг на друга все самое страшное — ультразвук, микроволны… И все закончилось тем, что они ухитрились погасить Солнце.
— Да, — сказал Соллер. Он смотрел на Маргрид, лежавшую на полу, подобно сорванной и брошенной розе. Совершенно беспомощная, она все же инстинктивно пыталась прикрыть телом свое жалкое дитя. — Я надеюсь, что ей не слишком сильно досталось.
— Что? А, вечное преклонение перед женственностью. Это всё ещё волнует вас? Да, это самая стойкая, самая жизнеспособная сила природы — у неё нет даже царапины. Впрочем, их и не должно быть — я воспользовался гипноизлучателем. В любом случае, нам пора выбираться из этой дыры.
— Пожалуй, она даже красива, — промолвил Соллер, не отводивший глаз от своей юной мучительницы.
— Понимаю, укол оказался слишком сильнодействующим. Но я ведь предупредил вас, что это последний укол, который я делаю вам просто так. Теперь вы должны решить — всё, или ничего. Что вы сказали?
— Я повторяю вопрос, который я уже задавал: значит, вот это, именно это вы и оставили Земле?
Доктор деликатно поджал губы.
— О, нет, — воскликнул он. — Но вы должны выслушать меня.
Завывания, крики, высокие свистящие звуки неожиданно заполнили многоэтажные внутренности громадного здания. Фиолетовые и зеленые клубки огня в виде шаров, лучей и молниеподобных зигзагов вспарывали стены помещений. На лестничных клетках возникали странные вихри, и на их месте тут же появлялись колдовские метлы, черные коты и какие-то крылатые бочонки, свиньи и ящерицы. Но в распахнувшуюся дверь неожиданно вошло обычное человеческое существо.
— О, Кассандра! — воскликнул доктор.
Удивительно красивая девушка благородного вида, с высоким лбом мраморной статуи, хризолитовыми глазами и черными волосами, вьющимися вокруг головы, подобно змеям. Белый с черным меховой комбинезон выгодно подчеркивал ее прелесть. Ее губы, розовые, как треснувший гранат, обронили:
— Это опять вы, доктор Мист!
— Прошу прощения, но это действительно я, — поклонился доктор.
— У вас просто талант всегда оказываться у меня под ногами. Но хватит отступлений — я ищу землянина, родившегося в глубокой древности и владеющего секретами невероятного могущества. Ах, это, наверное, вы? — И она отступила на пару шагов, изобразив смущение.
В этот момент Фрэнк поднялся из своей дыры. Благодаря новой дозе сыворотки, его облик вновь принял благородные пропорции Зевса из Гелиополиса: мощные формы тела, короткая курчавая бородка, мужественное, хотя и слегка поцарапанное лицо. Его саван, рассчитанный на мумию, лопнул по всем швам и распахнулся снизу доверху.
— Простите, — сказал он, закрываясь, насколько это было возможно. — В этом мире калек и уродов так приятно неожиданно встретить столь совершенную красоту.
— Я тоже рада встретить вас, — призналась юная красавица. — В Магии сейчас начались разговоры о том, что на Земле появился новый Мафусаил. Но нам нельзя терять ни минуты — я оставила свой гелико на крыше; если нам повезет, мы сможем пробиться туда без особых потерь, но вряд ли обойдётся без стычек.
Доктор Мист слегка отшатнулся.
— Что? Вы хотите отвезти нас в Магию?
— А куда вам хотелось бы попасть? Я же работаю пилотом на их внутренних линиях. Впрочем, вы напрасно беспокоитесь, никто не собирается причинить вам ни малейшего зла. Ведь они нуждаются в умеющих левитировать, в ясновидящих, в конце концов, в обычных ученых…
— Как будто у них нет ученых! К тому же, самых крупных, самых известных.
— Ах! — воскликнула девушка со скукой во взоре. — Вы же знаете, что это не одно и то же. Это ведь контакт с материей разного характера. Впрочем, вы идете, или нет? Мне некогда спорить с вами. Думаю, вы и сами слышите, что происходит вокруг?
Действительно, за её спиной грозным валом поднимался страшный шум. Топот ног заполнил лестничные клетки, перегородки затрещали под напором тел. Было похоже, что поднялось всё гетто; толпы калек и уродов ринулись на приступ. Бросив последний взгляд на всё ещё лежавшую без сознания Маргрид, Фрэнк вооружился оторванной от перегородки доской, тогда как доктор Мист схватил аппарат с электродами. Шествие возглавляла Кассандра, размахивавшая, словно дирижерской палочкой, небольшим дезинтегратором с длинным стволом. Справа и слева от нее бежали две гигантских белых крысы, явно выполнявшие роль телохранителей.
Построившись в боевой порядок, беглецы стремительно продвигались вперед. В это мгновение перед ними рухнула капитальная стена, раздавив множество недоносков и других отвратительных чудовищ. Кассандра проложила в толпе кратчайший путь, наметив его короткой огненной дугой, после чего вся группа ринулась по ведущей наверх лестнице. Тем временем, выбираясь изо всех углов, появляясь из боковых коридоров и выныривая их трещин в стенах, вокруг них продолжали скапливаться жуткие и отвратительные обитатели клоаки. Они вопили, пищали и визжали; то и дело за одежду идущих на прорыв цеплялись кривые когти; острые зубы впивались в их ноги. Омерзительный гном, вскарабкавшийся на капитель колонны, пытался всадить Кассандре в лицо большой железный крюк. Фрэнк нечаянно наступил на лицо Зигги, свалившегося ему под ноги со своей тележки. Крысы Кассандры яростно кусали всех, до кого могли добраться. Страшная одутловатая кукла, сидевшая верхом на монстре из кошмарного сна, командовала схваткой, выкрикивая чудовищные богохульства.
Жуткую сцену освещали пропитанные смолой дымящиеся факелы и огарки свечей. Вскоре от них с треском занялись груды обломков пластика и прочего хлама. Лестничную клетку заполнил густой чёрный дым, пронизываемый языками пламени, в котором легко можно было задохнуться.
— Но они же подожгли свой дом! — закричал Соллер, перегнувшись через перила.
— Ну, и что? — рассеянно спросила Кассандра.
В разговор вступил доктор Мист.
— Они и так давно живут в аду, я понял это много лет назад.
Тем временем, они достигли верхней площадки. Ступив на нее, Фрэнк изловчился и нанес одутловатой мегере мощный удар доской. Он попал по голове, и та с диким криком рухнула в пролет, чтобы через десяток секунд разбиться где-то далеко внизу. Наступил момент всеобщей сумятицы; в потолке раскрылся люк, откуда к ногам беглецов упала веревочная лестница. Они быстро вскарабкались наверх и очутились на крыше.
Фрэнк замыкал процессию, прикрывая отступление с помощью дезинтегратора, переданного ему Кассандрой. Он чувствовал себя непривычно легко; он ни о чём не думал, наслаждаясь вновь приобретенной силой мышц и свободой движений. Горилла, очень похожая на Валя — возможно, это и был Валь — попыталась вцепиться в последнего из беглецов. Соллер не стал пускать в ход дезинтегратор, но доктор Мист, обернувшись, с силой швырнул ему в голову коробку с электродами, и тот тоже исчез в пылающей бездне.
Ободранные и окровавленные беглецы очутились, наконец, на крыше, возле длинного изящного летательного аппарата, чем-то неуловимо напоминавшего ведьмино помело. Странная особа с лицом аквамаринового оттенка, одетая в сиреневый комбинезон, пригласила всех, включая крыс, занять места в кабине, после чего аппарат штопором взвился в небо. За штурвалом сидела Кассандра.
— Начинайте отсчёт! — провозгласил сиреневый.
— Зачем этот… — начал Фрэнк, но доктор жестом заставил его замолчать.
Далеко внизу огромное здание, заполненное огнем, светилось изнутри, словно гигантский китайский фонарик из промасленной бумаги, пожираемый огнем от помещенного внутри свечного огарка. Жестикулирующая, мяукающая и воющая толпа все еще выдавливалась на крышу через несколько небольших люков. Уроды потрясали сжатыми кулаками и размахивали над головами своим жалким оружием. На мгновение Фрэнку показалось, что он видит Маргрид, запустившую в него, словно камнем из пращи, своим червеподобным недоноском. На несколько секунд гелико завис над кишащей, словно встревоженный муравейник, толпой.
Раздался негромкий щелчок. Сиреневый тип опустил рукоятку рубильника. Запульсировал слабый зеленоватый свет. Соллер непроизвольно мигнул, а когда снова открыл глаза, то увидел уходящий вертикально вниз конус чистого яркого пламени. Когда пламя уперлось в землю, на ее поверхности не осталось ничего.
Ничего.
Ни громадного здания, ни консервной фабрики, ни космодрома. Можно было подумать, что весь этот индустриальный пейзаж приснился Соллеру.
Гелико резко наклонился и устремился на юг, насколько можно было судить по редким звездам, видневшимся на небосводе.
Снова послышался щелчок.
На этот раз результат оказался еще более поразительным: под ними не было ни города, ни самого плато, на котором он располагался — только огромный черный кратер, похожий на лунный, окруженный кольцевым валом меловых скал.
Висящая низко над горизонтом Венера заметно увеличилась в размерах.
— Такие вот дела, — выдавил из себя доктор Мист, вытирая лоб, усеянный крупными каплями пота, несмотря на свежий воздух в климатизированной кабине. — Я полагаю, это был какой-то луч? Скорее всего, какая-то из модификаций мазера? Во всяком случае, несомненно, что вы достигли очень многого в деле изобретения разрушительного оружия.
— Начинайте отсчет! — любезным тоном повторил сиреневый тип. И снова раздался щелчок.
На этот раз Кассандра подпрыгнула в пилотском кресле и повернула к сиреневому свое прекрасное бледное лицо.
— Хватит! — крикнула она. — Вы имеете право только на один разряд! Мист, вы же знаете, что некоторые слова способны разбудить их! Вы же не хотите, чтобы он взорвал всю планету? Он ведь занимается этим и только этим… на протяжении веков!
— Начинайте… — снова раздался жуткий голос, казавшийся более страшным, чем голос любого механического чудовища.
— Нет! — прервала его Кассандра, вскакивая на ноги. — На пол! Немедленно! Ты хочешь, чтобы я накормила тебя солью? А вы, — обратилась она к крысам, — прыгайте на него! Нет, нет, Рэй и Ингодьерн, уши пока обгрызать не надо!
Как ни странно, но эти слова оказались страшной угрозой для аквамаринового типа, и тот кинулся в ноги Кассандре. Он дрожал всем телом, а обе гигантские крысы с любопытством совали свои усатые морды ему в уши. Зрелище, надо сказать, было не из приятных.
В этот момент гелико опасно накренился, и Фрэнк подумал, что ему пора взять управление метлой в свои руки.
— Извините меня, — с удивительной нежностью в голосе обратилась к нему девушка. — Мне не хотелось, чтобы вы оказались свидетелем этого укрощения… к сожалению, совершенно необходимого.
— Это же Альдаго, не так ли? — спросил Соллер. — Пилот, который взорвал — это было лет четыреста тому назад — наши укрепления на Протее? Вместе со всей планетой. После этого, говорят, он совсем свихнулся.
— Да, после этого он превратился в зомби.
— А кто вы? Похоже, вы…
— Таких, как я, у вас называют просто колдуньями.
— Объясните, что сталось с Землей, на которую я нечаянно попал? — пробормотал Соллер. — Мне кажется, я вообще перестал что-нибудь понимать.
— Доктор Мист сделает это лучше меня, — сухо бросила девушка, снова берясь за штурвал.
— И вот так всегда, — сообщил доктор. — Всегда я. Ну, в общем, вы уже все увидели. Пока вы сражались на галактических просторах и покоряли звезды, здесь просто наступил обычный конец света. На Земле появились две группировки, два враждующих лагеря. После долгой борьбы они взяли, да и взорвали Солнце. И натворили ещё много чего. От одного лагеря на Земле осталась только горсточка людей, облученных микроволнами — микронизированных выродков. Как ни странно, через некоторое время они даже снова начали размножаться — вы видели их жалкое потомство. Это микроны, так их прозвали.
— А их победители, те, кто принадлежал к другому лагерю?
Доктор Мист несколько секунд колебался.
— Не знаю, не знаю, можно ли их назвать победителями, — сказал он наконец. — Они сами назвали себя достаточно недвусмысленно: Имаго. Они… В общем, им удалось пробудить в себе неведомые доселе силы… Впрочем, вы скоро увидите их. Кстати, мы подлетаем к Магии. Это их столица — видите огни впереди по курсу? Вас интересует ещё что-нибудь?
— Да, пожалуй, — ответил Фрэнк. — Организованы ли они в государство в том смысле, как мы его понимаем? Есть ли у них законы? Как они относятся к чужеземцам? Почему они освободили меня?
— О! — воскликнул доктор. — Вы хотите от меня слишком многого. Я сам не всё понимаю, а кое-чего просто не знаю. Да, государство у них есть. Есть даже королева. И есть законы, которые вы даже не сможете представить. И они обожают иностранцев; более того, они просто не могут обходиться без них. Но… Что касается того, почему вы их так интересуете… Я полагаю, что ваши знания, ваш огромный опыт исследователя, покорителя Вселенной и, в какой-то степени, создателя новых миров сыграли в этом определенную роль… Я прав, Кассандра, как ты считаешь?
— Да, конечно, — ответила девушка, закладывая крутой вираж. — Именно так я и думала… когда согласилась выполнить это задание — доставить его к нам. Но теперь… теперь я просто не знаю.
— А вы — вы ведь тоже имаго?
— Нет, я же сказала вам, что я колдунья. В чем дело? Почему у вас такой недоверчивый вид? Похоже, вы не знаете, что с тех пор, как вы покинули Землю, оккультные науки испытали фантастический взлет. Я имею диплом об окончании высших магических курсов. Специализация — заклинания… Не смотрите так на меня, или я швырну вам в лицо Рэя или Ингодьерна!
— Это кто еще такие — Рэй и Ингодьерн?
— Ну, это мои крысы. Но все же, почему вы так смотрите на меня?
— Потому, что вы мне кого-то напоминаете, — ответил Фрэнк. — Я все это время пытаюсь вспомнить, кого именно. И я, кажется, вспомнил. Это вторая слева фигура на одной древней фреске, что-то вроде «Весны священной». Ее написал художник, придававший один и тот же облик всем своим Венерам и прочим героиням женского пола. Сейчас эта фреска увезена с Земли и хранится в одном из музеев Сигмы Арктура. Девушка на ней еще держит в зубах веточку шиповника.
— Итальянский Ренессанс, — любезно пояснил доктор Мист, хотя его и не просили об этом.
— Да, невероятно древняя эпоха. Тогда на Земле был один город, кажется, Флоренция…
— Всё это мне неизвестно и неинтересно, — холодно оборвала Фрэнка девушка. — Застегните ремни, мы идем на посадку.
Фрэнк подумал, что он окончательно перестал понимать хоть что-нибудь.
Солнца по-прежнему не было видно, но чёрная Луна тоже исчезла с небосвода, окрасившегося в фиолетовый цвет. Под ними появилась очаровательная долина, усеянная перламутровыми и алебастровыми цветами в виде гигантских полупрозрачных кубков. Даже почва в долине, казалось, слегка просвечивала и фосфоресцировала. В странно светившихся озерах отражались огромные хрустальные купола, разрисованные сложными мозаичными узорами, причудливые замки и дворцы, словно парившие в пространстве, заполненном иризирующим, переливающимся светом. Это был вынырнувший из-под толщи вод легендарный город Ис[2], возвращенный к жизни непрерывно звучавшими гармоничными аккордами. Над всем этим волшебством вздымалась крепость — хотя это могло быть и святилище — симфония в палевых тонах, иногда слегка отливавших золотом. В титанических зеркальных стенах отражалась вся долина — бесконечное море тигровых ирисов и пурпурных маков, и невозможно было понять, где начинается сооружение, и где умирает цветущий ковер. Но гелико отвесно опускался вниз, и вскоре его пассажиры разглядели, что плоскость фасада святилища на самом деле представляла собой огромный ступенчатый каскад; каждая терраса, казавшаяся фиолетовым озером, была окружена стеной лавровых деревьев; поверхность озер была покрыта слоем плававших в воде лепестков роз. Через мгновение они опустились прямо на эти застывшие волны. Запели флейты, зазвучали морские раковины. И Соллер увидел, что к ним приближается прекрасная, словно Венера, женщина, окруженная исходящим от нее сиянием.
Подойдя к ним, королева Алэйна произнесла с улыбкой:
— Чужеземец, твоя внешность величественна, и я знаю, что твоя речь совершенна. Несомненно, ты — один из богов, живущих на тайном Олимпе. Будь благосклонен к нам, и мы бросим к твоим ногам обильные жертвоприношения — груды душистых цветов и великолепные ткани расшитые серебром и золотом.
Великолепное мозельское, роскошные вина из Аликанте лились рекой из драгоценных кубков. Сначала были поданы такие сладкие или горькие лакомства, о которых забыли не только на Земле — джонджоли, маринованные ландыши с Кавказских гор, черные морские ежи и розовые цикады, обложенные лимонами, баклажанами и отварными яйцами, фаршированными десятками способов. Затем появился огромный — розовый и серебряный — лосось из Инари со свитой из омаров и лангустов, возлежавший на золотом блюде. И до чего же удачно шли под это блюдо бесценные вина!
Фрэнк сидел у ног королевы, одетый в фиолетовый и лимонный бархат; его наряд вполне мог быть скопирован с костюма графа Монтеньи — рукава с буфами, сапоги с напуском, парадная шпага, гарда которой при нажиме в определенной точке раскрывалась, позволяя запустить пальцы в полость с мятными пастилками. Перед тем, как облачиться в своё средневековое одеяние, у него еще нашлось время, чтобы принять королевскую ванну и привести в порядок шевелюру, ставшую похожей на львиную гриву. Он попытался найти взглядом доктора Миста и с удивлением угадал его в опереточном персонаже в нахлобученном по уши усеянном звездами колпаке и пурпурной тоге доктора-астролога. Кассандра куда-то исчезла. Тем временем, вокруг него на столах появились сначала вторая, а затем и третья перемена блюд — фазаны, фаршированные орехами, связки дроздов с изюмом, козлята, приправленные травами, вслед за которыми в виде подкрепления последовали — и весьма своевременно — пирожные с миндалем и марципаном. Все яства подавались на громадных золотых или серебряных блюдах, на хрустале из Мурано и фарфоре из Саксонии или Капо ди Монте. Над столом висело густое облако соблазнительных ароматов самых разных пряностей — базилика, корицы, розмарина, мускатного ореха, сладкого перца, — смешивавшихся с запахами возбуждающих притираний и духов; надо сказать, что присутствующие пользовались этими веществами крайне неумеренно. Огромные свечи розового воска отражались в покрытых эмалью сводах, инкрустированных золотом, слоновой костью и полосками лазурита и покрытыми мозаичными рисунками, изображавшими триумф Венеры, вероятно, принадлежавший гениальной руке Люка Джордано.
И все женщины, присутствовавшие на пиру, были прекрасны — тонкие гибкие фигуры, небольшие изящные головки, увенчанные великолепными прическами, перевитыми золотыми нитями с нанизанным на них жемчугом.
Мужчина походили на титанов или юных принцев. Гармоничное волнение, то и дело пробегавшее по толпе, напоминало приливы и отливы древнего эллинского моря, и языки пламени свечей колебались в одном ритме с нежной приглушенной музыкой.
Хрупкими пальцами, не сгибавшимися из-за множества нанизанных на них колец и перстней с драгоценными камнями, то дымчатыми, то таинственно мерцавшими разноцветными огоньками, королева Алэйна ласкала волосы космонавта. Она находила его прекрасным и не пыталась скрывать это.
— До нас донеслось эхо легенд о вашей славе, — сказала она. — И мы подумали, что раз уж вы решили возобновить свой славный путь, вы можете отнестись достаточно благосклонно к предложению послужить нашему королевству. Таким образом, вы сможете послужить и всей Земле, поскольку другой жизни на этой планете не осталось. Разумеется, я не имею в виду микронов.
— Но разве вы не ответственны за их теперешнее состояние?
— Ах, — вздохнула королева. — Если только это удерживает вас… Но вы же ничего не знаете о сегодняшней Земле! Постойте-ка… Разве это не так, Аргус?
Сидевший рядом король, массивный блондин, заметно отягощенный своим телом (его облик напомнил Фрэнку многих миролюбивых монархов древности, которые могли бы стать отличными фермерами, слесарями и так далее — Людовика XVI, Николая II, Луи Баварского…), пил, пожалуй, больше, чем следовало.
Король поспешно ответил:
— Да, дорогая, несомненно, дорогая.
— Впрочем, наши поэты введут вас в курс дела…
Три менестреля — хроникеры и прогностики, как объявил о них герольд, вступили в зал, и музыка мгновенно смолкла.
Они пели по очереди. У первого оказался сильный красивый голос. Плащ в багровых тонах, два кольца рыжих кудрей, похожих на витые рожки по сторонам высокого мраморного лба… И он оказался слепым. Он спел, помогая себе звуками небольшой арфы, балладу о битве ангелов и сил мрака.
Он пел о небесах, свернувшихся, словно пергаментный свиток, от невыносимого жара, о ливнях огненных метеоритов, об огромных изломанных крыльях, бороздящих бесконечность. Он пел о бесчисленных черных когортах, возникших из мрака, о реках, покрасневших от пролитой крови, о спасающихся бегством горах, о звезде Полынь, огонь которой уничтожил треть всех обитателей Земли. Мертвые города, накрытые ядовитой зеленой волной. Вибрации, парализующие все живое. Существо без лица, шагающее по лицам трупов. Он пел о войне. И, конечно, в его гимне шла речь о легионах ангелов, добившихся великой победы, сравнимой со вспышкой угасшего солнца. И, конечно, в поэме был пораженный молниями Сатана с черными крыльями, который падал — падал — падал в бездонный колодец мрака, разверзшийся по его воле. Но Земля после победы не возродилась к жизни, звезды остались мертвыми, и только на самой просторной площади Мегалополиса, раскинувшего свои щупальца по поверхности древнего континента, голый зверь выл над телом ребенка.
— Это наше прошлое, — сказала королева. — Наше недавнее прошлое.
Слепого певца в трансе увели под руки из зала.
— Почему вы не позвали нас на помощь? — жестко бросил Фрэнк. Он, конечно, понял, что прошлое, о котором шла речь в балладе, было совсем недавним в историческом смысле. Эти события явно относились к периоду его второго или третьего галактического рейда. Может быть, его и звали, но он мог не услышать. Жалось и глубокая печаль охватили его.
И тогда запел второй менестрель.
В своей сверкающей тунике, чем-то напоминавшей легкий скафандр, он походил на первых галактических астронавтов, и его лицо светилось невинностью ребенка. Пораженный скачущими, режущими слух аккордами арфы певца, Соллер догадался, что тот был глухим.
Он поведал о страшном возрождении Земли. О жутких порождениях радиоактивной флоры и фауны. О раненом, очнувшемся среди города, превращенного в развалины и пепел. Он пытается подняться, но падает лицом в отравленную грязь и ползет, ползет, отбиваясь из последних сил от гигантских крыс и чудовищных червей, питающихся и мертвой, и живой плотью. Он пел о небесах, лишенных света, о вечной ночи и вечной зиме, о изможденных созданиях, роющих ногтями норы в грудах обломков и питающихся трупами. Он пел о девушке, решившей, что она осталась последней на Земле и рыдающей в грязи и пепле, о прекрасном юноше, пытавшемся нащупать дорогу во мраке с помощью локтей, потому, что у него не осталось рук.
— Все это было с нами вчера, — сказала королева.
— И все же, вы выжили.
— Да, мы выжили.
Третий бард, явно намеревался прославить победившую реальность сегодняшнего дня. Он вышел вперед с вдохновенным видом; внешне он походил на ангела или жителя Арктура. Он простер руки к слушателям, заполнившим сверкающий тысячами свечей зал, к цветникам юных красавиц и опьяненных вином и любовью юношей, к королю и королеве, и в каждом его жесте сквозило возвышенное стремление прославить могущество и величие сказочного королевства. Между его разверстых губ блеснули жемчужные зубы… Но никто из присутствующих не услышал ни звука — он был немым.
Фрэнк никогда бы раньше не поверил, что такое возможно — но танцы после застолья продолжались в мозаичных залах и на хрустальных террасах много часов подряд.
Наверное, уже должен был наступить следующий день, потому что в небе, очистившемся от туч, можно было увидеть на фоне меркнущего звездного света тень черного страшного диска — очевидно, это было мертвое солнце. Вернее, то, что осталось от него. Гигантский мрачный диск, окруженный узким ореолом пурпурных и оранжевых протуберанцев. Но Земля сейчас была ярче, чем солнце. Дуги переливающегося неонового света перекрещивались в воздухе над Счастливой долиной; ручьи, струившиеся с террасы на террасу, казались огненными.
В ярко освещенных аллеях апельсиновые деревья, словно вышедшие из сказки, были усеяны одновременно и цветами, и плодами. Восковые лепестки осыпавшихся цветов усеивали землю; растоптанные ногами танцующих, они испускали сладковатый пьянящий аромат. Воздух был нежен и душист, словно настоянный на волшебных травах ликер.
Над муаровыми корсетами с глубокими вырезами светились, кокетливо оттененные золотыми и агатовыми узорами, самые прекрасные в мире груди. Фижмы раздувались широкими колоколами красновато-лилового и алого цветов. Кавалеры, похожие на больших золотистых шмелей, почтительно склонялись над этой красотой. Ароматы амбры и мускуса возбуждали и пьянили.
Море розовых огненных языков волновалось, вздымалось неудержимым величественным прибоем…
Алэйна танцевала с Соллером. Может быть, действие сыворотки все еще продолжалось, но он ощущал себя двадцатилетним богом с фигурой атлета. И золотистый взгляд королевы погружался в бездну глаз звездного навигатора. Она откидывала назад свою прелестную головку, открывая при этом лебединую шею, увитую жемчугами, и ее коралловые губки загадочно улыбались. Она шептала:
— Значит, вам понравилось мое королевство, служить которому я вас пригласила?
— Оно воплотило в себе самые дорогие мне мечты…
— Я знала об этом, — рассеянно улыбнулась королева. — Мы всегда все знаем… Но этот осколок Эдема столь непрочен, столь хрупок, его существование так ненадежно! Земля давно истощила свои силы в борьбе с мраком… Вы могли бы помочь нам.
— Я не обладаю нужным для этого могуществом, — возразил он, мельком представив перед собой живой труп, пробирающийся ползком по коридорам и переходам космического корабля, дряхлого старца, которого пытают дети. Затем он представил свой скорый и неизбежный конец…
— У вас есть знание! — пылко воскликнула Алэйна. — Мы живем здесь среди обломков старой цивилизации, пользуясь тем, что чудом сохранилось от древних технологий. Наши летательные аппараты разваливаются на куски, и часть равнины вокруг этих гор уже не обогревается… Знаете ли вы, что я ни разу не бывала в космосе? Правда ли, что существуют миры, неизмеримо более прекрасные, чем этот? Что есть параллельные пространства, где возможно всё, даже то, что категорически невозможно по законам природы? Планеты, населенные ангелами, фиалковые реки, кровавые солнца?
Она явно перестаралась, но Соллер не обратил на это внимания. Заблудившись среди кружащих голову ароматов и переливающихся огней, небольшая пчелка жужжала над плечом королевы. Соллер взмахом руки отогнал ее, склонился над ослепительной улыбкой…
— Слово «любить» — неужели оно больше не встречается в космосе?
— Я сомневаюсь в этом…
— Есть и менее опасные мысли. Например, отъезд. Мы уедем отсюда вместе. Вы построите корабль, работающий на статической энергии. Мы промчимся Млечным путем, мы посетим самые прекрасные звезды…
— Неужели вы покинете свое королевство?
— О, нет, — ответила она с хмельной улыбкой. — Мое королевство всюду последует за мной, будет со мной всегда… И вы будете моим.
Позади них мелодия, исполняемая лютнями и флейтами, повторялась уже некоторое время на одной и той же пронзительной ноте. Полуобнаженная сирена сладострастно извивалась в объятиях звездного скитальца. Весь остальной мир мог в эти мгновенья лететь ко всем чертям — одна она была реальна. И если в мире и существовало нечто, чем стоило обладать, то это была именно она.
Он проклял доктора Миста, возникшего за ее плечом.
— Идемте, — сказал тот. — Начинаются игры! Сам король Аргус идет сюда!
Перед ними возник массивный силуэт. Белокурый Зигфрид приблизился к ним, заметно пошатываясь. Он невнятно бормотал:
— Разумеется, моя дорогая! Несомненно, мой ангел!
— Вы сошли с ума! — обрушился Мист на Соллера. — Что вы ей наобещали? Через несколько минут ваш организм охватит возвращающаяся дряхлость — я уже вижу, что кожа у вас на шее начала собираться в дряблые складки. Впрочем, мне было страшно за вас еще во время застолья — этот лосось, эти закуски и вина! Вы еще не способны переварить все это даже сейчас, а что будет, когда ваше тело окажется в клещах старения — вам обеспечена непроходимость кишечника!
— Да я почти ничего и не ел, — возразил Соллер.
— Ещё бы, вам ведь было некогда. Все это время вы не сводили глаз с королевы. Вспомните лучше, что у вас было с этой красоткой с Даймоны! А на этот раз все будет гораздо хуже! Вы просто рассыплетесь в прах, мой дорогой!
— Не преувеличивайте, доктор! — Фрэнк угрожающе выпрямился во весь свой рост юного титана, и его глаза метнули зеленые молнии. Легким движением руки он отодвинул доктора в сторону.
— Вы не отдаете себе отчета в том, что игра вышла из-под вашего контроля, и что я еще больше омолодился?
— Да, — как бы с сожалением согласился Мист. — Такая возможность не исключена. Вы выглядите… Ей-богу, вы кажетесь двадцатилетним! Готов поспорить, что это очередная проделка моего… в общем, моего союзника.
— Значит, вы признаетесь, что не вы один разрабатывали сыворотку? И что вы еще не знаете ее истинного действия?
— Я ни в чем не признаюсь. Но в любой работе подобного рода невозможно все делать одному. Я не исключаю и того, что кто-то может просто пытаться лишить меня причитающегося мне вознаграждения — впрочем, к этому я давно привык. Но вы рано торжествуете — это слишком далеко зашедшее омоложение может иметь непредвиденные последствия. Только что вы достигли возраста, когда человек становится способным здраво рассуждать и совершать правильные поступки — и вот, вы уже перешли на стадию безрассудства! Скоро вы вернетесь сначала к бурному подростковому возрасту, а затем и к детству. И кто знает, на чем вам удастся остановиться! Может быть, вам придется пройти стадию младенца, затем эмбриона; далее вас ждут стадии развития ваших предшественников — птицы, ящера, наконец, амебы. Кто знает? В конце концов, вы можете превратиться в ничто! Это будет конец всему.
— Нет, это будет начало. Даже если наступит конец, о котором вы говорите, он будет приятнее, чем смерть от дряхлости. К тому же, пока дело дойдет до финала, я смогу столько увидеть, столько узнать!
— Что, теперь вас стала обуревать жажда познания? Но ведь я же предлагал вам…
— Вы ничего не предлагали мне. Вам нечего мне предложить. И я не подпишу с вами никакого договора. Я свободный человек, слышите? Свободный в жизни, в смерти, в выборе! Будь вы самим дьяволом.
— Не произносите этого имени, вы даже понятия не имеете, что это такое!
— Все это меня не интересует. Впрочем, кожа у меня на шее совсем не собирается складками. Это королева укусила меня.
— Уже? — презрительно бросил доктор Мист.
Прогремели фанфары, возвещая о начале игр.
Ликующая толпа заполнила амфитеатр небольшого цирка, расположившегося среди зелени парка; походивший на низкую неширокую воронку, он напоминал цирки Древнего Рима. Вокруг арены проходила серебряная решетка, защищавшая зрителей. Дамы расселись на ступенях, продолжая лакомиться шербетом. Мист сообщил Фрэнку, что через решетку пропущен ток высокого напряжения; никакая случайность не должна была угрожать зрителям.
— Что, на арену выпустят зверей? — поинтересовался Соллер. — Но я полагал, что на Земле не осталось ничего живого, кроме кошек и крыс…
— Ну, — с безразличием бросил доктор, — кое-что еще встречается.
Мелодичный гул голосов заполнил цирк, и Фрэнк, неожиданно вспомнивший давно пережитое, увидел перед своим внутренним взором ослепительные и жестокие игры Гиад, ультразвуковые цирки Денеба, кристаллические ловушки Растабана. На Аль-Нилаше рабы, вооруженные электропилами в виде полумесяцев, сражались с небольшими изящными осьминогами — почему-то, исключительно самками. Ослепленный земным эгоизмом, Фрэнк не испытывал тогда ни возмущения, ни особого волнения. Здесь же нечто вроде тревожных флюидов исходило от окружавшего его амфитеатра, так похожего на античный цирк, он этой пестрой, окрашенной в розовые, красные, желтые и золотистые тона людской массы.
В центре арены со скрежетом распахнулся люк.
Подталкиваемые безжалостным ледяным дыханием, из черной дыры выбирались жалкие, закутанные в лохмотья создания. Соллер едва сдержал возглас возмущения — бледные и согбенные, на арене появились обитатели гигантского муравейника. Рядом с раздувшейся, похожей на шар толстухой и зеленоватыми скелетоподобными существами он увидел все те же маски — Зигги, Валь, Маргрид. Да, это были микроны!
Астронавт безуспешно пытался найти на сморщенной физиономии Зигги отпечаток своего каблука. Маргрид судорожно прижимала к себе миниатюрного монстра, у которого были руки, но не было головы — если только головой не являлся небольшой отросток, расположенный на животе.
Оцепенев от ужаса, Соллер разглядел, что уродцы были скованы одной длинной цепью. Их руки сжимали жалкое оружие — ножи и короткие дротики. Какая-то сила — возможно, ужас — заставила их сгрудиться в центре арены. Запутавшись в своих оковах, они рухнули беспорядочной грудой на песок. Было видно, что они перепуганы до безумия.
Распахнулся еще один люк.
На этот раз из темноты появилась крыса. Никакого сравнения с верными стражами Кассандры — это было чудовище грязно-коричневого цвета длиной по меньшей мере в три метра, не считая невероятно длинного хвоста. Она осторожно принюхалась к грозди своих жертв и отскочила в сторону. Приблизившись к краю арены, она нечаянно коснулась сетки под напряжением и дико взвыла. Ее маленькие злобные глазки стали совсем красными. В это время посреди арены судорожно копошилась живая цепь; Зигги, казалось, пытался зарыться в песок, Валь подпрыгивал со свирепым видом, Маргрид дико оглядывалась, прижимая к себе маленького уродца. Было очевидно, что они ожидали самого ужасного, но Соллер боялся даже подумать, чего именно. Вокруг него бушевала обезумевшая толпа; зрители вскакивали на ноги, мужчины дико орали что-то невнятное, разряженные, словно распустившиеся розы, дамы нюхали ароматическую соль и жеманно хихикали. Крыса уселась посреди арены; ее глаза сверкали, острые зубы поблескивали в раскрытой пасти, змееподобный хвост извивался, разбрасывая песок. Она облизнулась, вывалив из пасти розовый язык, большой и толстый, словно прикроватный коврик.
— Но… Это невозможно… — пробормотал Соллер, не осознавая, говорит ли он сам с собой, или обращается к кому-нибудь. — Нет, это просто кошмарный сон… Это бесчеловечно, это недостойно цивилизованных существ! Ведь микроны — это люди!
Он хотел вскочить на ноги, но Мист удержал его, повиснув на руке.
— Успокойтесь! Ведь эти мерзавцы похитили и пытали вас! И вас уже не было бы в живых, не вмешайся мы столь своевременно! Кроме того, вы должны помнить статью 88-бис Межзвездного Кодекса, которая гласит: «Никто не имеет права вмешиваться в процедуру отправления ритуалов планетных цивилизаций…».
Тем временем, на ступенях амфитеатра некоторые зрители запрокидывали головы, словно уже ощущали капли кровавого дождя, падавшие на их лица, и белые мертвые глаза вылезали у них из орбит. Другие дергались, словно охваченные пляской святого Витта. На арене вереница маленьких дегенератов и жуткое чудовище словно исполняли нечто вроде сложного танца, слагавшегося из колебательных движений в стороны, быстрых рывков вперед и замедленных отступлений. При этом, то шарообразная толстуха сближалась с Маргрид, то Зигги падал на песок, сбитый с ног ударом хвоста толщиной в корабельный канат… Внезапно крыса присела на задние лапы, готовясь к прыжку… В этот момент толстуха выхватила из рук Маргрид маленького уродца и швырнула его в приоткрытую зубастую пасть. Вопль смертельно раненого животного заполнил амфитеатр — это взвыла Маргрид. Неожиданно вперед выскочил гориллоподобный Валь, и толстуха покатилась под удар стальных когтей. Одновременно с этим острый дротик глубоко вонзился в пасть крысы; брызнула черная кровь, чудовищный хвост захлестал во все стороны, ломая кости уродцам, страшный удар потряс решетку. Микроны дружно бросились вперед…
Гигантская крыса агонизировала, изрешеченная ударами копий и ножей недоносков. Фрэнк расслабился, проведя по лицу дрожащей рукой. Он увидел ослепительно улыбающуюся королеву и отвернулся.
Победа?
Нет, это не было победой.
Отвратительный скрежет возвестил, что открывается еще один люк. Очередная волна безумия прокатилась по заполнившей амфитеатр беснующейся толпе.
На этот раз из подземелья вынырнула гигантская летучая мышь; ее огромные перепончатые крылья достигали не менее 8-10 метров в размахе. Угрожающе сверкали длинные серповидные когти. Морда чудовища удивительно походила на человеческое лицо, только рот был иным, явно приспособленным для сосания.
Вампир.
Не заметив, каким образом, Фрэнк очутился внизу, возле потрескивавшей от поданного на нее напряжения решетки, в тени огромных крыльев. Человечки-микроны сгрудились возле крысы, тело которой сотрясали последние судороги; похоже, они понимали, что их победа оказалась бесполезной, потому что виварий Магии будет продолжать выпускать на них одно чудовище за другим, пока…
Заглушая царившее вокруг безумие, прогремели слова, произнесенные ледяным тоном:
— Откройте решетку, Алэйна. У вас на арене новый зверь, и у вас появился запасной боец.
Все, что последовало затем, было сплетением обрывков кошмара. Когда Фрэнк прыгнул через появившееся в решетке отверстие на песок арены, клетка показалась ему совсем небольшой. Огромная летучая мышь, словно поняв, что перед ней наконец-то появился достойный противник, попыталась уклониться от схватки, повиснув на решетке. Отброшенная электрическим разрядом, она кинулась на Соллера. В руке астронавта блеснул небольшой дезинтегратор Кассандры и… На песке осталась только кучка дымящегося пепла. Нечто вроде смерча появилось на противоположной стороне амфитеатра и понеслось вниз по ступенькам, заполненным зрителями. Розовые и золотистые фигурки обратились в бегство.
Казалось, что удар дезинтегратора распорол какую-то оболочку, и через прореху в ней в амфитеатр хлынула ночь. И ледяной холод. И запах могилы.
— Сюда, скорее, — закричала Кассандра, приземляясь на арену, словно болид, на своем маленьком гелико. — Иначе вы погибли! Они никогда не простят вам этого.
— Чего именно?
— Того, что вы открыли их могилы. Их невероятно древние погребения…
Фрэнк и следовавший за ним по пятам Мист кинулись к аппарату. Едва они взвились штопором в небо, как позади них пространство как бы схлопнулось над перламутровым морем клокочущего света. И амфитеатр, и парк, и вся Счастливая Долина превратились в море огня, море цветущих огненных цветов. Их чашечки раскрывались, и женские тела казались световыми бликами, танцующими над потоками лавы под грохот какофонической музыки. И этот огонь цветения, эта пылающая музыка взвились вверх, разлетелись в стороны, захлестнули гору, затопили замок, разбрасывая далеко вокруг пучки искр, длинные фосфоресцирующие нити, цеплявшиеся за деревья и башни, устремлявшиеся с яростным шипением в небо, вслед за этим наглым насекомым, этим жалким аппаратиком. Каждая нить оканчивалась расширением, присоской, походившей на жадно приоткрытый цикламеновый рот. Нити волновались, колебались и переплетались, и рты взывали:
— О, Фрэнк, вернись! Спаси меня, Фрэнк! Это я, твоя королева! Я в опасности, я гибну! Я никогда не видела пространства, никогда не бывала на других мирах, под иными солнцами, на планетах, кипящих от избытка соков и крови. Я улечу с тобой, я пойду за тобой к пределам Вселенной… Я люблю тебя! Я твоя… твоя!
Соллер наклонился, чтобы посмотреть вниз. Голос звучал обещанием страдания разлуки и, одновременно, намекал на невероятное наслаждение. Пораженный, он увидел, как одна из нитей хлестнула воздух над хрупкой машиной, едва не вырвав из кабины Кассандру, судорожно цепляющуюся за штурвал. И тут же целый пучок огненных змей окружил гелико. Только тогда Соллер догадался пустить в ход дезинтегратор, испепеляя клубки змеящихся волокон, мгновенно отраставших снова и снова, и тут же опять устремляющихся в погоню, танцующих жутких нитей, догонявших и неумолимо обвивавшихся вокруг беглецов, присасывавшихся к их телам приоткрытыми ртами или присосками; обожженные, они отваливались и падали вниз, в пурпурный туман. Наконец, невероятным усилием гелико удалось вырваться из облака густого фиолетового тумана, походившего на гигантский бутон ядовитого цветка, который тут же почернел, словно отравленная кровь, вытекающая из вен мертвеца, и рухнул вниз, скрыв под своими останками Магию, Счастливую Долину, всю Землю…
— Она очень рассердилась, — сказала Кассандра, стирая с лица кровь.
— Она… Кто это — она?
— Алэйна. Или Елена. Или Джиневра. Единственная живая дрянь, владычествующая над сонмами своих давно скончавшихся подданных. Я думаю, вы давно догадались об этом, не так ли? Ведь Магия — это королевство вампиров. Взгляните сами…
И Фрэнк увидел: гигантский цветок под ними медленно сводил вместе свои широко раскинувшиеся лепестки; по краям они уже были затронуты быстро прогрессировавшим гниением. Он постепенно закрывался, к нему вяло стягивались пучки фиолетовых волокон, на глазах превращавшихся в комки бурой и черной слизи. Все королевство Магия было одной зловещей розой, разлагавшейся с неимоверной скоростью.
— Они все давно мертвы, включая менестрелей, — продолжала Кассандра. — Неужели вы не узнали их? Первого звали Мильтон, Джон Мильтон. Второй жил позднее, в эпоху первых космических полетов. Что касается третьего. Я тоже не знаю его. Может быть, он и не пел никогда.
— Скорее всего, какой-нибудь неудавшийся поэт-сюрреалист, — закончил за нее доктор Мист. — В первой половине ХХ века уже были придуманы картины, в которых никто ничего не понимал. И была музыка без звуков. Король — это, конечно, Аргус… Или Франц-Иосиф. Или Николай II.
— Но мы же находились в эпохе Ренессанса!
— Разумеется. Это у них было проявлением любезности по отношению к вам. Ведь вам так подходит XVI век!
— Вы хотите сказать, что…
— Ну, конечно, это была работа гипнотических устройств! Но, как только ваш дезинтегратор разорвал электрические цепи, снаружи тут же хлынули мрак и холод реальной ночи. Вы ведь догадались об этом?
— Да, почти.
— В общем, ничего из увиденного вами на самом деле не существует. Было всего лишь множество разочаровавшихся во всем мертвецов, от которых остались сгущения их жизненной силы, блуждающие в пространстве и принимающие различные формы, которые используются как приманка. Имаго. Помните имажинистов?[3]
— Но она же хотела покорить Вселенную!
— Это вполне возможно — промолвил Мист, потирая свои длинные желтые пальцы. — И она рассчитывала использовать вас, как используют обычное транспортное средство. Вы правильно сделали, что не согласились; вряд ли подобное предприятие можно отнести к числу рентабельных. Их голод постоянно усиливается. В настоящий момент они как раз заканчивают пожирать микронов.
— С одной стороны мертвецы, с другой — дегенераты! — воскликнул Соллер. — Вот, значит, что вы сделали с Землей!
— Сделали… Пожалуй, это слишком сильно сказано, — уточнил доктор. — Мы так мало значим во всем случившемся…
— Я не имею в виду именно вас, — оборвал его Фрэнк. — Хотя я и узнал вас, несмотря на искусный маскарад. Вы доктор Мист, не так ли? Видный ученый-биолог. Человек, знающий все, поносящий все. Нет, вы — дьявол, древний змей-искуситель, враг рода человеческого. Вы — Мефистофель!
Большой рот с тонкими губами, похожий на разрез ножом, печально искривился.
— То, что вы имеете в виду, это всего лишь древний предрассудок, а вы — неблагодарное существо, Соллер. Неужели вы можете сказать, что я вел себя некорректно по отношению к вам?
Фрэнк неохотно признал, что ничего подобного не думал.
— Множество старинных предрассудков следует пересмотреть, — пробормотал доктор. — Разумеется, сейчас всё ещё существует Великий Нечистый, есть Бездны Несправедливости, есть Воплощение Зла, поклонники которого целуют его в черный зад (впрочем, я никогда не понимал, какое удовольствие это доставляет верующим…). Наконец, есть ещё… Есть то, что я могу только назвать Иным. Но оно больше не интересуется Землей. Почему? Может быть, земляне, в конце концов, начали вызывать у него отвращение? Они слишком далеко — даже с его терпимостью — зашли по пути разрушения… Какой интерес может иметь Великий искуситель в общении с мертвецами и дегенератами?
— Но вы…
— Я — это особый случай. Я… Можно сказать, что я был приписан к вашим эскадрам. Но понятие зла в том виде, в каком оно существует на Земле, расплывается и исчезает, стоит вам оказаться в бесконечном пространстве с бесконечным количеством миров. Представляете ли вы, каким образом могут согрешить, например, каннибалы-тысяченожки с Зоссмы? Или лишенные пола разумные облака с Ахернара? Боюсь, что в таких условиях я быстро превратился бы в дьявола-еретика.
— И все же, вы пытались совратить меня.
— Профессиональная привычка, мой дорогой. Может быть, и какое-нибудь отклонение в психике. Когда я оказался рядом с вами, когда уловил в этом угасающем разуме, в этом изношенном теле гигантскую неиспользованную энергию, я испытал неудержимый соблазн хотя бы попытаться… В общем, ведь мы тоже по-своему любим Землю.
— Еще бы, вы неплохо провели время на Земле в прежние времена!
— Можно сказать и так, хотя это будет всего лишь грубым изложением общеизвестной истины. Да, мы были счастливы здесь, находясь между пламенем, царящим в нашей несколько… э-э-э… специфической области, и огромной Вселенной, которая принадлежит… которая принадлежала Иному. У меня, у микроскопической частички зла, у жалкого дьявола-прихлебателя, бедного родственника, была грандиозная идея. Я подумал, что вы могли бы.
— Что именно?
— Спасти эту Землю…
Последние слова донеслись до Соллера в виде едва слышного бормотанья. Острое лицо доктора Миста и его фигура быстро побледнели и стали почти неразличимы. Оторвавшись от рукоятки метлы, Кассандра повернула к ним свое прекрасное лицо Медузы, увенчанное шипящими змеями, и крикнула:
— Изыди! Ты проиграл, Люцифер!
Секунду, даже какую-то невероятно малую долю секунды назад доктор Мист еще сидел в кресле второго пилота. А сейчас его уже не было в кабине. Не было ни вспышки, ни запаха серы. Не выпуская из рук штурвал, Кассандра снова обернулась к Фрэнку.
— Ну, вот мы и остались вдвоем, — промолвила она. — Мы избавились и от груза прошлого, и от дьявольских соблазнов. Остается Земля — ее могущество в былом и ее туманное будущее. И мы. Ваши испытания закончились. Вы доказали, что вы — настоящий человек, Соллер-Солнце.
— Кто вы, Кассандра?
— Я же не спрашиваю у вас, кто вы! Ну, ладно, я готова кое-что рассказать вам. Но будете ли вы знать намного больше, если я скажу, что принадлежу к бродячему племени, уцелевшему, несмотря на все чудовищные катаклизмы… Я имею в виду и этот, последний, который уничтожил почти всё живое на Земле, оставив после себя одного гения на сотню идиотов… Я могу ещё добавить, что мы — единственное племя мутантов, добившееся успеха. Ну, что? Пожалуй, будет лучше, если я представлю вас своим единомышленникам. Мы садимся. Закройте глаза.
Когда он снова открыл глаза, над глубокой узкой долиной, зажатой между двумя горными массивами и круто спускавшейся к морю, сгущались голубые сумерки. Море оказалось не замерзшим — оно было теплым, фосфоресцирующим, заполненным жестокой жизнью глубин и светящимися водорослями, которые, по-видимому, научились существовать без солнечного света. Само море освещало сейчас окружающий пейзаж, потому что неподвижное черное солнце с багровым ореолом исчезло, хотя звезды на небосклоне еще не появились. Гелико опустился на белый песчаный пляж. В нескольких шагах от него на тихом ветерке колебались свисающие со скалы длинные плети растения, когда-то называвшегося «волосы Венеры»; среди фиолетовых гиацинтов и кустов ежевики потайной источник ронял на песок тонкую струйку кристально чистой воды. Перья тростника, увенчанные длинными шишками из черного бархата, печально шумели, подобно усталым плакальщицам. Воздух был насыщен запахом меда. И Фрэнк тут же узнал воспетую тысячами поэтов всех времен, прославившуюся на всю Вселенную, вплоть до Альфы Водолея, последнюю обитель язычников на Земле — долину Адониса в Ливане.
Он медленно перешел через ручей по полуразрушенному римскому мосту. Козлоногий мальчик-сатир сидел на упавшей колонне и совсем не выглядел посторонней или фальшивой деталью пейзажа. Он играл на дудочке.
— Ты тоже из этих, из радиоактивных? — спросил его Соллер. — Или ты микронизированный? Может быть, ты просто вышел из могилы, чтобы кусать и царапать шкуры, покрытые ссадинами? Скажи мне что-нибудь, исповедуйся. Я способен выслушать все.
— Я — Эгипан, — ответил маленький музыкант с вежливой улыбкой, деликатно отстраняя от губ тростинку с семью дырочками. Потом добавил, протянув руку к зеленому деревцу, с которого то и дело падали лепестки цветов и сухие листочки:
— А это Дриада.
— Добро пожаловать, чужеземец, — ласковым голосом произнесло дерево.
— Но вы же не существуете! — вскричал Соллер. — Вы никогда не существовали в действительности! Вы — это сны юного человечества, вы — мифы!
Наполовину высунувшись из воды и выставив на всеобщее обозрение свою восхитительную грудь, покрытую жемчужными капельками воды и такую ослепительную на фоне темно-зеленых листьев кувшинок, юная красавица выжимала тяжелые зеленые волосы.
— Постарайтесь быть вежливым! — протестующе воскликнула она. — Мы не только существовали всегда, но и лучше, чем люди, выдержали всё, что случилось с Землей. Моя песня очаровывает слушателей, как и прежде.
И она запела. Воздух превратился в хрустальную субстанцию; земля под каштанами стала прозрачной, и из глубин земной тверди проглянули ушедшие под землю города, оцепеневшие в вечном сне великие армии прославленных полководцев — Ашшурбанипала, Александра, Каракаллы, Алленби, Гуро — всех, чьи имена были начертаны здесь, на поверхности скалы. Великих завоевателей можно было видеть со всеми их слонами и верблюдами, галерами и подводными лодками, танками и самолетами. Затем они исчезли, и появилась великая легенда зари истории — Венера или Афродита, ломающая свои белопенные руки и горестно оплакивающая Адониса, которому она сама позволила умереть — ведь богини так непостоянны… Каждая нота дудочки сатира была золотой волной, соединяющей в одно целое гармонию Земли и гармонию звезд, и поэтому ее простая мелодия приобретала космическое значение.
— Это наяда, не так ли?
— Да, это ундина. Или виллис.
— Значит, вы не исчезли, не ушли?
— Для Великих, для подлинных бессмертных эта планета была всего лишь пересадочной станцией. Но мы, кого здесь удерживают такие прочные узы… Мы все остались здесь — прислушайтесь!
Огромный лес, своим рождением уходящий в допотопные времена, в эпоху, на тысячелетия отстоящую от атомной гибели Земли, медленно сместился в пространстве и времени и незаметно внедрился в реальность со всеми своими замшелыми дубами и цветущими кленами, со своими неповторимыми ароматами. Венчик огромного ириса раскрылся с громким треском, словно кто-то взломал тюремную камеру. В зеленом болотном аромате тихого вечера заржала белая лошадь с единственным витым рогом на лбу, и птица с женским лицом жалобно застонала на вершине древовидного папоротника.
— Как получается, что я вижу вас? — спросил Фрэнк.
— Я думаю, — ответил юноша в крылатом шлеме, сидевший поблизости на арке разрушенного акведука, — я думаю, что великие люди всегда чувствовали наше присутствие. Конечно, не с помощью грубых человеческих органов чувств! Хотя, быть может, в дело иногда шел этот третий глаз, который жители Великих Равнин открывала с помощью специального сверла, продезинфицированного соком некоторых растений. Вспомните: ведь вы оказались первым, кто поставил на службу человеку относительность, кто добился сжатия пространства с помощью странных чисел. Правда, вы не использовали для этих явлений их древние священные названия, но это не так уж важно. Тем не менее, вы догадались, что старинные волшебные книги не лгали, что «высота — это то же самое, что и глубина» и если это справедливо, то со времен Гермеса Трисмегиста[4], Вселенная — это всё в одном.
— Постойте, — сказал Фрэнк, — постойте! Вы имеете в виду эти невероятно тонкие зависимости, которые мы предугадали еще в 1960 году (я говорю «мы», потому что наука тоже едина)… — Все его знания разом вернулись к нему; они были с ним, блестящие, живые — гипотезы, формулы, уравнения, пронизываемые неожиданными вспышками интуиции, ослепительными мгновениями, когда он почти верил, что становится равным богам, когда структура Вселенной становилась для него ясной и понятной. Моменты соприкосновения с вечностью. — Я имею в виду гравитационную энергию, энергию таких тел, как звезды и другие массивные тела, а также плазму и вульгарную атомную материю, из которой сформирован наш мир. Потом идут мезоны, являющиеся материей для нуклонов, и ядерное поле, за которым дальше существуют только лептоны…
— Да, разумеется, лептоны, — сказал Гермес с тонкой улыбкой. — Мир слабых взаимодействий. Мне кажется, вы начинаете улавливать, о чём идет речь, но мне не хотелось бы торопить вашу мысль.
— Пожалуй, это не совсем так, — задумчиво произнес Фрэнк, внезапно осознавший, что находится на пороге поразительного открытия, и что всё его прошлое, блестящее прошлое астронавта и солдата, навигатора и завоевателя было всего лишь ступенькой на пути к подлинной вершине. — Всё, о чем я говорил, относится к классической физике. Есть четыре типа лептонов, которыми являются обычные электроны, тяжелые электроны или мюоны и два типа нейтрино. Они взаимодействуют на основе электромагнитных сил и тех «слабых» взаимодействий, тончайших, таинственных, которые… Но что может быть более тонким, чем разум?
— И мы, те, которых называют богами, являемся формами проявления разума, — согласился незнакомец. — Конечно, в соответствии с масштабами этой ничтожно малой планетки, Земли. Вы, впрочем, не можете не признать, что при разных катастрофах в дело вступают всегда самые низшие божества. В то же время, Амон, Иегова, Брахма появляются только в моменты творения… или в Судный День. Обычно же они довольствуются тем, что просто носятся над водами. Мы признательны им за то, что существует бесконечное множество разновидностей силовых полей, но творцов, способных моделировать эти игры разума, так мало…
— Вы хотите сказать, что Вселенные — это тоже результаты игр разума?
— Почему бы и нет? — спросил бог с крылышками. — Вспомните эту старинную гипотезу — кажется, Вайскопфа, если не Воскобойникова — она послужила отправным моментом для некоторых ваших открытий: гравитация, электричество и ядерные силы связаны, в конце концов, определенным принципом, объединяющим мир гигантских масштабов со структурами мира элементарных частиц… Так вот, тот, кто говорит «электричество», говорит «биотоки». И именно здесь, в великом хороводе причинности в игру вступает человеческая мысль.
— Вселенные, созданные или преобразованные мыслью, — задумчиво произнес Соллер. — Кажется, я начинаю понимать. Спасибо.
— Настало время отправляться в путь, — сообщила Кассандра, появившись со стороны пляжа. Туман, осевший мельчайшими блестками, заставлял сверкать ее волосы; в крупных каплях, словно в небольших линзочках, отражался лес.
«Икона, — подумал Соллер. — Святая с византийской иконы… Святая София…».
Невероятно далекое воспоминание вынырнуло на поверхность туманного моря его памяти: его первая любовь, молчаливая монашенка в тени собора.
— Нас зовут в очень далекое паломничество, друг мой, — сказала Кассандра. — И все они — сильвены, нимфы, дриады — отправятся вместе с нами.
— Паломничество древних богов?
— Да. Обычно оно приходится на март или апрель. Но, учитывая коварство нынешнего календаря… Дайте мне руку — я устала носить на себе этот тяжелый космический скафандр.
Небольшая рука, опустившаяся на его локоть, показалась ему странно холодной. Тело, почти неразличимое в тени под пологом леса, навалилось на его плечо свинцовой тяжестью. Неожиданно все окрестности заволокла густая ночная тьма, и первая звезда — Венера — засияла над вершиной самой высокой пальмы. Белоснежный единорог танцующим шагом шествовал перед юношей и девушкой. В одно из мгновений Фрэнку показалось, что молчаливые замшелые дубы справа и слева от тропинки с усилием вырвали свои корни из земли и тоже двинулись в путь, волоча за собой плети плюща и дикого винограда. Среди кувшинок блеснуло чешуйчатое тело, и неясная темная масса удалилась тяжелыми прыжками. Прекрасная охотница, увенчанная полумесяцем, промелькнула мимо; перед ней танцевала изящная лань. Повозка, влекомая тритонами, углубилась в лес, нырнув во мрак и пропав среди деревьев. Откуда-то возникли эбеновые кариатиды, тащившие перевернутую лодку с водруженным на нее диском бога-солнца. Впереди и позади Фрэнка и Кассандры теснилась странная толпа — существа с десятком голов, с двадцатью руками, нечеловечески прекрасные и ужасные создания — двуглавые коршуны, пернатые змеи, быки с ликами девственниц — все древние боги, все небожители, как забытые человечеством, так и сохранившиеся в его памяти.
— Куда мы идем? — спросил Соллер.
— Туда, на вершину горы.
Через некоторое время из пурпурного мрака перед ними возникли руины, оплавленные страшным жаром, бесконечные поля могил, останки звёздных кораблей; и отовсюду к ним направлялись все создания, существование которых смогло предвидеть или угадать воспаленное воображение — стреловидные существа из созвездий Весов и Стрельца, светящиеся в темноте, словно раскаленные, осьминоги Альтаира, крылатые быки, несущиеся среди золотистых облаков — все существа, которые человечество видело в кошмарных снах или в экстазах — звездные привидения и живые космические корабли, бродячие планеты и иные миры, столь же великолепные, сколь и ужасные.
Тем временем, плотная толпа чудовищ увлекала их с собой, и они были вынуждены вместе со всеми продираться через густые джунгли. Ветки и колючки раздирали платье Кассандры, царапали ей до крови ноги. Их обжигала крапива и другие ядовитые растения. То и дело им приходилось карабкаться на почти отвесные уступы черных скал, усеянные острыми гранями и похожие на стены, которые кто-то утыкал по гребню осколками стекла. Они спускались в расселины, где шипели свернувшиеся кольцами бледные змеи, где копошились незавершенные создания, почти не отличавшиеся от творений неживой природы — твари, едва намеченные несколькими мазками творца, личиночные организмы, которые не должны были иметь право на существование. То и дело уставшая девушка оступалась и, чтобы не упасть, цеплялась за руку спутника. Со всех сторон их окружала чудовищная толпа, увлекавшая их с собой и не дававшая ни минуты передышки. То и дело фантастические существа — гигантские волосатые пауки, летающие диски, приоткрытые причудливые раковины, из которых сочилась отвратительная черная жидкость — перешагивали или перепрыгивали через них, и они постоянно ощущали на своих лицах их ядовитое дыхание. Через некоторое время, показавшееся им бесконечностью, им пришлось остановиться на зазубренном гребне, возвышавшемся над долиной. Подняв к небу лицо, по которому струйками стекал горячий пот, подросток Соллер увидел, что оно не было небом Земли, которое он так хорошо помнил; две черных тени холодных небесных тел виднелись на нем — это были планеты конца света, и больше ничего не существовало в этом мертвом пространстве, кроме чудовищной Пустоты и Смерти.
Фрэнк внезапно почувствовал себя слабым и растерянным — ведь он был таким юным! Кассандра уцепилась за него со слабым криком. Повернувшись к ней, он увидел, что девушка сломала ногу, и острая окровавленная кость проткнула кожу, выглянув наружу. От боли она потеряла сознание. Усилием, явно превышавшим его возможности, Фрэнк вскинул ее тело на плечо; девушка показалась ему невероятно тяжелой, словно он нес труп или свинцовую статую. Может быть, превратившись в ребенка, он тащил на себе тело своей умершей матери? Это действительно случилось с ним когда-то в прошлом, много столетий назад, во время какого-то военного конфликта — он уже не помнил, какого именно.
Тем не менее, он понёс дальше смертельно побледневшую девушку под мертвым небом, в толпе созданий, похожих на видения кошмара.
На вершине, там, наверху…
Вершина уже была перед ним.
Фрэнк никогда бы не подумал, что всё окажется столь простым, даже банальным: вершина горы — даже не слишком большой — вырисовывалась над ним на фоне тёмного диска, окруженного оранжевыми протуберанцами, бросавшими зловещие отблески на огромное кладбище, уходившее вдаль через пространство и время. И на самой вершине — три креста.
На среднем из них, испятнанном кровью, не было ничего, но сгустки тяжелой темной крови всё ещё капали с его перекладины.
Внизу, неподвижная и немая, их ждала толпа.
— Вот мы и на месте, — раздался голос, и это не был голос Кассандры, а голос Софии или маленькой девочки, походившей на неё, голос, прозвучавший когда-то в саду его детства, давно исчезнувшем во мраке.
— Конечно, Земля реальна со всеми своими преступлениями, со всей своей роскошью… Но ты никогда не думал, что и все остальное тоже существует в действительности? Да, ведь всё было правдой — хроники юных атомных чудовищ, сатанинский Декамерон, древние боги и багровый Искуситель — оборотная сторона медали тоже могла быть истинной. Этот крест, и все другие кресты. Бесконечные поля, где были захоронены жертвы — сжатые колосья, сорванные плоды — и ведь это были люди. Все, кто страдал и кто погиб за нас…
…Поля, уставленные страшными крестами, пространства, усеянные то безымянными холмиками, над которыми возвышались столбики, увенчанные ржавыми касками, или стелы с космическими символами, то просто груды камней, и эти поля всё разворачивались, раскрывались перед ним, становились все шире, все бесконечнее.
Погибшие за эту Землю, которую ты с легким сердцем бросил на погибель. Хотя ты бы мог… Ведь теперь ты знаешь: каждый из нас может сотворить соответствующую его представлениям Вселенную. А эта Вселенная — твоя. Ты — единственный из людей, кто способен — по крайней мере, сегодня — воссоздать эту Землю во всей её реальности, с её расплавленными плутоническими силами недрами, с её океанами, её лесами и пустынями, со всеми её скупыми деталями и всеми излишествами. Землю с её так быстро проходящей весной. Неужели ты позволишь навсегда исчезнуть всему этому, Фрэнк Соллер-Солнце? Ты, последний из ее защитников?
— Но что я могу сделать? — растерянно спросил он.
— Согласиться жить — и жить вечно.
— Я принимаю это.
И время для него остановилось.
И хотя ещё продолжало звучать эхо голоса Кассандры, — или Софии, той Софии, что есть сама мудрость Земли, её разум, — мгновенно не стало ни прошлого, ни настоящего, ни будущего — только этот чудовищный разряд энергии, возникающий каждый раз, когда какая-нибудь масса разрывает лептонное поле и вырывается в обычное пространство-время.
И гигантская новая звезда вспыхнула в этом уголке космоса вместо угасшего Солнца. Она согрела черные ледяные планеты и позволила возродиться жизни на Земле.
Это была двойная звезда.
Серж ЛеманМюларисы
Ахаб выбрался на поверхность на двадцатый день, до предела измотанный бесконечным восхождением. Он сбросил с плеч рюкзак и тяжело опустился на утоптанную землю квадратного двора замка. Потом он откинулся назад и закрыл глаза. После трех недель, проведенных под землей, ему нужно было время, чтобы привыкнуть к дневному свету. Так он лежал довольно долго, спешить ему было некуда. Постепенно его перестали терзать натруженные сердце, легкие и мышцы спины и ног. Глубоко вздохнув, Ахаб наполнил легкие воздухом, насыщенным пряными запахами близких джунглей. Казалось, он неожиданно вернулся в старые, давно забытые, но когда-то дорогие ему места. Еще один глубокий вдох. Знакомые ощущения волнами набегали на него, сталкиваясь и переплетаясь. Запах сырой земли. Тепло двух солнц, висевших низко над стенами. Доносящиеся издалека крики псевдозавров, нежащихся на берегу реки, клекот хищных птиц. Мягкие прикосновения ветерка. Тишина.
Ахаб легко смирился с одиночеством; так же легко он воспринял и неизбежность своего побега после того, как двадцатью днями раньше капитан Холландер собрал всю команду во дворе замка. С этого момента события последовали друг за другом с роковой неизбежностью, подобно звеньям сплошной цепи. Холландер приказал готовиться к отлету. В ответ поднялся невообразимый шум: люди смеялись, свистели, аплодировали — все радовались близкому старту. В конце концов, они ведь проторчали на Ансиле уже добрых шесть месяцев.
Ахаб дослушал до конца короткую речь капитана. Затем, как и все остальные, направился к своей комнатушке, небольшому каменному склепу, чтобы собрать вещи. В этот момент он еще не знал, что будет делать. Выступить против Холландера? Но для этого, чувствовал он, ему не хватало мужества. Однако так вот сразу покинуть планету…
Он решился на побег чуть ли не против своей воли. Как будто речь шла о ком-то другом. Едва стемнело, он бесшумно выскользнул из комнаты. Темнота была заполнена криками и смехом его товарищей, собиравшихся вокруг костра. Пригибаясь, Ахаб пересек открытое пространство и начал бесконечный спуск по уходившим вниз ступеням.
Три последующие недели слились в его сознании в нечто единое, смутное и расплывчатое. Он жил в подземном лабиринте мюларисов, постоянно перемещаясь, охотясь и отдыхая вместе с ними. Он с благодарностью принимал от них непривычную пищу, взамен обучая их новым приемам коммуникации. Как и следовало ожидать, ни один человек из команды не осмелился спуститься в недра Ансиля, чтобы вернуть его.
По мере того, как он постепенно уходил все ниже и ниже, воспоминания о Холландере и других членах команды, казалось, тускнели в его памяти, теряли черты реальности. Это его вполне устраивало. Скрывшись под землей, он возложил на товарищей груз решения, которое сам был не в состоянии принять. Вначале иногда он со странной нежностью думал о них, но вскоре осознал, что ему приходится напрягаться, совершать все более и более тягостные усилия, чтобы вспомнить их лица и голоса.
Однажды Ахаб обнаружил, что эти усилия стали бесполезны. Окончательно и бесповоротно. И тогда он начал подъем к поверхности. Он был уверен, что между его памятью о спутниках и их присутствием там, наверху, в стенах замка, существует некая тайная связь. Возникшая сейчас вокруг него пустота свидетельствовала, что Холландер и его команда покинули планету. Ахаб остался один. Вернее, они остались вдвоем. Он и этот мир.
Но этот мир был обречен на гибель.
Он открыл глаза. Солнечный свет уже не казался таким слепящим. Высоко над ним фиолетовое небо Ансиля словно пульсировало. Стая гигантских птиц с длинными крыльями — желтыми с черной каймой — плавно скользила среди облаков. Ахаб встал. Он пересек двор по одному из «тротуаров» мюларисов, разрисованному изгибающимися желобками, в свое время так заинтриговавшими его, и вошел в небольшое помещение, где Холландер разместил аппаратуру центра связи.
Как он и ожидал, люди Холландера демонтировали оборудование, захватив с собой все мало-мальски стоящее.
В приступе внезапного отчаяния он всмотрелся в красноватый полумрак. На полу валялись какие-то железки и мотки перепутанных проводов. Ничего стоящего, ничего такого, что можно было бы использовать.
Он вышел, чтобы подобрать свой рюкзак. Проходя мимо черной дыры, бросил взгляд на начало уходящей в темноту лестницы, по которой поднимался прошлой ночью, насчитав четыре тысячи ступеней. Небольшая быстрая тень мелькнула на пятой или шестой ступеньке. Он не отреагировал на нее. Держа рюкзак в руке, он пересек двор в обратном направлении и вошел в свою каморку. В этот момент в поле видеоблока на его столе материализовалось трехмерное изображение. Перед ним появилось лицо Холландера. Ахаб остановился. У него перехватило дыхание, рюкзак выпал из ослабевшей руки. Глаза капитана искали его.
— Я здесь, — пробормотал Ахаб.
Холландер, точнее, его компьютерный двойник, повернул голову в его сторону.
— Благодарю, — произнес он своим хриплым голосом.
На несколько минут воцарилось молчание. Ахаб невольно почувствовал восхищение искусством, с которым капитан запрограммировал свое изображение. Снабдив его свойственной оригиналу способностью к сопереживанию, капитан обеспечил нечто большее, чем просто выполнение административного долга.
— Когда вы стартовали? — спросил Ахаб, усаживаясь напротив изображения.
— Шесть дней назад. — Холландер покачал головой и добавил с сожалением: — Мы ждали тебя, сколько смогли…
— Я знаю, — кивнул в ответ Ахаб с наигранным легкомыслием, что было напрасно, поскольку заботиться о чувствительности компьютерного изображения совершенно не обязательно. — Я сам во всем виноват. Не беспокойтесь за меня.
Холландер продолжал, словно не услышав его слова:
— Ближе к моменту отлета я организовал дежурство возле входа в подземелье — на случай, если ты вздумаешь выбраться на поверхность ночью, чтобы раздобыть еды. Мне не хотелось терять даже малейший шанс вернуть тебя. И еще я посылал вниз Линка. Он добрался до первого зала и оттуда часами звал тебя. Ты ничего не слышал?
— Нет, на этот раз мюларисы увлекли меня гораздо ниже. Не сомневаюсь, до меня добраться было невозможно.
Холландер печально кивнул несколько раз.
— Но мы больше не могли оставаться, Мишель. Мурена была совсем близко. Не дальше чем в сотне километров к западу от нас. Через пять-шесть дней она могла добраться до замка. Я не мог рисковать людьми. И единственной альтернативой для нас…
— Конечно, выбор у вас был небольшой. Улететь и предоставить мюларисов самим себе. Или остаться и погибнуть вместе с ними. — Ахаб пожал плечами. — Но я не мог бросить их, капитан. И я сделал свой выбор.
— Я знал, что ты скажешь именно это.
Реальный человек и человек виртуальный долго смотрели друг на друга, не произнося ни слова. В общем-то, и говорить им было не о чем. Через несколько минут — пять или, быть может, десять — изображение Холландера поблекло и исчезло. Теперь Ахаб остался совершенно один.
Большую часть времени на следующее утро он потратил на приведение в порядок записей — не столько по необходимости, сколько пытаясь хоть чем-нибудь занять себя. Как сказал капитан, мурена приближалась. Скоро она поглотит все, что сейчас окружало его: реку, джунгли, замок. И, конечно, его самого. Она пронесется над местностью, обращая материю в хаос, и продолжит свой апокалиптический полет над Ансилем, пока не уничтожит все на поверхности планеты. Через месяц, самое большее через два, от этого мира ничего не останется. Как ни странно, Ахаб воспринимал эту мысль как абстракцию, несмотря на то, что ему довелось посетить несколько планетных систем, уничтоженных муреной. Возможно, это было связано с ощущением полного отсутствия смысла в происходящем. Изучение мюларисов, которому он посвятил шесть месяцев, сейчас казалось ему совершенно ненужным. Ахаб некоторое время пытался бороться против очевидного, но в конце концов был вынужден признать, что отныне стал для самого себя объектом изучения, и поэтому его единственная обязанность — найти в себе силы согласиться с перспективой близкого финала.
После полудня он выбрался на окружавший замок высокий вал с укрепленным каменными плитами гребнем. Влажная и густая, словно шерсть зверя, стена джунглей со всех сторон окружала донжон. Оба солнца сливались в зените в единое голубовато-белое слегка вытянутое гало, и его отражение пылало на поверхности зеленых речных вод. Почувствовав, как запершило в горле, Ахаб проследил взглядом контур противоположного берега реки. Воздух дрожал от давящей жары, и силуэты склонившихся над водой гигантских деревьев, почти касавшихся ветвями водной поверхности, казались нечеткими. Далеко на западе группа псевдозавров лениво копошилась на речной отмели во влажной глине. Ахаб с удивлением понял, что завидует им. Это было бы просто замечательно — перестать беспокоиться о своем месте, о своей роли в этом мире, сохранить только древнее ядро своей личности, существующее вне времени и не осознающее ничего, кроме потребности в пище и воде…
Это было бы его единственным спасением, будь он в состоянии сделать подобное. Но как раз этого он и не мог… Ахаб поморщился. Надвигающийся хаос пока еще скрывался далеко за горизонтом. Но неясные темные тени, чем-то напоминавшие фрактальные изображения, уже клубились над линией горизонта. Странный рой черных точек извивался между ними. Сначала Ахаб подумал, что это беспорядочно кружатся захваченные вихрем птицы; прищурившись и приложив руку козырьком ко лбу, он разглядел, что танцующее в воздухе облако было не чем иным, как множеством гигантских, высотой более сотни метров, деревьев, подобных тем, что окружали замок. Невероятная сила вырвала их с корнями и взметнула высоко в небо.
Еще нельзя было увидеть саму мурену, но уже давало знать о себе ее смертоносное дыхание, опережавшее чудовище на несколько дней.
Ахаб покопался в карманах грязного комбинезона, извлек оттуда огрызок сигары и закурил. В этот момент на валу поблизости от него появилось небольшое лохматое существо. Короткими быстрыми прыжками оно пересекло полосу раскаленных солнцами плит и с удовлетворенным вздохом вспрыгнуло к нему на руки. Ахаб невольно улыбнулся. Резким толчком он подбросил мюлариса в воздух, ловко подхватил его на подставленную ладонь и поднес к лицу.
— Привет, малыш, — ласково пробормотал он. — И откуда только ты взялся?
Мюларис в восторге перекувырнулся несколько раз, быстро вскарабкался к нему на плечо, тут же вернулся на ладонь и уютно устроился там. Ахаб некоторое время всматривался в его мордочку, потом опустился на колени и посадил мюлариса на бордюр из светлого камня.
— Посмотри-ка туда! — И он махнул рукой в направлении мятущихся на горизонте туч. — Туда, туда! Ты видишь? Надвигается большая опасность. Нужно уходить.
Мюларис заморгал и с любопытством оглянулся в сторону, куда указывал Ахаб. Несколько мгновений он всматривался в неясные темные массы, постепенно заволакивавшие фиолетовое небо над горизонтом, потом подпрыгнул, перекувырнулся через голову, уселся на задние лапы и принялся деловито расчесывать густую шерстку у себя на груди.
Непонятное безразличие маленького создания к надвигавшейся угрозе зародило в голове у Ахаба какие-то смутные мысли. На мгновение его охватило почти болезненное ощущение ирреальности происходящего. Что делал здесь он сам, добровольный Робинзон? Когда они высадились полгода тому назад на Ансиле, Холландер четко определил обязанности каждого члена команды. Ахаб был биологом, и его работа заключалась в изучении стресса, переживаемого местной фауной по мере приближения мурены.
Совершенно случайно, пытаясь уловить на космических снимках признаки массовой миграции животных, он обнаружил замок с возвышавшимся над его стенами донжоном. Холландер с небольшим отрядом отправился туда на разведку. Они ничего не обнаружили — ничего, кроме пустой цилиндрической башни посреди квадрата высоких стен, к которым с внутренней стороны лепились, подобно ласточкиным гнездам, небольшие каменные пристройки без окон. Радуясь избавлению от сырости джунглей, команда быстро перебралась в сухие, прохладные помещения замка.
Через некоторое время из подземелья на поверхность вышли мю-ларисы.
Ахаб с трудом разбирался в своих воспоминаниях, едва отличая реальные события от плодов воображения. С поля битвы, развертывавшейся там, на расстоянии доброй сотни километров, в которой участвовали Ансиль и мурена, до него не доносилось ни малейшего отголоска. Ни единого дуновения ветерка. Даже ворчания грома — и то не слышно. Ярость пряталась за горизонтом, за пеленой медленно вспухающих туч.
— Нужно уходить, — снова сказал Ахаб.
Он повторял мюларисам эту фразу множество раз подряд, хотя и понимал, что все бесполезно.
Мюларисы оказались глухими. Это было одним из первых открытий, сделанных Ахабом при их изучении. В первую же ночь они притащили откуда-то труп недавно умершего от старости самца с темно-серой шерстью. При вскрытии, наряду с другими необычными деталями, выяснилось, что у мюларисов есть только атрофированное внутреннее ухо, точнее, его жалкие остатки.
Ахаб удивился, обнаружив это. Хотя он еще не спускался в подземный лабиринт мюларисов, было ясно, что они живут под землей. В большинстве подобных случаев эволюция приводила к появлению существ с исключительно тонким слухом, что должно было компенсировать неблагоприятные для органов зрения условия. У мюлари-сов же все было иначе. Основным органом чувств у них было зрение, на которое «работала» почти половина центральной нервной системы.
Именно зрение лежало в основе социального поведения мюларисов и их многочисленных ритуалов. Правда, Ахаб понял это только гораздо позже, после того, как обнаружил вход в подземелье — узкую щель в плотно утрамбованной земле в центре двора — и впервые исследовал небольшую часть подземного лабиринта. Тем не менее из этой первой экспедиции он вернулся с множеством сведений о мюларисах и с уверенностью в их разумности.
— Мы можем общаться с ними? — поинтересовался Холландер, познакомившись с докладом Ахаба.
— При условии, что посвятим этой проблеме достаточно времени. — Ахаб улыбнулся. — Я подумал об этом, капитан, когда был внизу, и начал разрабатывать основы визуальной азбуки. Чтобы нормально общаться, потребовалось не больше сотни достаточно простых пиктограмм. Сейчас нужно только проверить, что у меня получилось.
Холландер уронил доклад на стол.
— Мы здесь из-за мурены, Мишель. Не забывай этого.
Но Ахаб не подчинился приказу капитана. Он постарался забыть его, забыть до того момента, когда возвращаться назад будет уже поздно.
Со вздохом он швырнул остатки сигары вниз, в джунгли. Заинтригованный его жестом мюларис прекратил туалет и уставился на Ахаба, помаргивая глазами. Тот снова взял его на руки. Темная шерстка зверька была горячей.
— Ладно, — промолвил он, усаживая мюлариса на плечо. — Да, мы любим друг друга. Но не пытайся обманывать себя: это любовь без будущего.
Ахаб прошел по гребню вала до лесенки из гиперуглеродного волокна, спускавшейся вниз, на квадратный двор, лежавший в десятке метров у него под ногами, и начал спускаться. Идея установить лесенку принадлежала Холландеру. После первого же осмотра замка Хол-ландер был удивлен тем, что нет никаких приспособлений, позволяющих подняться со двора на вершину вала.
— Ты не находишь, что это очень странно? Построить такое сооружение и не иметь возможности воспользоваться им…
Ахаб тогда только задумчиво покачал головой вместо ответа. Странным было все, что имело отношение к замку. Прежде всего, его древность — замеры радиоактивности сооружения дали цифру около десяти тысяч местных лет. Затем, его происхождение. Учитывая массу отдельных блоков, из которых был воздвигнут замок, можно было не сомневаться, что мюларисы не участвовали в его сооружении. Тем не менее Ахаб установил, что размеры бороздок, покрывавших поверхность каменных плит вокруг донжона, в точности соответствовали ширине лапки мюлариса. Следы когтей, весьма многочисленные, были практически одновозрастными со временем строительства замка. Разумеется, это не могло быть простым совпадением.
Но каково тогда назначение донжона? Как его использовали? Ахаб работал на протяжении полугода без единого дня отдыха. Но так и не смог найти ответа на эти вопросы.
— Может быть, я подхожу к этой проблеме не с той стороны, — пробормотал он, поворачивая голову, чтобы посмотреть на сидящего на плече мюлариса. — Или вы скрываете от меня что-то важное. Что скажешь?
Но зверек исчез. Конечно, он спрыгнул с плеча во время спуска по лестнице, и его вес — какие-то десятки граммов — был настолько неощутим, что Ахаб не уловил этот момент.
Теперь двор, находившийся в нескольких метрах под ним, оказался заполнен мюларисами. Их было множество — наверное, тысяч десять. Необычное скопище зверьков удивило его. Он еще ни разу не наблюдал ничего подобного. Он преодолел последние перекладины и осторожно ступил на землю. Мюларисы не спеша расступались перед ним. Ахаб вскоре достиг центра двора. Мюларисы кишели вокруг, образуя сплошной мозаичный ковер из шкурок разных оттенков белого, черного, серого и коричневого цветов.
Ахаб поднял руку и очертил в раскаленном воздухе вертикальный круг.
И тут же страшное волнение охватило массу мюларисов, принявшихся подскакивать в воздух, меняться местами несколько раз в течение секунды, носиться по двору в разных направлениях, то и дело останавливаясь, чтобы потанцевать на месте. Когда Ахаб в первый раз наблюдал подобную суету, ему показалось, что перед ним разворачивается картина броуновского движения.
Завораживающий балет продолжался не более нескольких секунд. Затем мюларисы собрались в центре двора, образовав плотный круг диаметром в десяток метров, внутри которого появилось изображение великолепно сымитированного человеческого глаза. Ахаб с восхищением отметил, что все зверьки, обозначившие зрачок, были с черной шерсткой, но среди них виднелось небольшое белое пятнышко — идеальная копия светового блика на поверхности хрусталика.
С сожалением, словно его жест разрушал магию сцены, Ахаб снова описал круг вытянутой вперед рукой.
Я должен поговорить с вами.
Громадный глаз хитро подмигнул.
Мы готовы.
Ахаб бросился к своей каморке. Его рюкзак все еще валялся на полу, там, где он его оставил. Расстегнув рюкзак, он извлек из него свернутый экран, лазерное стило и вышел наружу. Когда он поднялся на вал, изображенный мюларисами глаз повернулся в его сторону и снова мигнул.
Легким нажимом пальца Ахаб развернул экран и установил его на краю вала. Мюларисы пристально следили за каждым его движением. Ахаб задумался на несколько секунд. Сейчас не до отработки приемов передачи сложных концепций; новые символы тоже создавать некогда. Все, что ему нужно, это заставить мюларисов спасаться бегством, уйти как можно глубже под землю. Когда он, впервые спустившись в подземелье, сделал несколько замеров с помощью портативного радара, то ему стало ясно, что лабиринт залов, туннелей и ходов продолжался на глубину не менее четырех миль. Конечно, сам Ахаб не мог спуститься так глубоко, потому что ниже камеры, где заканчивалась лестница, туннели превращались в узкие лазы диаметром в двадцать- тридцать сантиметров. Но и того, что он узнал, было достаточно. При нападении мурены на планету не только погибало все живое на поверхности, но и плавилась верхняя часть литосферы. Однако, согласно замерам, проделанным Ахабом на других планетах, зона сплошного плавления никогда не опускалась ниже двух тысяч метров.
Он надеялся, что глубина лабиринта способна обеспечить выживание мюларисов. Конечно, долго они не смогли бы продержаться из-за неизбежного повышения температуры и нехватки воздуха. Но на несколько недель — или даже один-два месяца — можно было рассчитывать.
Ахаб подошел к экрану с лазером в руке. Несколькими быстрыми штрихами он изобразил диск с крестом в центре и двумя солнцами сверху. Это был один из самых первых символов, усвоенных мюлари-сами.
Ансиль.
Состоящий из мюларисов глаз моргнул два раза. Они поняли. Ахаб кивнул и добавил к рисунку несколько деталей. Сначала появился цилиндрик на кромке диска, изображавший донжон. Лестница в несколько ступенек, заканчивавшаяся в гроте, с потолка которого свисали сталактиты. После каждого элемента Ахаб бросал быстрый взгляд на мюларисов, чтобы убедиться, что те понимают его. Наконец он нарисовал внутри донжона небольшую фигурку, поднявшуюся на задние лапы.
В то же мгновение мюларисы приняли эту же позу, подняв мордочки к небу. Затем запрыгали и заметались в разные стороны, выражая удовлетворение.
Ахаб улыбнулся, несмотря на охватившее его напряжение. Замечательные ученики, хотя и немного распускаются в конце учебного года. Подождав с десяток секунд, он изобразил в воздухе зигзаг. Громадный глаз перед ним немедленно восстановился и заморгал, что означало извинение.
Ахаб вернулся к экрану. Он обвел изображение мюлариса красным кружком и провел в сторону от него красную линию. Нужно уходить.
Потом одним движением он продолжил линию через двор к лестнице, повернул ее вниз, к гроту со сталактитами и ниже, в недра Ансиля, остановив ее только возле креста в центре диска.
Уходить далеко. Очень далеко от поверхности.
Глаз мгновенно исчез; в середине круга его сменил громадный знак вопроса светло-серого цвета. Почему?
Ахаб нарисовал череп мюлариса. Опасность. Смерть.
Масса мюларисов поменялась местами, знак вопроса стал черным. Какая опасность?
Ахаб задумался на мгновение. Требовался концептуальный скачок, даже если оставался риск быть непонятым до конца. Свободной рукой он указал на небо над головой. Потом изобразил на экране, применив — хотя и не слишком успешно — все свои художественные способности, силуэт огромного псевдозавра, поместив его над поверхностью Ансиля, сразу под двумя солнцами.
Вопросительный знак немедленно заморгал, меняя цвет с черного на белый с частотой в несколько раз в секунду. Ахаб понял, что смысл его послания был понят. Мюларисы ненавидели псевдозавров. Обычно эти чудовища лениво валялись в грязи на берегу реки, но пару раз Ахаб наблюдал, как они забредали во двор донжона и пытались протиснуться на ведущую вниз лестницу. В глазах обитателей подземного лабиринта эти шестиногие ящеры были природными врагами, воплощением зла, символом страшной опасности.
Ахаб продолжил, стараясь не терять времени напрасно. Он обвел летающего псевдозавра красным кружком и опустил от него линию вниз, к донжону. Волнение мюларисов возросло. Глаз на утрамбованной земле двора медленно закрылся, а раскрывшись вновь, оказался без зрачка.
Откуда опасность?
Ахаб снова указал на небо над головой.
Несколько мгновений сумятицы, свидетельствующей о неспособности мюларисов понять его до конца. Ахаб пересек двор и сделал вид, что хочет спуститься по лестнице в лабиринт. На этот раз мюларисы, похоже, поняли. Беспорядочной массой они бросились на вал.
Им нужно было всего лишь несколько секунд, чтобы достичь гребня. Ахаб, едва державшийся на ногах от усталости, не решился следовать за ними и проводил мюларисов взглядом. Неудержимо взлетавшая вверх волна зверьков напомнила ему стремительное движение огня во время лесного пожара, только более стремительное. Он почти сразу же потерял из виду зверьков, скопившихся на идущей по вершине вала дорожке.
Ахаб повернулся и направился к себе в каморку. С удивившей его самого самоотверженностью он принялся приводить в порядок записи. Выдвинув зачем-то ящик стола, Ахаб наткнулся на коробку с полусотней сигар. Какая жалость, что они не обнаружились раньше, с горечью подумал он. Если даже выкуривать непрерывно одну сигару за другой, он не сможет использовать все до прихода мурены.
Он некоторое время крутил металлическую коробку в пальцах, ощущая неясную тревогу, хотя в самой коробке не было ничего необычного. Наконец он понял. Заросшее бородой лицо. Грязные всклокоченные волосы. Ввалившиеся щеки, бледная кожа. Блуждающий взгляд глаз, неспособных остановиться на чем-либо…
Полированный металл коробки отражал облик Ахаба.
Ахаб спал сном младенца. Проснулся он поздним утром, отпил воды из кружки и направился через двор к валу. Было пасмурно. Лохмотья облаков стремительно мчались по угрюмому небу. Поднялся ветер, швырявший вниз клочья черного дыма. Птицы в панике уносились прочь.
До прихода мурены оставались считанные дни.
Ахаб заставил себя проглотить кусок хлеба, прежде чем подняться на вал. Оттуда он с облегчением увидел, что все мюларисы исчезли. Наверное, их окончательно убедили волны хаоса, поднимавшиеся над горизонтом. Он окинул внимательным взглядом двор внизу. Красная земля. И — никого. В стороне черной пастью зиял вход в подземелье. Ахаб решил непременно закрыть отверстие до появления мурены.
Он просидел на валу почти до обеда. Время от времени он фотографировал, делал топосъемку небольшого участка, диктовал запись. Перед уходом Холландер демонтировал и забрал с собой все снаряжение, но у него хватило такта оставить Ахабу кое-что из его личного оборудования — несколько маломощных приборов. Их было недостаточно для детального изучения событий, связанных с приходом мурены, но Ахаб в этом и не нуждался. Он остался на Ансиле, чтобы предупредить мюларисов об опасности, чтобы спасти их. Теперь, когда эта проблема была решена, у него не было других дел. Свою работу он продолжал делать исключительно по привычке. И, наверное, из любопытства. Мурена оказалась слишком экзотической и слишком опасной формой жизни, так что непосредственных сведений о ней почти не было.
Когда он покидал свой наблюдательный пост, джунгли за рекой горели. Высокие столбы дыма поднимались примерно в пятидесяти километрах к западу. Поверхность реки из зеленой стала коричневой; казалось, вода вот-вот закипит. Под покровом листвы мелькали тени животных, с испуганным ревом спасающихся бегством.
Еще пару часов Ахаб потратил на настройку приборов. Потом он спустился в джунгли и отобрал несколько десятков проб тех видов растительности, по которым у него уже были данные, полученные раньше. Он рассчитывал повторять отбор проб ежедневно, пока это еще было возможно, чтобы зарегистрировать все стадии общего некроза, охватившего поверхность Ансиля.
Потом он сходил к реке, где взял немного воды для анализа. Возвращаясь, он видел, как на тропинку перед ним упала мертвая птица. Он захватил ее с собой и вечером занялся вскрытием, обнаружив при этом много неожиданного.
Уже в сумерках он снова поднялся на вал, чтобы сделать очередную серию снимков. Вернувшись в каморку, быстро поужинал и заснул.
Посреди ночи его разбудило первое землетрясение, повторившееся перед зарей. Третий толчок случился вскоре после появления над горизонтом обоих солнечных дисков. Толчки были не очень сильными — не более двух баллов по шкале Осборна. Но Ахаб знал, что их периодичность и интенсивность быстро возрастут.
Ветер представлял собой гораздо большую опасность. За ночь он заметно усилился. Порывы, врывавшиеся внутрь донжона, сопровождались зловещим завыванием, то прекращавшимся, то возобновлявшимся с новой силой. Непрерывным дождем на двор сыпались самые разные предметы: ветки, листья, перья, комки земли, оплавленные камни. Иногда с мягким шлепком на землю падало мертвое животное.
Ахаб осторожно поднялся по лестнице. Если смерть от клыков мурены еще имела какой-то смысл, то ему совершенно не хотелось агонизировать часами, оплакивая свои переломанные ноги. Когда он шагнул на гребень вала, на него с ревом накинулся ветер. Осторожно, передвигаясь буквально по сантиметру, Ахаб подобрался к краю. Пожиравший джунгли пожар несся с невероятной быстротой. Небо заполняли тучи перепуганных птиц. На западе через низкие тучи проглядывала ярко светящаяся колонна. Мурена.
Спустившись вниз, Ахаб занялся поисками достаточно большого предмета, которым можно было бы закрыть вход в подземелье. И с удивлением обнаружил множество мюларисов, толпившихся на верхних ступеньках.
— Нет! — закричал он. — Здесь нельзя оставаться! — Он кинулся к ним, размахивая руками. — Уходите! Уходите немедленно!
Но мюларисы, вместо того, чтобы подчиниться, лавиной устремились наружу. Через несколько секунд полной неразберихи они собрались в круг. Ахаб в отчаянии остановился. На него уже смотрел гигантский глаз.
— Что такое? В чем дело? Глаз моргнул.
Мы должны поговорить.
Ахаб замотал головой и начертил в воздухе яростный зигзаг. Об этом не может быть и речи.
Глаз снова моргнул. Очень настойчиво. Ахаб вздохнул.
— Ну ладно, банда идиотов.
Через минуту он уже стоял перед экраном, с лазерным стилом в руке. Внизу глаз мюларисов превратился в вопросительный знак. Ахаб нахмурился.
— Не понимаю. Что вы хотите узнать?
Мюларисы переместились. В круге начало проявляться новое изображение. У Ахаба перехватило дыхание.
Посреди двора возникло его лицо, сымитированное с невероятной точностью. Лицо смотрело на него.
Потом картина изменилась. Теперь это был космический корабль, позади которого виднелся диск с крестом посередине.
Другие люди покинули Ансиль.
Мюларисы подождали немного, затем переместились еще раз. Ахаб снова увидел себя, но его лицо на этот раз было внутри донжона, тогда как в небе парил, приближаясь, чудовищный псевдозавр.
Почему ты остался?
Ахаб прикусил губу.
— А вам-то что с этого?
Но он возмущался напрасно. Мюларисы даже не шевельнулись. Они ожидали. Ахаб задумался на мгновение, потом нарисовал себя, стоящим на поверхности Ансиля.
Мюларисы снова изобразили глаз, моргнувший два раза в знак понимания. Ахаб продолжил рисовать. Позади своего силуэта он изобразил людей, спешащих на корабль. Над ними он нарисовал череп с костями.
Другие испугались.
Потом он снова нарисовал себя, на этот раз гораздо более крупным. На лице схематично показал улыбку, а над собой — сжатый кулак, символ мужества. В небе над ним псевдозавр-мурена утратила свой угрожающий вид.
Я не боюсь.
Снова знак вопроса мюларисов. Почему?
— Потому что я герой, — ухмыльнулся Ахаб. — Отважный боец. Он обвел свой силуэт на экране несколькими кругами красного цвета.
Глаз мюларисов наполовину закрылся. Мы не поняли.
Ахаб принялся шагать по гребню. Через каждые три или четыре шага он останавливался, с вызовом смотрел на взбесившееся небо над головой и грозил ему кулаком, выкрикивая проклятья. Потом возобновлял ходьбу, развернув плечи и выпятив грудь. Напряженные бицепсы вздулись буграми под тканью комбинезона. Он кричал:
— Я герой! Я великий воин!
И крики его соперничали с завыванием ветра.
На него налетела туча пыли и комьев земли. Глаз мюларисов внизу был закрыт. Ахаб рухнул на тротуар, не понимая, чем было вызвано ощущение охватившей его пустоты: то ли усталостью, то ли облегчением. Постепенно, с большим трудом, ему удалось перевести дух. Посмотрев вверх, он увидел нависшее над ним темно-серое небо. А когда он поднялся и взглянул вниз, то не разглядел ни одного мюла-риса.
Уже стемнело, когда Ахаб вспомнил, что его товарищи вынули из стены донжона один блок, чтобы проложить какой-то кабель. Вооружившись фонариком, он направился вокруг него и почти сразу же наткнулся на каменную глыбу. Покачав блок с одного ребра на другое, он оценил его вес не менее чем в сотню килограммов. Ему потребовалось несколько часов, чтобы подкатить блок к лестнице. Блок подошел к входу в подземелье так точно, словно был выполнен на заказ. Совершенно измотанный, Ахаб заснул, не обращая внимания на возобновившиеся подземные толчки.
Почти весь следующий день он просидел в своей каморке. Обстановка снаружи резко ухудшилась. Почти постоянный гул от сотрясений почвы, все более и более частых, рев ветра, напоминавший вопли агонизирующего животного… Жара стала совершенно невыносимой.
Ансиль умирал — и Ахаб умирал вместе с планетой. У него не осталось сил даже на то, чтобы есть и пить. Он лежал на постели с закрытыми глазами, стараясь не вздрагивать, когда очередной порыв ветра пытался выломать дверь в помещение.
Он думал о мурене. Он бредил муреной — потому что не мог увидеть ее. Он представлял ее в небе над поверхностью Ансиля. Ведь он бросил ей вызов. В полусне ему казалось, что его гигантское тело распростерлось по поверхности планеты, и на нем выросло множество деревьев. Из его рта вытекала изумрудная река, и воды ее терялись в бесконечности. Громадные птицы, лениво шевеля крыльями, планировали над его лицом.
Наконец ему удалось заснуть. Один беспорядочный сон сменялся другим. Он сознавал, что в нем что-то изменилось. И ощущал себя более сильным, чем когда-либо раньше.
Проснувшись, он поднялся, чтобы прополоскать горло, и представил себе мюларисов там, внизу, в их подземном лабиринте.
Утром сквозь тучи проглянули два солнца Ансиля. Наступил его последний день.
Ахаб открыл глаза. Дверь его каморки исчезла. Отвратительно желтый свет, пульсируя, врывался в проем вместе с ревущим ветром — словно ветер и свет стали одним целым. Ахаб приподнялся, опершись на локоть, удивленный, что проспал так долго. Он огляделся и не узнал своей комнатенки. От стола ничего не осталось, если не считать нескольких небольших щепок, и ветер гонял их по полу одну за другой. В углу валялся ящик от стола, на удивление уцелевший. Не успел он подумать об этом, как ящик пролетел по комнате и исчез снаружи.
Ахаб встал, автоматически отметив, что простыни, под которыми он спал, тоже исчезли. Наружный край матраса, казалось, был обожжен, словно паяльной лампой, а металлическая сетка постели сплавилась в бесформенную массу. Он до отказа затянул лямки комбинезона. Пол под ногами колебался, и покрывавшие его каменные плиты кое-где разошлись, образовав глубокие трещины.
Выйдя наружу, он сразу же наткнулся на змеящуюся через весь двор расселину, по краям которой возвышались груды свежей земли. Вихри черной пыли крутились возле стен донжона. Ахаб бросился к помещению бывшего центра связи. Ветер перевернул все, что в нем находилось, согнав разбросанные по полу обрывки проводов в одну кучу в углу. Там они слабо шевелились, словно скопище червей. Ахаб схватил пучок проводов, добрался до лестницы и принялся взбираться по ней.
Стена, казалось, колебалась и выгибалась под напором ветра. Сверхпрочные прутья лестницы скрипели и шатались. Ахаб не мог отделаться от впечатления, что взбирается на мачту тонущего корабля. Каждый раз, когда ему казалось, что порыв ветра вот-вот оторвет его от лестницы и унесет прочь, он вцеплялся в ступеньки с удесятеренной энергией, и непонятное появление этой энергии, казавшейся неисчерпаемой, одновременно восхищало и немного пугало его.
Выбравшись наверх, он некоторое время лежал на животе, прижимаясь к каменным плитам. Держась левой рукой, правой он привязал один конец кабеля к верхней перекладине лестницы, а другим обхватил свою лодыжку. Еще одним проводом он привязал себя за поясницу к выступающему каменному блоку. Только после этого Ахаб решился встать на ноги.
Мир вокруг перестал быть его миром. Он превратился в Мальстрём, в смерч из бешено крутящихся серых туч, между которыми в темно-фиолетовой глубине носились какие-то отвратительные бесформенные лохмотья. И все это происходило на фоне то и дело полыхавшего пламени, охватившего все небо. Вековые деревья, окружавшие замок, исчезли. Похоже, что именно они метались наверху, в нескольких сотнях метров над головой Ахаба. Одно из них было внезапно выброшено из вихря и устремилось прямо к нему. Он едва успел присесть и прикрыть голову руками, как громадный ствол ударился о донжон, отскочил в сторону и рухнул на землю у его подножья.
Мурена уничтожала мир. Она пожирала его, и ее завывания были голосом изголодавшегося зверя.
Ахабу показалось, что он видит ее. В зловещем центре всеобщего разрушения мелькало гигантское тело в нимбе черного света. Он почувствовал ее мощь, источником которой была энергия звезд. Он ощутил ее дыхание и был ослеплен сверканием ее чудовищных клыков.
Потрясенный, он упал на колени, потом рухнул навзничь. Далеко внизу, на раскалывавшемся на части дворе черным пятном зиял вход в подземелье. Ахаб задрожал. Блок, с таким трудом передвинутый им, чтобы закрыть вход, был отброшен в сторону, и из отверстия наружу неслась лавина мюларисов.
Они покидали лабиринт — все, сколько их было на планете. Сотни тысяч, возможно, многие миллионы. Набегающие одна за другой волны мюларисов заполнили двор, потом начали выстраиваться рядами — один ряд, три, десять… Глаза Ахаба расширились. Тучи пыли не позволяли отчетливо видеть происходящее, но он все же разглядел, что пестрая масса небольших тел образует круг. Возникло его лицо. Огромный лик посмотрел на свой оригинал, улыбнулся и подмигнул.
Ахаб почти машинально вытянул вперед руку и изобразил в воздухе знак, который должен был… Но было уже поздно. Мюларисы устремились вверх по стенам донжона, поднимая его лицо все выше и выше. Их масса бурлила, в ней возникали и тут же исчезали смутные формы. Ахаб увидел, как появились щеки, сформировалась голова. Лицо опять улыбнулось, словно проверяя свои возможности. Но деятельность десятков тысяч существ продолжалась. Возникла шея, затем прорисовались плечи, выросли руки.
Задохнувшись, Ахаб увидел, как его гигантская копия заполнила донжон. Он увидел, как распрямилось огромное тело, подняв голову вверх, на уровень туч — наверное, на высоту в добрую сотню метров. Великан наклонился, подобрал лежавший возле донжона ствол дерева и вскинул его над головой, словно чудовищное копье.
Где-то вверху, в самом сердце хаоса, гневно взвыла мурена.
И тогда свободной рукой гигантский воин Ахаб-Мюларис подобрал маленького брата-человека и водрузил на свое плечо. Он утвердился ногами на плитах двора, проверил взглядом надежность своей каменной брони. Потом, в непрерывном потоке света и мрака, он встал лицом к лицу с муреной и начал битву.
И на Ансиле не осталось никого, кроме Мишеля Ахаба.
Жак СтернбергЗавоеватели
История, что уже неоднократно замечено, есть вечное повторение. И это правда.
Начиная с XXII века она значительно расширила сферу своего проявления, сохранив качество мифа, подверженного законам земного тяготения. Все, что свершалось в бесконечном пространстве на протяжении нескольких веков Космической Эры, уже происходило на Земле в средние века. Словно история имела в своем распоряжении небольшое количество элементарных блоков, из которых строила свои легенды: войны, завоевания, перемирия, революции… Снова никому не нужная очередная война, и затем столь же бесполезное очередное перемирие.
И все было именно так, за исключением того, что Земля уже давно превратилась в метрополию Вселенной. Человек, овладев своей родной планетой, успешно покорил множество чужих. Но ему так и не удалось достичь счастья, о котором столь много говорилось начиная с сотворения мира.
К титулу сына Божьего человек добавил звание космического титана, потом прозвище звездного короля, однако оставался все тем же легко уязвимым существом, с продолжительностью жизни меньшей, чем у какой-нибудь черепахи. И даже вписав не одну славную страницу в золотую книгу свершений, он так и не смог продлить срок, отпущенный ему природой. Можно даже сказать, что он довольно небрежно сократил продолжительность своей жизни, сделав гибель из-за несчастного случая еще более вероятной.
Ведомый инстинктом, человек много веков назад превратился в исследователя и воина. Можно утверждать: из всех бесчисленных рас, населяющих бесконечную Вселенную, человек оказался… нет, не то чтобы самым отважным, но, несомненно, самым хитроумным, самым алчным и самым воинственным разумным существом. Ни одна раса не смогла не только победить его, но даже сколько-нибудь замедлить его победное шествие. Получилось так, что Земля мало-помалу присоединила к своим владениям саму бесконечность, подчинила себе звездные системы и целые галактики. Уже много веков подряд в космическом пространстве благодаря неудержимому стремлению землян к обладанию проливалась кровь. И само пространство стало для человека не просто гигантской площадкой для упражнений и игры в абсолют, но и полем битвы, а заодно и бескрайним военным кладбищем. Для каждого обитателя космоса, будь он кошмарным чудовищем, разумной личинкой или живым пузырьком газа, слово «землянин» значило «убийца», а определение «земной» имело тот же смысл, что и понятие «неумолимый». В любом мире, куда доносилась весть о неминуемом появлении в ближайшем будущем землян, поднималась страшная паника. Нашествие землян несло разгром, смерть, мучения, а затем и безжалостную колонизацию. На покоренной планете все обращалось на службу человеку: земли, воды, растения, продукты производства, даже отбросы. Завоеватель ничем не брезговал, мгновенно улавливая возможность практического применения чего угодно. Разумеется человек не работал сам; он заставлял других добывать, перевозить, обрабатывать то, что жаждал присвоить. Появление землян означало вечное рабство, каторжный труд без малейшей передышки и без какой-либо компенсации. И так происходило главным образом потому — это обязательно нужно уточнить, — что само понятие «работа» было мифом, имеющим хождение только на Земле. Нигде за ее пределами во всем бесконечном космосе никто и никогда не знал того, что на Земле называлось работой. Ни одно разумное существо, отсталое или высокоцивилизованное, в воздухе или под землей, никогда не испытывало потребности накапливать ценности, добиваться видного положения в обществе или просто зарабатывать себе на жизнь, поскольку ее все равно приходилось терять.
2125 год оказался весьма важной датой, пожалуй, самой примечательной в истории человечества. В этом году произошло событие, давшее начало бесконечной цепочке завоеваний. Земляне наконец вырвались за пределы своей планеты: большими силами они высадились на планете П-1: когда-то этот мир называли Марсом. Вначале обитатели нового мира привели землян в ужас. Но после первого же сражения люди поняли, что без особого труда овладеют этой планетой. Дело в том, что громадные обитатели П-1, или пуструлы, как их стали называть, мгновенно погибали при малейшем контакте с любым металлическим предметом. С помощью обыкновенной булавки можно было устроить настоящее побоище. Именно так и повели себя люди. Охота на пуструлов стала на П-1 столь же популярной, как утиная на Земле. Всего через год немногих уцелевших аборигенов с П-1 пришлось разместить в резервациях.
Короче говоря, планета П-1 была покорена без каких-либо потерь для землян; этот первый успех укрепил уверенность человечества в своих силах, кажется, теперь бы оно поверило, что способно перемещаться в межзвездном пространстве без помощи ракет, словно некий галактический коршун…
Не теряя времени, на П-1 отправились тысячи колонистов для извлечения из ее недр соли — единственного природного сырья этой планеты. Затем штурмовые отряды устремились дальше, к планете П-2 (в те времена, как и сегодня, к нумерации относились с большим уважением: она основана на правилах арифметики, которые, несмотря на прогресс, не претерпели существенных изменений).
Завоевать планету П-2, мир высоких температур, оказалось еще проще. Достаточно было брызнуть на туземцев, получивших название «пастры», обычной холодной водой, как они тут же погибали. Убийство на П-2 было таким легким делом, что даже у наиболее свирепых бойцов пропал к нему всякий интерес. К тому же завоевание оказалось не только бесславным, но и бесполезным, поскольку на этой планете не удалось обнаружить ничего полезного для человека. Пришлось превратить П-2 в зону отдыха для любителей погреть кости. Эта планета, получившая громкое название «Огненный берег», на протяжении многих лет была самым модным местом отдыха, и многочисленные туристические агентства неплохо зарабатывали, вовсю эксплуатируя курорт.
И так, продвигаясь от планеты к планете, от одной звездной системы к другой, от галактики к галактике, земляне заслужили славу самых смертоносных созданий Вселенной. Оставляя за собой не только радиомаяки и братские могилы, но и соответствующие привычные чиновничьи структуры, они мало-помалу очеловечивали Вселенную.
И хотя не всегда победы доставались так же легко, как на П-1 или на П-2, человеческая кровь никогда не лилась потоками. Так что совсем немного памятников погибшим при завоевании Вселенной было воздвигнуто на земле. Ирония судьбы: убивать, как правило, было настолько легко, что смертоносное оружие, которое совершенствовалось в течение столетий, просто не находило применения. Можно было прекрасно обойтись и без него, сражаясь с помощью подручных средств. Например, мыльными пузырями удалось завоевать П-56, сигаретный дым обратил в паническое бегство эльгов с П-75; любое громко произнесенное слово сеяло панику среди ортигов на П-83; использовав ароматические воскурения, человечество добилось полной капитуляции фарагров, несмотря на их ядовитые шипы. Экономные земляне старались убивать, избегая лишних расходов и превращая этот процесс в банальную, чуть ли не канцелярскую работу.
Вот таким образом, строка за строкой, писалась всемирная история. Довольно однообразная история, надо сказать.
К 2647 году Земля имела несколько сотен колоний, протекторатов и оккупированных территорий с концлагерями, полузаброшенными тюрьмами и поселениями ссыльных. Большинство покоренных миров были крупными промышленными или коммерческими центрами и Земля жирела, эксплуатируя их.
А жажда становилась все сильнее.
Человек же сознательно закрывал глаза на то, чего ему не хотелось видеть. Отправляясь в пространство за миллиарды километров от своей родины, он не задумывался о том, что при этом приближался отнюдь не к Богу, местонахождение которого все еще оставалось неизвестным, а к своей могиле. Конкистадорам космоса редко удавалось преодолеть рубеж сорокалетнего возраста — такова была плата за путешествие по бесконечной дороге.
И вот в 2735 году было принято решение завоевать планету П-473, получившую название Мож и находившуюся к северо-западу от перекрестка Млечного Пути и Национальной трассы 002. Планета Мож, согласно донесениям разведчиков, обладала в изобилии сырьем, полностью израсходованным на Земле еще в незапамятные времена. Крайне редко встречалось оно и на других планетах. Речь идет о древесине. Чтобы исключить малейшую возможность неудачи, было решено послать на П-473 самую крупную армию, которая когда-либо покидала Землю. Как раз наступил большой праздник — столетний юбилей командующего, спасшего в Болотной Галактике дивизию землян, попавших в коварную засаду, устроенную космическими пиявками. Имя этого генерала было присвоено армии, направлявшейся на завоевание П-473. Потом по тревоге был поднят целый батальон кардиналов для благословения десяти миллионов солдат, уже напяливших на себя космические скафандры. Даже сам папа отвлекся на время от своих благочестивых размышлений, чтобы пролететь на бреющем полете над армией вторжения и осенить святейшим знамением.
На заре дня, объявленного национальным праздником, с разных точек земной поверхности в небо устремились бесчисленные корабли, чтобы соединиться в единую эскадру в определенной точке между двумя бесконечностями. Могучая армада пробила облачный покров, пронизала стратосферу и с оглушительным грохотом, сопровождавшим ее старт, устремилась в ледяное молчание космического пространства.
При виде этой чудовищной тучи стальных шмелей, несущихся в черноте космоса, можно было подумать, что предстоит штурм смертельно опасной планеты. На деле же все хорошо знали, что вряд ли можно было найти более безобидную планету, чем П-473. Мастры, обитатели Мож, как это подтверждали все полученные сообщения, были исключительно миролюбивыми существами, хорошо приспособленными к жизни на своей планете, покрытой дремучими лесами, тенистыми рощами, густыми непроходимыми зарослями. Своим обликом они удивительно напоминали бобров, когда-то распространенных на Земле. Все их стремления и навыки подчинялись одной цели: грызть и строить дома из столь обильной на планете древесины. Примитивные и совершенно безобидные создания не имели никакого представления о таких категориях, как недоверие, ненависть, не знали убийства: будучи единственными живыми существами своего мира, они никогда не враждовали друг с другом.
У мастров, передвигавшихся на высоких тонких ногах, были большие лапы без суставов, похожие на инструменты плотника, бочкообразное коренастое туловище и маленькая головка циклопа с меланхоличным взглядом красивых оленьих глаз, длинные резцы грызуна и вытянутый пилообразный нос, с помощью которого мастры искусно валили деревья. Разумеется, они были исключительно травоядными существами, и вся их цивилизация медленно вращалась вокруг служившего осью культа дерева, единственного дара, полученного ими от природы.
Операция была задумана как грандиозный спектакль. На протяжении всего полета на кораблях звучали приказы и распоряжения командования, гремели военные гимны и речи, полные трескучих фраз и праведного гнева. Организаторам пропагандистской кампании пришлось разыграть в звуке и цвете трагическую историю дерева: от его былого процветания на Земле, до полного исчезновения. При этом особенно подчеркивалось значение дерева для человеческой цивилизации. Каждому участнику экспедиции доходчиво объясняли, как важно спасти будущее земной культуры, завоевав леса на Може. Каждого бойца постарались убедить в том, что эти мерзкие мастры готовы защищать свою территорию до последней капли крови и что вторжение на их планету — ответственнейшая миссия.
Мастры даже не успели по-настоящему испугаться и попрятаться по своим деревянным домам, как на них обрушилась великая армада. Молнии, которые земляне принесли с собой, буквально испепелили несчастных обитателей П-473. Через час после начала высадки земляне стали абсолютными хозяевами мира, где была уничтожена разумная жизнь. Поверхность планеты была усеяна трупами мастров, валявшихся между дымящихся воронок. Но у людей хватало техники, чтобы вырыть гигантские братские могилы, заполнить их телами убитых и снова закопать. Во время вторжения армия Земли потеряла всего одного бойца (это был офицер, который, не выдержав адского грохота атаки, скончался от инфаркта).
Насытившись пальбой, удовлетворенные великолепной победой земляне занялись выгрузкой доставленных на П-473 строительных конструкций. Быстро заложили фундамент будущего космического центра с гигантским космопортом, предназначенным исключительно для вывозки древесины.
Когда сгустились сумерки, усталые, но преисполненные чувством выполненного долга, завоеватели начали устраиваться на ночлег.
Никто из заснувших десяти миллионов землян так никогда и не проснулся, не пережил эту первую ночь.
Да, они завоевали планету Мож. Но герои-победители не имели представления об одной детали: на этой планете смерть была заразной.
Мишель ДемютАфродита 2080
Через 20 лет после создания первой базы на Афродите-2080, планете системы Сириуса, в политической жизни назревал очередной кризис. Первые поселенцы на Афродите — европейцы Хундта и пацифийцы — всеми силами пытались упорядочить потоки людей и оборудования, которые обрушивали на них передатчики с Марса. Неразбериху усиливали акции Церкви Экспансии и ряда уцелевших после Американского Хаоса группировок, не признававших никаких правил и законов.
Но человек менялся, и звезды изменяли его гораздо быстрее, чем можно было рассчитывать или предвидеть в наиболее смелых прогнозах… В результате кризис на Афродите разрешился сам по себе.
— Что они там говорят о Больших Снегах, Клэр?
— Не знаю. Вероятно, ничего. Фильтр установлен, сам знаешь.
— Иногда удается раскопать хотя бы крохи правды, — заметил мужчина, сидевший на большой голубой софе, ритмично покачиваясь.
Он щелкнул пальцами, на что жена не обратила никакого внимания — обычный жест, повторявшийся раз двадцать за вечер.
— Пацифийцам там делать нечего, — сказал он. Возможно, это было окончание очередного монолога, который жена пропустила мимо ушей. Она опять отсутствовала. В последнее время это случалось гораздо чаще, чем раньше.
— Ты не хочешь поговорить со мной? — спросила она, прекрасно зная, что ее слова не могли пробиться через барьер аудиовиза, которым был поглощен муж. Она не знала, зачем сказала это. Встряхнув головой, она закрыла глаза. На нее неожиданно навалилась странная усталость. Комната бешено вращалась вокруг нее, и она подумала, что сейчас ее стошнит. Она стиснула подлокотники кресла и уже готова была закричать, но внезапно поняла, что происходит, и буквально оцепенела от неожиданной радости. Она даже удивилась, что так быстро забыла о маленьком устройстве, вживленном в мозг, и быстро закрыла глаза.
— Ги? — мысленно спросила она. Разумеется, она хорошо представляла, что настоящей беседы быть не может. Ведь это не телепатия, теперь она знала. В свое время Ги долго смеялся, когда она высказала подобное предположение.
— Клэр? — свет за ее прикрытыми веками вспыхнул неистовым пламенем. Она задохнулась от радости и тревоги. Когда же, когда он послал ей это письмо?!
— Я проснулся, Клэр! Ты слышишь меня? Я сижу сейчас перед странным хрустальным кубиком и разговариваю с тобой, но боюсь, что это всего лишь игрушка, трюк психологов, чтобы мы не сошли сума. П, как мне хочется ошибиться… Через сколько лет ты услышишь меня? Корабельные часы говорят мне, что для экипажа прошло четыре года и два месяца… Я всегда любил поспать — но уж теперь-то выспался как следует. Ты помнишь? Утром ты звонила мне, оставляла вызов включенным до тех пор, пока я не просыпался. А потом заставляла меня оплачивать счета за переговоры, скупой рыцарь в юбке! Клэр, когда же это было… больше восьми лет назад! Но с этими уравнениями Денборга никогда не поймешь, сколько времени прошло на самом деле… Теперь ты можешь ответить мне. Когда твое послание дойдет до меня, я уже буду на Афродите. Боже, как это долго, Клэр! Сколько же раз мы еще сможем поговорить с тобой за оставшиеся нам годы жизни? Сколько, Клэр?
Когда голос замолкал, ей казалось, что она слышит гул гигантских механизмов корабля, затерявшегося где-то среди звезд. Даже если бы Ги умер, он не мог бы оказаться дальше от нее, чем сейчас. Но, может быть, его уже не было в живых? Она с ужасом отбросила эту мысль. Нет, не может быть!
Тишина. Затем рокот, далекий, глухой…
Она почувствовала прикосновение чужой руки и в испуге открыла глаза.
— Хочешь выпить чего-нибудь? — над ней склонился муж. Он внимательно смотрел на нее. Она покачала головой.
— Они оставили Большие Снега, — снова заговорил он. (Тем лучше, пусть они сожгут все, пусть сбросят атомную бомбу на эти Большие Снега!) — Теперь венерианцы окажутся предоставленными самим себе. С этой блокадой… — проворчал муж. (Мне наплевать на твоих венерианцев! Мне наплевать на все! Он говорит со мной! Он говорит через бездну в несколько световых лет…) Она опять закрыла глаза.
— Клэр? (О, наконец-то Опять голос Ги!)
— Ты еще не хочешь спать? — спрашивал муж. (Оставь же меня наконец в покое, хоть на пять минут!)
— Я пошел спать. Спокойной ночи, Клэр.
— Послушай, мне осталось, наверное, несколько секунд… Скоро моя вахта закончится, и я снова погружусь в анабиоз. Сейчас мы находимся примерно на полпути. Когда я проснусь в следующий раз, мы будем уже рядом с Афродитой. Там идет что-то вроде войны. Ты слышала об этом раньше? Нет? Как любой европеец, ты мало интересуешься жизнью в иных мирах… Четыре провинции Марса имеют в своем распоряжении передатчик. Можно понять, что при таких возможностях они стремятся захватить максимально возможную территорию. Поэтому нам остается только…
Свет в ее голове судорожно запульсировал; задохнувшись и открыв глаза, она сообразила, что сидит посреди комнаты, недалеко от балконной двери. Ей показалось, что ночная прохлада ласково обняла ее, смывая горечь.
Через несколько секунд она пересекла комнату и вошла в спальню. Вспыхнул свет, очень мягкий, почти тусклый. Обойдя кровать, она бросилась, не. раздеваясь, на одеяло. Она знала, куда пойдет завтра. Она будет говорить с Ги, точно так же, как это было тогда, восемь лет тому назад…
Прошло немало времени, но Ги Маркель лежал, даже не пошевельнувшись. В его мозгу возникло изображение, неподвижная картинка, четкая и красочная, словно цветная фотография. Он воспринимал ее как нечто неизбежное, столь же неизбежное, как собственное тело — тяжелую грубую чужую плоть. Затем он услышал шум и мгновенно выпрямился, разом овладев всеми своими чувствами. Неподвижная картинка в его мозгу тут же ожила и превратилась в пейзаж, видневшийся за свисающими почти до самой земли ветками, надежно укрывавшими Ги. Его тело тут же ощутило вязкий жар, исходивший от мягкой почвы и от пылающего в вышине солнца, лучи которого пробивались сквозь густую завесу гигантских листьев. На него хлынули запахи псевдолеса, источниками которых были либо животные, либо гибриды.
Смутный шум тут же распался на тысячи отдельных звуков — призывного свиста, стрекота, шороха опавшей листвы. И тогда он вспомнил все. Наклонившись, он ощупал ногу. Рана еще не затянулась как следует, но обезболивающий укол подействовал — он больше не чувствовал боли. Тошнота тоже отступила. Это могло означать, что микроскопические амебоподобные существа покинули его желудок, перебравшись в менее экзотическую для них обстановку.
Нападение было столь неожиданным, что десант не успел оказать сопротивление. У Телленсена не достало времени даже на то, чтобы связаться с кораблем на орбите. Да и кто мог предположить, что ребята из Четырех Провинций будут извещены об их прибытии, кто мог подумать, что они контролируют такую обширную территорию. Пытаясь свести риск до минимума, катер сел на расстоянии более пятисот километров от ближайшего поста марсиан-переселенцев. Естественно, атмосфера была густо усеяна зондами, и они уже не надеялись, что катер ускользнет от внимания контрольных служб. Но кто мог помыслить, что атака, да еще такая яростная, последует почти мгновенно — и это за пятьсот километров от поста!..
Маркель огляделся, пытаясь найти опору. Похоже, он провел не менее пяти часов в своем гнезде из веток. Может быть, даже больше; трудно сказать, сколько времени он находился в полубессознательном состоянии, способный все видеть, но ничего не воспринимающий. Что поделать, таков был побочный эффект лекарства. Зато он выжил… Примятая трава с широкими стеблями уже завяла на том месте, где он только что лежал. Правда, и это ни о чем не говорило, ведь зеленые стрелы наверняка не были травой.
Он заметил справа от себя толстую ветку без листьев и медленно протянул к ней руку в перчатке… При первом же прикосновении ветка съежилась и исчезла в густой листве. Вздрогнув от неожиданности, он оперся руками о землю и каким-то чудом оказался на ногах. Ему здорово помог испуг, вызванный внезапной реакцией «ветки». Он вспомнил ее название: «землерой змеевидный». Существо безвредное, просто ленивое полурастение. Отметить: последняя деталь весьма существенна.
Он потрогал бедро, потом приподнял ногу и подвигал стопой, заранее стиснув зубы в ожидании боли. Но боли не было, и он, успокоенный, сделал первый шаг, затем второй. Листья нежно коснулись его головы, когда он прошел под склонившимися ветвями, и это оказались настоящие листья, свежие, почти зеленые. Неожиданно он вышел из-под полога леса на опушку, и на него разом обрушились ослепительный свет и убийственная жара. В одном из бесчисленных карманов его комбинезона должны были находиться специальные очки… Ему потребовалась долгая минута для того, чтобы отыскать и надеть их. Только теперь он мог посмотреть в небо. Да, именно так… два солнца! Даже в очках с мощными фильтрами он с трудом выдерживал блеск большего из двух. Второе выглядело пылающей точкой.
Маркель стоял на краю обширной равнины, плавно переходившей в пологие холмы цвета охры. Правда, были ли это холмы, или колонии корингов, или останки желиантов, он не знал. Маркель надвинул на глаза катошон и, перед тем как двинуться дальше, включил климатизатор. После первого десятка шагов ему стало ясно, что климатизатор не работает, наверное, пуля или осколок попали в аккумуляторы и вывели их из строя — может быть, это тот самый осколок, что разворотил ему ногу?
Он спросил себя: что он делает здесь, на краю пылающей равнины, один, раненый, с приличной дозой антисептиков в крови? Да, конечно, корабль… Точнее, посадочный катер. Он должен находиться неподалеку, скорее всего в нескольких сотнях метров. Неизвестно только, в каком направлении. Его швырнуло на землю; оглушенный, он лежал несколько мгновений, едва дыша, потом он вскочил, охваченный паникой, и кинулся не разбирая дороги прямо сквозь кольцо вражеского окружения, отмеченного яростными вспышками.
Он вспомнил невероятный запах почвы, обожженной лучами лучеметов, мечущиеся тени испуганных псевдорастений. Пробежав метров триста, он внезапно рухнул в болото, оглушившее его тяжелым запахом. Он брел, не сознавая, что делает. Вода была теплой, и боль в ноге утихла. Выбравшись на твердую почву, он продрался через кусты со слизистыми ветвями, вспугнув громадное кудахтающее существо и потревожив рой пронзительно стрекочущих насекомых. Он добрался до дерева на опушке леса, послужившего убежищем, где, очевидно, и сделал обезболивающий укол, уже почти потеряв сознание. Впрочем, для укола было достаточно нажать кнопку на поясе — остальное довершала техника.
Поколебавшись, он двинулся влево. Все равно он не сумел бы пересечь за ночь равнину. Да и рана не позволит ему проделать такой путь. Нет, катер должен находиться поблизости, он был уверен в этом. Маркель вернулся, в псевдолес. Земля на опушке была разрыта и походила на влажно блестевшую красную рану. Наверное, здесь поработал змеевидный землерой, или… как его там? Он попытался вспомнить название, но в этот момент перед ним появилось само существо, вынырнув из густой тени. Он остановился, облегченно вздохнув. Белорыл не был опасен — недаром на Земле он успел стать героем мультфильмов. Более того, белорыл был своего рода союзником человека, так как питался враждебными человеку растениями. Оказавшись в пяти метрах от Маркеля, белорыл позволил разглядеть себя. Экземпляр не из самых крупных, хотя два метра в нем, пожалуй, было. Туша с лоснящейся кожей, напоминавшая бочонок. Толстые короткие лапы со знаменитым когтем — «лемехом», позволявшим животному разрыхлять почву. Рудиментарные крылья, прижатые к бокам, годились, по правде говоря, только на то, чтобы совершать прыжки чуть дальше, чем позволял его вес. У белорыла небольшая уплощенная голова с двумя грустными глазами плюшевого мишки, нос картошкой, которым он смешно шевелил, словно кролик. В общем, облик у него был довольно дружелюбный.
— Привет, малыш, — поздоровался Маркель только для того, чтобы услышать человеческий голос.
Белорыл сморщил нос, издав скрипучий звук. Потом забавно подпрыгнул на месте и пустился наутек, совершая прыжки, словно огромная резиновая игрушка.
Маркель провожал былорыла взглядом до тех пор, пока тот не скрылся из виду, а затем двинулся по направлению к зарослям псевдолеса, выкрашенным в самые нелепые цвета.
Между двух гигантских фиолетовых плодов мелькнуло змеиное тело землероя — возможно, того самого, которого только что преследовал белорыл; оно устремилось к земле и принялось энергично ввинчиваться в почву.
Обогнув землероя, Маркель оказался среди пульсирующих листьев и цветов. Он не представлял, куда идти. Вряд ли стоит пытаться отыскать катер — весьма вероятно, что там его ждет засада.
Но корабль на орбите цел и невредим. Так что их неизбежно будут искать. Все, что от него требуется, это держаться недалеко от катера, не приближаясь к нему. Но где же он, черт возьми?!
Кажется, катер горел. Может быть, ему удастся определить направление по следам пожара? Он попытался уловить запах гари, но запах терялся среди доброй сотни самых экзотических ароматов — терпких и приторных, раздражающих и опьяняющих. Он двинулся дальше, машинально проверив, не потерял ли оружие.
В течение нескольких минут он пробирался через облако летающих цветов, мясистых, с резким пряным запахом. И вдруг вспомнил о кристаллике, вживленном в мозг. То, что он хотя бы на время забыл о нем, так поразило его, что Маркель не сразу обратил внимание на тонкий белесый стебель, медленно покачивающийся прямо перед ним. Казалось, стебель почувствовал его приближение. Осознав, наконец, с кем он встретился, Маркель шарахнулся назад и выхватил оружие.
Перед ним качалось щупальце мерзлеца — он столько раз видел его по видео во время подготовки, что не стал терять времени, залив все вокруг стебля огнем. Почва вскипела, стебель съежился и вспыхнул, словно обычное растение. Маркель представил себе существо, притаившееся в земле на глубине двух — трех метров. Его огромное дряблое тело дремало, в то же время чутко прислушиваясь ко всему, что происходило на поверхности. Мерзлец спал, ожидая приближения жертвы; он видел сны и одновременно находился в засаде, раскинув вокруг сложную сеть чувствительных щупальцев, реагирующих на звук или колебание почвы. У неосторожного пришельца, коснувшегося хотя бы одного из щупальцев, не было ни одного шанса.
Прежде чем двинуться дальше, Маркель внимательно присмотрелся к почве вокруг себя. Если верить отчетам, то поблизости могли находиться и другие щупальца. Но он не заметил ничего подозрительного. Сейчас он вышел на тропинку, по которой, вероятно, передвигались крупные обитатели псевдолеса. Трава на узкой полоске земли была примята, ветки по обеим сторонам тропы сломаны, а из мест надлома сочился красный сок, похожий на кровь.
В псевдолесу Афродиты невозможно определить, где кончается растение и начинается животное. Организмы были похожи на обычные деревья и кустарники, покрытые блестящими, словно эмалевыми, листьями и крупными цветами. Тем не менее Даже весьма поверхностные исследования выявили странные случаи симбиоза. Правда, испепеляющий зной двух солнц заставлял многие странные формы жизни скрываться, а поэтому день принадлежал главным образом настоящим растениям, за исключением землероя, белорыла и ринксона, обычно державшегося наиболее влажных и тенистых участков. Настоящий кошмар начинался ночью.
Маркель прошел по тропе метров двести, затем остановился, достигнув развилки, над которой нависало дерево с необычно тонким стволом, покрытым желтоватым пухом, как и большинство деревьев Афродиты. Почувствовав усталость, он опустился на мягкую почву, осторожно проверив ногой ковер переливавшегося в бликах света мха.
Я должен просто ждать, подумал он. Находиться вблизи от катера и ждать помощи. Может быть, они уже пытались связаться со мной сразу после нашего отлета с Земли? Может быть, я смогу услышать Клэр очень скоро? Потом он подумал об оцепенении, охватившем его после укола, и содрогнулся при мысли о том, что она могла обратиться к нему именно в эти часы, что ее послание могло достичь его мозга, когда он был без сознания.
Если я услышу ее зов, подумал он, если закрою глаза, то мы вновь окажемся вместе… Но тут же отбросил эти мысли. Да, он оказался здесь из-за Клэр, это верно. Из-за Клэр и дурацких принципов отсталого, одряхлевшего общества. Но он бежал от него, он все же вырвался из-под его влияния и теперь свободен. Разделявшее их расстояние вынесло свой приговор. Он оказался один и теперь должен начать все сначала. Если, конечно, удастся выжить. Он отправился в дорогу, чтобы принять участие в странной войне, и оказался побежденным, не успев начать военные действия. Ладно… Но если он все же выкарабкается, то есть шанс снова найти самого себя. Себя без Клэр.
Его размышления прервал острый приступ боли. Он резко вскочил, но боль утихла. Он поднес руку к щеке и прикоснулся к небольшой ранке. Осторожно приблизившись к соседнему дереву, он выругался и потянулся за лучеметом, но тут же понял, что это не имеет смысла. Все уже сделано. Он присмотрелся к стволу и разглядел небольшое отверстие, через которые «стрелок» выбрасывал семена. Достаточно было теплокровному существу приблизиться к дереву, как его тут же награждали метко выпущенным семечком-пулей, и семя начинало прорастать под кожей. Это было не очень опасно, если верить ботаникам, потому что через неделю-другую небольшое, но крепкое растение само покидало организм «носителя», чтобы укорениться в почве. Приютившее его существо лишь несколько теряло в весе. Белорылы носили у себя под кожей не одно семя этого стрелка и отнюдь не чувствовали себя плохо. И все же Маркель, отойдя подальше от дерева, попытался извлечь семечко. Это была довольно болезненная процедура, тем более что ее пришлось делать на ощупь. Наконец он вытащил небольшую черную пирамидку, похожую на наконечник стрелы, и тщательно продезинфицировал ранку.
Он выбрал наудачу одну из тропинок и двинулся дальше. Маркель еще не потерял надежды найти катер до наступления ночи, чтобы остаться возле него на все темное время суток и, может быть, на следующий день. Если за это время корабль на орбите не попытается спасти уцелевших, тогда он решит, что делать дальше. Может быть, противник не успел уничтожить все, и удастся найти карту. Тогда он сможет добраться до обитаемой территории. И обязательно захватит с собой кубик.
В Грегори, столице, ему наверняка удастся получить достаточно энергии, чтобы отправить на Землю несколько посланий. Он расскажет Клэр, что такое одиночество в псевдолесу Афродиты, в восьми световых годах от Средиземного моря… Да, он обязательно должен отыскать кубик. И еще продукты, если они, конечно, сохранились, потому что он долго не продержится, питаясь одними пищевыми таблетками и охотой (охотиться? на кого? на белорыла?)…
Можно, конечно, сдаться в плен. Или попытаться найти следы человеческой деятельности — дороги, возделанные поля… Можно разжечь костер и подавать дымовые сигналы. Или поджечь весь лес, чтобы привлечь внимание. Многие независимые колонисты обосновались за пределами основных зон, контролируемых правительством. Иногда они создают поселения, но все же чаще всего живут в превращенных в крепости поселках, укрепфермах, как их называют жители Свободных Земель. Это действительно настоящие цитадели, воздвигнутые в центре громадных поместий, размеры которых заставили бы позеленеть от зависти любого средневекового феодала.
Его задание представлялось сейчас нереальным и даже абсурдным. Он не понимал, как можно было рассчитывать, что оно увенчается успехом. Их отряд пересек во сне бездну в восемь световых лет, чтобы высадить на Афродиту десант с задачей захватить один из передатчиков. Не больше и не меньше. Правительство Хундта, как всегда, выбрало самое экстравагантное и самое глупое решение. Попытка была заранее обречена на провал. Шаг, вызванный отчаянием, за который заплатили жизнью шестеро бедолаг. Да и седьмой вот-вот загнется, подумал Маркель о себе. Не было никакой уверенности, что корабль на орбите сумеет оказать ему помощь. Скорее всего корабль — теперь уже официально — прибудет в Грегори, и обе стороны, исходя из высших дипломатических интересов, сделают вид, что ничего не произошло. Как это всегда и бывает с разоблаченными секретными агентами: проигравший оказывается жертвой двойного предательства.
Маркель представил, как он добирается до Грегори, где открыто обвиняет правительство Четырех Провинций в уничтожении команды катера. Никто даже не захочет выслушать его. Самое большое, на что он может рассчитывать, — это оказанная ему тайком какая-нибудь помощь. Но если он будет слишком настойчив, его просто уберут.
Он подумал, что, пожалуй, лучше сдаться в плен марсианам. Наверное, они согласятся принять его в свои ряды… Если только им не взбредет в голову, что гораздо надежнее ликвидировать нежелательного свидетеля необъявленной войны.
Размышляя таким образом, он подошел к ручью с ароматной водой и понял, что выбрал правильный путь. На том берегу стояли кусты с шевелящейся листвой; конечно же, с растениями они имели мало общего. Маркель решил, что ради безопасности их лучше уничтожить.
Кусты еще горели, извергая клубы густого дыма, когда он, вымокнув до нитки, перебрался на другой берег. Через несколько шагов ему пришлось сжечь еще несколько кустов, и он начал опасаться, что вызовет лесной пожар. К счастью, огонь остановился, дойдя до влажной массы громадного тронга, усыпанного отвратительными ротовыми отверстиями.
«Тро-о-онг!» — проревело чудовище и извергло струю тошнотворной жидкости, брызги которой долетели до Маркеля, хотя он и отпрыгнул в сторону. Запах был настолько мерзким, что его едва не стошнило.
Наконец псевдолес стал реже, и он выбрался на прогалину с голой блестящей почвой, окрашенной в красный цвет. В центре поляны возвышалась округлая туша желианта, явно уснувшего. Маркель понял, кто перед ним, как только разглядел длинные волосы, в беспорядке спускавшиеся с макушки на выступавшее вперед розовое брюхо. Формой желиант напоминал ножку громадного гриба без шляпки. На туловище виднелись темные полосы, начинавшиеся от лохматой головы и спускавшиеся к покрытому складками кожи основанию, из-под которого выступали ногти, помогающие передвигаться по каменистой почве. Проснувшийся желиант вполне способен в один присест проглотить человека, так как его тело при этом превращается в один чудовищный рот — Маркель видел это на отснятых пленках.
Он уже обогнул огромное тело спящего чудовища и шагнул в заросли, как вдруг позади раздался выстрел, сухой и негромкий. Пуля со свистом пересекла поляну, и в то же мгновение желиант дико взвыл. Широко раздвинув свою чудовищную пасть, он закружился на месте, словно гигантский волчок; поднявшиеся дыбом волосы при этом бешено извивались.
Маркель, мгновенно осознав, что желиант ранен, нырнул в густую тень кустарника, не успев понять, что перед ним — кусты или псевдорастение. Он скорчился среди веток, покрытых листвой, которая вела себя так, как и полагается настоящей листве. Выхватив оружие, он внимательно рассматривал стену зарослей на противоположной стороне прогалины. Желиант теперь подпрыгивал на одном месте, издавая пронзительные стоны. Почти бесцветная струйка крови блестела на солнце. Волосы на макушке продолжали со свистом рассекать воздух. Раздался еще один выстрел, на этот раз гораздо более близкий, и огромное существо рухнуло на землю. Теперь Маркель мог видеть опорные присоски на повернутом к нему основании. На солнце засверкала лившаяся ручьем кровь, и в воздухе пахнуло пряным запахом.
На прогалине появился, словно возникнув из пустоты, вооруженный марсианин. Ростом с Маркеля, со светлыми, коротко стриженными волосами, почти черный от загара. Его одежда была в полнейшем беспорядке, но Маркель разглядел на груди значок Конфедерации Четырех Провинций — золотую ладонь на красном диске. Обеими руками он держал длинноствольный карабин с большим магазином.
Почти сразу же в нескольких метрах от него возник второй боец, пытавшийся на ходу освободиться от упорно цепляющегося за рукав его куртки землероя. По желтой повязке на рукаве можно было понять, что это командир патруля.
Маркель осторожно приподнялся на коленях; при этом его раненая нога, о которой он совсем позабыл, напомнила о себе резкой, острой болью. Заскрипев зубами, он опустился на спину. Сухие ветки захрустели, и на мгновение ему показалось, что бойцы не могли не услышать его. Но когда он снова осторожно глянул сквозь завесу листьев, то увидел, что их внимание полностью поглощено судорогами несчастного желианта. Они со смехом переговаривались (грубый вариант английского), и Маркель уловил несколько знакомых слов.
Ему показалось, что прошло довольно много времени, прежде чем марсианский патруль снова скрылся в лесу. Его поразило, что они вот так, ни за что, убили желианта, просто для того чтобы полюбоваться агонией этой горы живой плоти. Да, было похоже, что человек и на Афродите начал устанавливать свои законы. Такие обитатели планеты, как желианты и землерои, наверняка были обречены на исчезновение уже через несколько десятилетий.
Выждав еще немного, он покинул свое укрытие и подошел к огромной сильно пахнущей туше желианта. Несколько ресничек мерзлеца уже принялись за работу, забравшись в рану, и мухи с жужжанием кружились над ней. Странное побулькивание заставило Маркеля вздрогнуть, ему потребовалось несколько секунд, прежде чем он определил источник звуков — это был небольшой зверек, прильнувший к луже крови и старательно работавший длинным языком. Его гибкое тело мелко вздрагивало от наслаждения.
Странно, подумал Маркель, что это зрелище не вызвало у него отвращения. Наоборот, он даже вспомнил, что ему тоже пора подкрепиться. Достав две пищевые таблетки, он проглотил их, с грустью подумав о чем-нибудь более существенном. Самым правильным решением было незаметно следовать за бойцами — они явно из того отряда, который и напал на десант. Отряд, наверное, сейчас еще патрулирует окрестности, наблюдая за подходами к катеру, и Маркеля могут обнаружить, если он попытается раздобыть кубик и кое-какое снаряжение.
Но произошло иное. Едва он углубился в зеленую сумеречную чашу, как резкий окрик приковал его к месту:
— Стоять!
В этот момент он оказался рядом с пышным букетом фиолетовых цветов, которые Маркель не без внутренней дрожи определил как вриолли. Теперь на эту опасность можно было не обращать внимания, поскольку справа от него появился марсианин, один из бойцов, только что подстреливших желианта. Солдат медленно приближался к Маркелю, направив на него карабин и удовлетворенно улыбаясь.
— Ты не слишком хорошо маскируешься! — произнес он с чудовищным акцентом.
Позади него послышались торопливые шаги командира патруля. Маркель уже видел краем глаза бледно-голубую форменную куртку, мелькавшую среди кустов. Он подумал, что если их только двое, то все будет в порядке — у него есть шансы выбраться. Не успела эта мысль оформиться, как он уже падал на землю, направляя на бойцов лучемет. Солдат дико закричал и выронил карабин. Перекатившись дальше влево, Маркель хлестнул лучом в направлении, где должен был находиться второй патрульный. Послышался выстрел, и Маркель почувствовал, как пуля ушла в мягкую почву рядом с ним.
Он прополз как можно быстрее еще несколько метров в сторону и снова нажал на гашетку. Не ослабляя нажима, он в течение нескольких секунд водил лучом перед собой, охватывая дугу в треть окружности. Ему показалось, что он услышал крик; тем не менее он переждал еще немного, прежде чем продвинулся еще дальше влево, под защиту могучего ствола настоящего дерева.
Здесь он осторожно поднялся на ноги, держа оружие наготове. Среди извивающихся между кустами полос дыма не было заметно ни малейшего движения. Немного пройдя вперед, он попытался разглядеть трупы, но дым накрыл его, выжав из глаз слезы. Теперь он снова почувствовал невыносимую боль в ноге; опустившись на землю у ствола дерева, он внимательно осмотрел ее. Рана опять начала кровоточить.
Тщательно, насколько это было возможно, он продезинфицировал рану и достал коагулянт. Разумеется, это не могло ослабить боль, скорее наоборот. Положив руку как раз там, где нужно было нажать определенным образом, чтобы включить инжектор, он задумался.
И опять вспомнил Клэр, ее лицо, ее голос. Сделав укол, он на несколько часов провалился в беспамятство. Конечно, к тому времени, когда он очнется, рана уже затянется. Но за эти часы Клэр может обратиться к нему… Послание, покинувшее Землю восемь лет назад, достигнет его мозга в те минуты, когда он не будет способен услышать его.
Боже, не бред ли это? Можно ли сейчас предаваться подобным рассуждениям? Сейчас главное — выжить!.. В это мгновение в его голове родилось иное соображение.
Он попытался разглядеть освещенные солнцем вершины деревьев, но ничего не увидел. Сняв очки, он, стиснув зубы, встал. Теперь ему удалось определить, что Сириус опустился низко над горизонтом. Надвигалась ночь… Полностью стемнеть должно было часа через три. Но если он сделает укол, то очнется гораздо позже, и все это время будет совершенно беспомощен и беззащитен перед всеми ночными тварями.
Но боль не утихала, захватив уже всю нижнюю половину тела. Это показалось ему странном. Неужели в атмосфере псевдолеса, в насыщавших его воздух ароматах было нечто, возбуждавшее и усиливавшее болевые ощущения?
Очень скоро он почувствовал, что тело, мокрое от пота, стало неимоверно тяжелым, неспособным оторваться от земли, притягивавшей его, словно магнит железо. Последние лучи заходящего солнца внезапно пробились сквозь густую листву; Маркелю почудилось, что пространство между стволами заполнено мерцающими витражами, словно в древнем соборе. Нет, он очутился в тюрьме, стены которой были возведены из света и красок… И когда он застонал, тысячекратно усиленное эхо вернулось к нему, отразившись от этих призрачных стен.
В конце концов он все же, по-видимому, нажал на нужную кнопку на поясе, потому что на витражи хлынули струи холодного дождя, размывшие тысячи отражений лица Клэр, и услышал шорох падающих на землю капель. На какой-то миг он очутился среди лета, в палатке; его затопили запахи земных трав, и он почувствовал нежное тепло прижавшейся к нему Клэр. Потом все вокруг почернело и исчезло.
Открыв глаза, он удивился, что ночь была такой светлой. Он лежал на спине, и земля под ним казалась очень холодной. Все тело словно одеревенело, и он с ужасом подумал, что больше никогда не сможет пошевелиться. С громадным трудом повернув голову, он увидел луну. Это была первая из лун, та, что побольше. Вообще-то она выглядела просто громадной. И она была бледно-зеленоватого цвета. Ничего подобного ему не приходилось видеть раньше.
Несколько правее он увидел вторую луну. Медная монета, окруженная легкой вуалью красноватой атмосферы. Чудовищные вулканы на ее поверхности непрерывно извергали багровые тучи пепла и газов, которые медленно расплывались над поверхностью, образуя сплошное красное кольцо вокруг спутника Афродиты; это кольцо должно таять несколько дней, прежде чем гравитационные и центробежные силы окончательно не разрушат его.
На небе появилась и третья луна, только-только вынырнувшая из-за горизонта. Маркелю удалось повернуть голову так, что ему стал виден желтый отблеск ее диска между темными колоннами деревьев. Через несколько минут все три луны одновременно засияют на ночном небосклоне, и в лесу станет еще светлее.
Он поразился безмятежности своих мыслей и неожиданной остроте ощущений. Раненая нога казалась чужой, а, сам он неожиданно почувствовал себя бодрым и сильным, готовым немедленно отреагировать на любое изменение обстановки, схватиться с любым врагом. Тем не менее, когда рядом с ним появилось существо, он решил, что продолжает бредить, не успев вынырнуть из мрака наркотического сна. Это было тонкое, гибкое создание, с нежно светившимся в лунном свете телом. Хрупкая фигурка склонилась над ним так низко, что он ощутил исходивший от нее запах, резкий, но приятный, и живое тепло.
Рядом с ним сидела девочка-подросток. Два удивленных глаза смотрели на него. Раздвинулись казавшиеся бледными в лунном свете губы, и он услышал:
— Тот, кто пришел, потерялся?
Бред. Конечно, бред… Он закрыл глаза.
— Тот, кто пришел, ранен? Нет покоя, есть разочарование?
Он снова открыл глаза. Девушка по-прежнему была рядом. Совсем близко он увидел ее обнаженную грудь. Девушка осторожно провела рукой по его лицу. Ему показалось, что на него повеяла сама свежесть.
— Клэр? — спросил он, чтобы развеять наконец наваждение.
— Почему — Клэр?
Он потряс головой. Плохо. Девушка не могла быть настоящей. И тем не менее она упорно не исчезала. И лунный свет, казалось, оставлял естественные блики на ее плечах и груди. Внезапно он почувствовал, как его лицо опалило жаром и кровь сильно запульсировала в висках. Но стоило ему шевельнуться, как девушка исчезла, и он поразился столь неожиданно вспыхнувшему желанию.
Он снова вытянулся во весь рост и закрыл глаза, пытаясь увидеть ее внутренним взором, восстановить ее облик, блеск лунного света на коже, сияние глаз на темном лице, обрамленном прядями густых волос…
— Кто вы?
От неожиданности он вздрогнул всем телом. На этот раз вопрос был задан мужским голосом. Открыв глаза, он увидел еще одно лицо, склонившееся над ним, темное, с неясными чертами под блестевшим в свете луны высоким лбом.
— Нет, я не плод больного воображения, — продолжал мужчина. — Скажите, кто вы? Ну да ладно, потом. А сейчас вам придется немного поднапрячься — я не сумею дотащить вас, если вы мне не поможете.
Не говоря ни слова, Маркель кивнул, все еще стараясь убедить себя в реальности происходящего.
— А теперь попробуйте сесть.
Он приподнялся и сел, удивившись, что у него получилось.
— Отлично! — произнес мужчина с явным удовлетворением. — Теперь хватайтесь за меня. Это недалеко, совсем рядом.
У Маркеля мелькнула мысль, что было бы интересно узнать, что имеет в виду незнакомец, но размышлять было некогда, и он поднялся на ноги. Удалось это только благодаря помощи незнакомца; ухватившись за него, Маркель мельком подумал, что тот выглядит необычайно тощим. Сделав пару шагов, он понял, что худо-бедно способен передвигаться самостоятельно.
— Вроде бы получается, — выдохнул он.
— Вы можете говорить? Это прекрасно. Все-таки держитесь за мое плечо. И старайтесь не шуметь. Конфедераты все еще поблизости.
Все произошло очень быстро. Несколько секунд он еще чувствовал, что их окружает псевдолес — беглые прикосновения побегов, шорох листвы под ногами, скользнувший по руке влажный мех застигнутого врасплох неизвестного существа… И тут все кончилось, их поглотил абсолютный мрак. Маркеля обхватили за плечи чьи-то мощные руки, кто-то увлек его вниз, затем раздался глухой стук, словно над их головами опустился тяжелый люк. Его снова потрясла полнейшая нереальность происходящего… Он вздрогнул, услышав голос мужчины:
— Потерпите немного… Сейчас будет светлее.
Действительно, почти тут же впереди возник
источник света. Сделав десяток-другой шагов, они очутились в освещенной галерее с влажно блестевшими земляными стенами. Выступавшие то тут, то там из потолка и стен мясистые корни — подземное продолжение бурлившей на поверхности псевдорастительной жизни — отбрасывали четкие черные тени. Свет дарил факел, а точнее, пучок светящихся растений в руке высокого и почти совершенно обнаженного мужчины — на нем не было ничего, кроме небольшой набедренной повязки, по-видимому, из кожи.
— Идемте, мы должны двигаться дальше, — сказал мужчина, по-прежнему крепко державший Маркеля за плечо. — В эти часы корни выделяют разные ферменты, к которым ваш организм еще не привык.
Обернувшись, Маркель разглядел, что поддерживавший его мужчина был одет столь же легко, как и тот, что держал факел. Он попытался прикинуть, какие перепады температуры возможны под поверхностью Афродиты в этих широтах, но царивший в его мыслях сумбур тут же заставил его отказаться от подобных упражнений.
Он продвигался все дальше и дальше по галерее, держась между мужчиной с факелом и своим проводником. После развилки они углубились в узкие извилистые подземные ходы, насыщенные сильными и странными ароматами. И все же запах напоминал ему… нет, скорее, он пробуждал в нем нечто вроде опасения, неясной тревоги… Да, это была именно тревога. Может, смешанная с отвращением. Тем не менее запах отнюдь не казался неприятным.
Узкие ходы превратились в довольно широкие галереи с вымощенным плитами полом, освещенные укрепленными на стенах растительными факелами.
Система ходов и галерей образовывала запутанный лабиринт, и Маркель подумал, что любой гость непременно заблудится здесь, доведись ему оказаться без провожатого.
— Налево! — скомандовал проводник.
В стене виднелось довольно большое овальное отверстие. Маркель задержался на пороге. Внутри оказалось светлее, чем в галерее. Маркель ошарашенно уставился на девушку — ту самую, что склонилась над ним в псевдолесу.
Она стояла, прислонившись к стене напротив входа, и улыбалась ему. Полудетское личико — наверное, ей не больше семнадцати. На ней была лишь набедренная повязка, и Маркель почувствовал стук крови в ушах.
— Значит, мне не привиделось, — пробормотал он.
— Сейли? — спросил мужчина позади него. — Вы думали, что она призрак? Четыре года тому назад со мной произошло то же самое, только девушка была другая.
Маркель не сводил глаз с девушки. Все ее тело блестело в свете факелов, словно покрытое лаком или жиром; или можно было подумать, что она только вышла из воды.
— Тот — прийти? — спросила она.
— Вы быстро научитесь понимать их, — сказал мужчина. — Пара недель — и на вас снизойдет благословение. Знаете, их язык соответствует их образу жизни… Впрочем, я должен был сказать: наш язык.
Маркель обернулся.
— Кто вы? — спросил он. — И почему вы живете под землей… — Он замолчал, вспомнив, с чем был связан удививший его запах… Майеш! И все, что скрывалось за этим словом, заставило его попятиться от мужчин, пока он не наткнулся спиной на странно упругую стену.
— Майеши! — прошептал он. — Симбиоты!
Мужчина протянул к нему руку. На его лице отразилась сложная игра чувств, среди которых преобладали беспокойство и раздражение.
— Успокойтесь! — воскликнул он. — Не поддавайтесь ложным представлениям!
Но Маркель не слышал его. Он мчался по галерее мимо многочисленных округлых отверстий в стенах, из которых ему под ноги падали пятна желтого света. Уткнувшись в стену, он резко повернул назад и кинулся в первый подвернувшийся проход. За его спиной слышался топот преследователей. Свернув налево, он сорвал со стены факел и побежал дальше.
Галерея за галереей, туннель за туннелем мелькали перед ним, как в калейдоскопе, и вскоре он почувствовал, что силы оставляют его. Ему показалось, что туннель постепенно поднимается вверх. Вскоре он выскочил на площадку, покрытую плотно утрамбованной красноватой землей; площадка возвышалась уступом над большим подземным озером. Он остановился, с трудом переводя дыхание, и прислушался. Все было тихо. Только слабый плеск воды доносился до него из- под обрыва высотой не менее пяти-шести метров. Почувствовав себя в безопасности, он растянулся на земле и подождал, пока сердце не успокоилось. Рана давала о себе знать смутной болью. Почва под ним была удивительно мягкой, лежать было удобно. Неожиданно вся обстановка вокруг показалась ему на редкость уютной. Он подумал, что мог бы какое-то время пожить здесь — понять, что тут творится.
Маркель с наслаждением потянулся, откинул назад голову и полной грудью вдохнул воздух, напоенный прохладой и свежестью.
Плеск воды под ним, похоже, усилился, и он лениво подумал, что должен проявить дружелюбие по отношению к существу, выбирающемуся на берег из черной воды. Наверное, оно будет его союзником в борьбе против майешей. Эта мысль, оказавшаяся последней, словно застряла у него в мозгу, в то время как расслабленное тело, будто погрузившись в окутавшее его облако счастья, начало скользить куда-то вниз по темнеющему склону…
— Эти лефрозы действительно обожают людей, — откуда-то издалека говорил мужчина. — Самое неприятное, что мы редко остаемся в живых после их объятий, господин Маркель.
Маркель выпрямился. Он снова находился в том же помещении, освещенном факелами. И опять у противоположной стены сидела все та же девушка.
Мужчина сидел на корточках возле него. На столике рядом с ним стояли сосуды с разноцветными жидкостями и лежали разбросанные в беспорядке медикаменты из аптечки Маркеля.
Мужчина назидательно поднял указательный палец,
— Прежде всего, на вас подействовали ферменты, накапливающиеся в глухих галереях, — сказал он. — Затем, конечно, запах лефроз из подземного озера. Свою роль сыграла, кроме того, и ваша слабость после ранения, и общее состояние паники… — Он взмахнул рукой, словно отметая возражения. — К счастью, мне удалось напасть на ваш след. Повезло, разумеется, не столько мне, сколько вам. Все случилось, как в старой сказке, — пока вы бежали, из вашего пояса время от времени падали разные предметы; по этим меткам и удалось обнаружить вас.
Маркель потряс головой. Ему казалось, что его внезапно вырвали из бесконечной последовательности кошмаров, в которых невероятным образом сплетались ужас и наслаждение. Он подумал: «Интересно, сколько времени я уже нахожусь под землей?»
Девушка в своем углу, казалось, задремала. Но время от времени Маркель улавливал быстрые отблески факелов в ее глазах. Ощущение было такое, что его подкарауливает большая изящная кошка.
— Вы бредили довольно долго. Теперь я понимаю ваши опасения, ваше отвращение к майешам, но…
Маркеля словно ударило током. Он с враждебностью уставился на собеседника.
— Кем бы вы ни были раньше, — хрипло произнес он, — но сейчас я не могу считать вас человеком!
За вспышкой гнева последовал приступ слабости, и он откинулся на постели.
— Я никогда не считал, что все рассказы о майешах — чистая правда, — продолжал он, чувствуя себя совершенно обессиленным. — Но и той доли истины, что есть в них, вполне хватит…
— Расстояния стали слишком большими, — произнес мужчина. Его голос был серьезен, и в нем звучали нотки печали, что несколько успокоило Маркеля. — Конфликты начинают распространяться все шире и шире. Но люди оказались неподготовленными к новым масштабам. Сейчас они растеряны и даже немного испуганы. И хотя все закончится рядовым кризисом, как это случалось на всех крупных поворотах истории… — Он дружелюбно посмотрел на Маркеля. — Ваше прошлое очень похоже на мое. У наших биографий, было одинаковое начало и, похоже, будет одинаковое завершение.
— Это я рассказал вам о себе? — резким тоном поинтересовался Маркель.
— Смотрите…
Мужчина взял что-то со столика позади него и поднес к свету. Маркель не шелохнулся. Он уставился на кубический кристалл психокоммуникатора, словно видел этот предмет впервые.
Подождав несколько секунд, мужчина снова положил кубик на стол рядом с глиняными чашками.
— Святая Церковь Экспансии, — сказал он, — не пользуется этой системой. Она лишилась всякого смысла после открытия Передачи. К тому же если вы находитесь здесь, если за вашей спиной захлопнулся капкан длиной в восемь световых лет, то вы быстро теряете всякое желание пользоваться коммуникатором.
— Вы принадлежите к Церкви Экспансии? — поинтерсовался Маркель.
В его мозгу роились самые невероятные предположения. Если этот человек был адептом Церкви Экспансии, то он на стороне Марсианской Конфедерации. В этом случае Маркель мог считать себя пленником. Но… место, где он очутился, и все предшествовавшее этому… Похоже, что подобное предположение можно было отбросить. Сим- биоты майешей никогда не были связаны с какой- либо из сторон, противоборствующих на Афродите.
— Меня зовут Иероним Каллерти, — сказал мужчина. — Всего лишь год назад меня звали «брат Ие- ронимус». Но с тех пор многое изменилось… Я уже говорил, что мое прошлое очень похоже на ваше, и поэтому могу предполагать сходное завершение вашего пути… Сейчас я объясню, почему так считаю. Вы слышали что-нибудь об эффекте Лабиринта?
— Кто же не слышал о нем? — бросил Маркель.
Каллерти покачал головой.
— Вы уверены? Вы должны учесть, что я покинул Солнечную систему через три года после старта вашего корабля. И даже тогда эффект Лабиринта многими воспринимался как миф.
Он опустился на пол рядом с Маркелем, и его взгляд застыл, словно прикованный к светящемуся растению на стене. Лицо его выглядело совсем юным, и только трещины глубоких морщин в уголках глаз говорили об ином. Странно, но он одновременно похож и на юношу, и на старика, подумал Маркель. Пожалуй, сейчас собеседник вызывал у него непроизвольно чувство симпатии.
— Да, эффект Лабиринта… — задумчиво сказал мужчина. — Вы, конечно, знаете его суть — сознание не может примириться с исчезновением расстояния и подменяет миг перемещения субъективным временем, заполняя его подсознательными образами. В чем-то наше сознание тем самым словно отрицает великую победу человеческого разума, основанную на принципе Делишера. Вернее, я должен был сказать «отрицало», потому что в последнее время, насколько мне известно, завершаются исследования, которые позволят устранить эффект Лабиринта. Но в то время, когда я совершил свой прыжок, эффект проявлялся в полной мере. Я отправился в путь почти по тем же причинам, что и вы. Для меня они сводились к имени «Патриция», для вас, если не ошибаюсь, «Клэр». — Он снова взял в руку кубик-кристалл, и тот засверкал гранями в свете факела. — Но между нами есть и разница — мое бегство прошло в два этапа. Сначала я был принят в члены Святой Церкви и только потом попал на орбитальную станцию «Святой Франсуа».
Маркель наморщил лоб:
— «Святой Франсуа»… Но…
— Да, конечно, — перебил его Каллерти, — ваше путешествие продолжалось восемь лет. Значит, вы покинули Землю в 2072 году, так?
Маркель молча кивнул.
— А «Святой Франсуа» запустили только в 2074 году.
— Да, теперь я вспоминаю — когда мы покидали Землю, его строительство заканчивалось на обратной стороне Луны, — задумчиво произнес Маркель.
— Я вошел в зал Передатчика в 2075, — продолжал Каллерти. — Ад для меня начался пять лет тому назад. Я, конечно, был осведомлен, что называют адом, но то, что меня ожидало!.. Видите ли, эффект проявляется у разных людей по-разному. Мне выпало пережить всю его мощь. В общем, мне показалось, что эта секунда, или половина, или двадцатая секунды, в течение которой длилась передача, стала моей вечностью. Дело в том, что офицеры психотехнической службы вашей страны, господин Маркель, хорошо поработали со мной… — Маркель вздрогнул, и собеседник поднял руку предупреждающим жестом: — Нет-нет, я отнюдь не отношу вас к их числу. Я просто хотел сказать, что обе стороны, находящиеся здесь, на Афродите, в состоянии конфликта, не достойны нашей симпатии. Эти офицеры объединенной Европы, сфабриковавшие мое прошлое и не позволившие мне соединиться с Патрицией только для того, чтобы мой ад был еще более страшным, ничуть не лучше тех, кто убил ваших товарищей… Выйдя из Передатчика, я постарел биологически на долю секунды, но субъективно путешествие продолжалось для меня лет сто, если не больше. Во всяком случае, именно так я воспринял его продолжительность. И после того, как я столько времени метался в аду, не находя выхода, сжигаемый неудовлетворенной страстью, они предложили мне принять участие в «общей борьбе». — Он невесело рассмеялся. — Вы понимаете меня, господин Маркель? У них не было даже тени сомнений! Ну что, готовы ли вы теперь, после всего, что произошло этой ночью, броситься на штурм Передатчика?
Он не сводил с Маркеля странно поблескивающих глаз, в которых плавали боль и усталость.
— Я никогда уже не смогу сделать этого, — сказал Маркель.
— А что вы знаете о майешах? — спросил Каллерти. — Только то, что вам рассказали. А сим- биоты? Вы поверили сплетням, сочиненным дряхлыми немощными старцами, никогда не высовывавшим носа даже на Луну… Мы не нужны никому, Маркель, так откуда же могут появиться верные сведения о нас?
— Я знаю, что такое майеши, — возразил Маркель, стараясь, чтобы его голос звучал как можно тверже.
Все это время девушка сидела, не шевелясь. Ее блестевшие при свете факелов стройные ноги, казалось, были отлиты из древней бронзы. Черные волосы резко выделялись на фоне светлой стены. Ее грудь приподнималась и опускалась ритмично, но почти неощутимо.
Может быть, она заснула?.. И тут девушка открыла глаза, внимательно посмотрев на него.
— Майеши — это полурастения, полуживотные, — сказал Каллерти. — Это огромные миролюбивые создания^ роющие подземные норы и туннели, в которых мы живем. Они обеспечивают нас воздухом и пищей в виде сока… И еще они дарят нам все наслаждения мира, сверх того, что мы можем дать себе сами.
— Нет… — пробормотал Маркель. — Говорят, что вы… В общем, что они питаются вашей кровью, словно вампиры, и что…
Каллерти искренне расхохотался.
— Великий Боже! Бедный солдат! Неужели Земля вернулась к мраку средневековья? Вампиры! Нет, ответьте мне: неужели я выгляжу изнуренным? — Он вытянул руку. — А Сейли? Она разве похожа на анемичную барышню? Он замолчал, опустил руку и задумался. Через несколько секунд мужчина вскинул голову, и на его лице появилось серьезное выражение.
— Представьте себе симбиота, Маркель. Существо, извлекающее необходимые ему для жизни вещества из почвы с помощью крайне сложной системы переработки и синтеза. Оно не слишком разумно, но обладает невероятной способностью… скажем, к взаимопониманию. Однако все живые существа, с которыми оно могло вступить в контакт, либо слишком грубы и безмозглы, либо чересчур воинственны, а скорее, и то, и другое, и третье. Когда же это существо встретило человека, то обнаружило, что наконец столкнулось со сложнейшим организмом, способным значительно обогатить его существование, одарив его чувствами, которых оно прежде не ведало.
— Но майеши не относятся к разумным существам, — возразил Маркель, в мозгу которого возник образ громадной водоросли.
— Я ведь уже говорил об этом. Они обладают невероятно развитой способностью к восприятию, такой поразительной способностью улавливать чужие эмоции, что это трудно постичь. И передать словами. Они способны почувствовать все ваши горести и беды, уловить все ваши желания, даже самые сокровенные. Они могут помочь вам во всем, могут излечить душу — конечно, удовлетворяя и свои собственные желания, избавляясь от своих несчастий.
— Мне трудно поверить, — тихо произнес Маркель.
— Понимаю, — с сожалением сказал Каллерти. — Но подумайте: я говорю и о ваших бедах, о ваших желаниях. Живя здесь, вы испытаете подлинное счастье, Маркель.
Взгляд Маркеля упал на кубический кристалл.
— Зачем же вы принесли его сюда с катера? — спросил он.
— Это будет своего рода тест, только и всего. На другом конце линии связи находится… Клэр, не так ли? В то же время она словно спрятана в вашем мозгу, где ее голос может зазвучать в любое мгновение. Так вот, когда вы перестанете цепляться за этот кубик, когда вы не будете то и дело закрывать глаза, надеясь услышать ее голос, тогда вы станете одним из нас. Не исключено, что на это уйдет немало времени. Вы не будете одиноки, эта девушка — порождение майеша — станет вашей подругой, если вы того захотите. Но в любом случае майеш исполнит все ваши желания, независимо от того, будете ли вы с нами или против нас. Может быть, вы хотите сейчас остаться в одиночестве?
Маркель вздрогнул. Он взглянул на девушку, неуловимым движением вскочившую на ноги и оказавшуюся подле Каллерти. Тот улыбнулся.
— Понимаю. Ведь я сам прошел все это… Возможно, сегодня ночью у вас возникнет на первых порах… что-то вроде непреодолимого отвращения. Вам захочется спастись бегством, чтобы не видеть и не слышать ничего… Но вы обязательно вернетесь, как в свое время вернулся я. И в конце концов вы поймете, что настоящие представители человечества на Афродите — это мы. Могущество человека во многом зависит от его способности приспосабливаться. Звезды постоянно стремятся подчинить его, но он сохранит и упрочит свою власть. Люди на Земле поймут это, пусть позже, чем мы, но непременно поймут. И тогда, может быть, они перестанут сражаться друг с другом за миры, которые и так уже принадлежат им, правда, совсем по-другому, чем они думают.
Сказав это, Иероним Каллерти вышел из комнаты. И девушка склонилась над Маркелем. И он посмотрел на кристаллический кубик и закрыл глаза, надеясь услышать голос, которого не было, которого так долго не было…
Он летел вместе с Сейли между жгучими солнцами страсти по странным орбитам наслаждения, пока постепенно все они не слились в одну пылающую точку, осветив при этом всю его душу, и он понял тогда, что держит в объятиях… Клэр. И что он может взять у нее все, и что она способна подарить ему все, что только доступно его воображению.
Случайно открыв глаза, он увидел, что их было больше, чем двое. Рядом с ними находилось удивительное существо, поддерживавшее их наслаждение на невероятном уровне, многократно усиливавшее его. Он понял, что с ним вместе не Клэр, а девушка, и тогда инстинкт заставил его обратиться в бегство, как и предупреждал Каллерти. Он рванулся в никуда… и тут же замер в сумраке, пропитанном странным ароматом, а затем медленно вернулся в комнату, как и предупреждал Каллерти.
Он остановился на пороге. Девушка сидела на полу и внимательно смотрела на него, и в ее взгляде смешались испуг и жалость. Существо не шевелилось. Ему почудилось, что оно испытывает те же чувства, что и Сейли. Что оно немного испугано его резкостью, но в то же время понимает и сочувствует его горю. Оно выглядело, как громадный бархатистый лист, частью охватывавший бедро девушки, а частью закрывавший то место, где он лежал перед тем, как обратиться в бегство.
— Тот, кто пришел, боится? — спросила девушка.
Он опустился на землю рядом с ней, даже не
взглянув на едва шевельнувшийся лист. Склонившись над девушкой, он вспомнил ее имя: Клэр.
И в это мгновение в его мозгу раздался голос:
— Ги… Вот уже неделя, как ты улетел, и мне сказали, что я могу отправить тебе первое послание. Оно должно дойти до тебя, когда ты уже будешь на Афродите. О, Ги! Ты слышишь меня?
Но она уже была рядом, она была вокруг него. Ничто иное уже не имело никакого значения. Над ними снова запылали жгучие солнца и стали вращаться вокруг них, опаляя неземным жаром…
— Ги… Мы не должны были принимать это предложение. Я не знаю, смогу ли я, хватит ли у меня мужества выдержать… прождать все эти годы…
Жерар КлейнМесто на балконе
Земля изрыгнула ракету вместе с густыми клубами дыма. Затем наступила тишина, такая же темная и мертвая, как на обломках скал, блуждающих в глубинах пространства.
Но в ракете была заключена жизнь, и ее звуки можно было уловить. Звуки механической жизни, проявлявшейся в пощелкивании и потрескивании устройств, регистрирующих все происходящее вокруг, переговаривающихся друг с другом и с человеком при помощи световых бликов, а иногда выплевывающих яркие цветные вспышки. Наряду с ними, слышались звуки жизни людей, придавленных ускорением к сиденьям и зачарованно наблюдающих золотые уколы звезд на экранах. Время от времени они перебрасывались короткими фразами.
— Место на балконе. Кто бы мог подумать, что нам однажды достанется такое прекрасное место на балконе! Отсюда мы сможем наблюдать, как на Земле, в одной из пустынь, вспыхнут огни гигантских атомных петард. Это будет фантастический фейерверк, и мы прыгнули на Луну, чтобы наблюдать, как все заполыхает внизу под нами. Разве не забавно, что пришлось лететь на Луну, чтобы увидеть, как на Земле зажгутся искусственные звезды.
— Мы ничего особенного не увидим. Почти ничего, только небольшие искорки. Нужно иметь глаза, как у телескопа, радары вместо ушей и антенны на макушке, чтобы по-настоящему насладиться праздничными огнями. А мы всего лишь люди. Нет, мы ничего не увидим.
— Мы летим на Луну совсем не для того, чтобы увидеть что-нибудь, — мягко заметил капитан.
— Нас послали туда, чтобы зарегистрировать, как выглядят из-за пределов Земли мощнейшие ядерные взрывы. Мы должны установить на Луне аппаратуру для измерений, вычислений, экстраполяций. В конце концов, мы же не туристы. Впрочем, на Земле вряд ли найдется богач, который сможет оплатить тур Земля — Луна — Земля, чтобы полюбоваться рождественской свечкой ярче тысячи солнц.
— Но мы вполне могли бы быть и туристами, капитан. Мы ведь тоже будем просто смотреть, чтобы потом рассказывать, как для нас спалили целую пустыню. И нам придется сказать, что оттуда, сверху, из пустоты, мы ничего особенного не заметили.
— Может быть, когда-нибудь вы и сможете рассказывать свои байки. Не раньше, чем у вас отрастут длинные белые бороды, и вы будете трястись от дряхлости. Ну, а пока все засекречено самым строжайшим образом. Вы знаете правила не хуже меня.
— И что, кто-то надеется со хранить это в секрете? Разве можно помешать кому-нибудь забраться сюда или в любое другое место в космосе, чтобы оттуда наблюдать за Землей?
— Здесь никого нет и быть не может. Мы — первые люди на Луне.
— Откуда вы это знаете? Ну, ладно, людей здесь нет. А как вы помешаете марсианским астрономам навести на Землю свои гигантские телескопы и любоваться чудовищным извержением, которое способно изуродовать Землю? Можете ли вы помешать существам, парящим в пространстве неподалеку от Земли, подлететь поближе к костру пылающей материи, чтобы погреть крылышки?
Луна сверкала на экранах, словно серебряная монета. Она разогнала в стороны звезды, и теперь неслась прямо на корабль, неподвижно висящий в пространстве.
— Еще немного, и мы начнем поворот. Внимание!
— Каким коротким было путешествие! Когда мы вернемся, нам нечего будет рассказать.
«Вот и Луна, — подумал капитан. — Луна с блестящей рожей из свежего сыра. С десятками круглых безгубых ртов. Луна, которая сегодня будет пялиться всеми своими глазами на устроенный в ее честь фейерверк…»
Ракета опустилась, подняв в безмолвии тучи пыли. Частички лунного грунта разлетелись по сторонам, описав изогнутые дугой траектории. Казалось, будто большая птица вдруг взмахнула крыльями. Потом они легко и беззвучно упали на дно моря пустоты.
Космонавты влезли в свои нелепые скафандры. Они неуклюже вышагивали в них, словно исполняя танец марионеток, которые болтались на туго натянутых упругих нитях.
— Эй, Флери, открывай люк!
«Но что ждет нас за этим люком? — подумал Флери. — Может быть, леса, которые зеленее и спокойнее всех земных лесов? Или степи с тихо журчащими ручейками? Или бескрайние пустыни? Может быть, мы очутились на дне высохшего моря? Кто поручится, что телескопы и радары не обманывали нас?»
Он крутанул маховик. Послышался свист вырывающегося наружу воздуха. Он толкнул люк и увидел унылую пустыню. У него за спиной столпились товарищи. Внезапно он увидел, как по поверхности Луны промчалась световая вспышка. Светлое пятно, в котором смешались две бесплодных пустыни… Он с изумлением увидел, как на силуэты лунных цирков наложились контуры песчаных дюн. Вдали промелькнуло нечто, напоминавшее человеческий силуэт. Казалось, что человек приближался к ракете, бежал к ним, но, похоже, не видел ее. И еще он успел заметить уголок бледно-голубого неба, кусочек живого пространства в мертвом лунном небе, на котором поблекли яркие звезды. Потом появилась группа бегущих людей. Он замахал им и закричал. Боже мой, люди на Луне! Воздух на Луне… На заднем плане возвышалась решетчатая металлическая башня.
Тем временем, бледная вспышка удалилась, поблекла и пропала.
— Что с тобой, Флери? Ты что, чокнулся? Или ты видел что-то?
Он замялся.
— Мне кажется, что я видел бегущих людей. И голубое небо. И еще высокую металлическую башню. Кто-то уже освоил Луну.
— Получается, что мы не первые на Луне? — пробормотал капитан. — Неужели кто-то прилетел сюда раньше нас?
Его лоб наморщился от мысленного усилия.
Все заторопились наружу. Оказавшись на поверхности, они тут же увязли по колено в пыли. Они дико озирались, вытаращив глаза. Вытягивали шеи, едва ли не вывихивая их в попытках заглянуть за непривычно близкий горизонт.
Вокруг ничего не было. Ни людей, ни строений.
— Тебе все почудилось, Флери. Ты так надеялся увидеть что-нибудь — вот и увидел. Куда они могли подеваться, твои люди? Они же не могли внезапно исчезнуть!
Голая равнина простиралась на пару десятков километров во все стороны. Не видно было ни холмов, ни каких-либо углублений, где можно было бы спрятаться. Только бесконечное море пыли. И лунные цирки вдали. Никаких дворцов с ярко освещенными окнами. Никаких каналов, по сверкающей поверхности которых скользят гондолы из ветра и тумана. Никаких замков с мощными башнями, за стенами которых дремлют медные пушки, просыпающиеся только в дни праздничных торжеств. Нет, Луна не такая. Это вполне заурядное место. Даже более, чем заурядное, если вспомнить, сколько планов ее поверхности было составлено, сколько карт нарисовано, сколько сделано фотоснимков. Ее поверхность старательно фиксировалась и изучалась приборами, и результаты этого изучения навсегда внедрились в извилины человеческого мозга. Поэтому Луна производила даже более бледное впечатление, чем море, увиденное впервые. Луна — это мертвое высохшее чучело, у которого давно исчез даже запах жизни.
— Они исчезли, — пробормотал Флери. — Но я уверен, что видел их. Я точно знаю, что они не почудились мне. Они были здесь совсем близко от ракеты, и я увидел, что их озарила какая-то вспышка. Они почему — то не замечали нас, поэтому я замахал руками и закричал, чтобы привлечь их внимание. На них не было скафандров и шлемов — только голубые комбинезоны. И передвигались они не прыжками, а обычными шагами, как на Земле. Но теперь все это пропало. Пейзаж стал совершенно другим, каким вы сами видите его сейчас.
— Кто-нибудь еще видел то, о чем говорит Флери? — спросил капитан.
— Нет, — хором ответили остальные. И кто-то добавил: — Мы же стояли позади Флери, и увидели поверхность Луны через несколько секунд после него. Я заметил только облако белой пыли, промелькнувшее, словно вспышка молнии.
— Постарайтесь, чтобы вам больше ничего не чудилось, — строго сказал капитан Флери.
Они дружно принялись разгружать ракету. Распаковали и методично собрали нечто целое из тысяч металлических деталей. Смонтировали и настроили большой телескоп. Разбросали по всей равнине множество детекторов разной формы и размеров. Время от времени они останавливались и поглядывали на Землю. Та спокойно висела в пространстве, похожая на огромную спелую тыкву. Очень скоро в одной из земных пустынь должны были запалить фитили огромных петард.
— Капитан! Капитан! — испуганно прокричал кто-то. — Я что-то слышал! Какие-то странные звуки…
— Где? Что? А, это вы, Флери…
— Нет, это Лассаль. Я только что слышал что-то!
К капитану подбежал космонавт. Его лицо, покрытое каплями пота, сотрясал нервный тик. Он то и дело спотыкался, с трудом сохраняя равновесие.
— И что же вы видели?
— Нет, нет, ничего. Но я слышал что-то. Мне показалось, что позади меня кто-то насвистывает незнакомую мелодию… Я обернулся, но никого не увидел. И все равно кто-то невидимый негромко насвистывал рядом со мной.
— Похоже, это один из тех, кого видел Флери, — пошутил капитан. — Вы и сейчас все еще слышите его?
— Нет, я вызвал вас, как только все прекратилось.
— И где вы находились в тот момент?
— Там, за ракетой.
Они направились к тому месту, огибая ракету. И, конечно, ничего не увидели, если не считать отпечатков рубчатых подошв сапог Лассаля.
— Видать, вам тоже почудилось. Видите, здесь никого нет. И не было, кроме вас.
— Нет, это мне не почудилось. Я отчетливо слышал мелодию. Я даже могу повторить ее. Раньше я никогда ее не слышал, но я уверен, что это была земная мелодия.
— Постойте-ка, ведь ваше радио было включено, не так ли?
— Оно всегда включено.
— Значит, кто-то из наших насвистывал песенку, вот вы и услышали ее.
— Нет, я ясно слышал, что звуки доносятся не из наушников. Они раздавались где-то сзади от меня.
— Пустота не способна проводить звуковые волны.
— Я знаю. Но я слышал!
— Если я выясню, что кто-то из парней насвистывал эту мелодию минут пять назад, вы мне поверите?
Лассаль на мгновение замялся.
— Может быть.
— Эй, ребята! — крикнул капитан в свой микрофон. — Прекратить работу. Всем собраться к ракете. Я должен расспросить вас.
Собравшиеся встревожено сладили за капитаном, подходившим к ракете вместе с Лассалем. Потом они переглянулись.
Высоко над горизонтом сверкала Земля, похожая на хорошо начищенную кастрюлю, висевшую на мрачной кухне пространства. Можно было подумать, что на этой кухне готовилось какое-то адское кушанье.
— Кто-нибудь опять увидел что-нибудь странное, капитан?
— Нет, успокойтесь. Просто Лассаль слышал, как кто-то свистел. Никто из вас не насвистывал что-нибудь после того, как мы вышли на поверхность?
Собравшиеся помотали головами, пожимая плечами. Никто не насвистывал и ничего не слышал.
— Да послушайте же, вот эта мелодия! — воскликнул Лассаль. И принялся насвистывать.
— Я знаю эту мелодию! — сказал один из команды. — Я часто слышал ее на Земле. Пожалуй, даже очень часто. Я и слова помню:
«Их было четверо в ракете.
Зачем они покинули Землю?
Ведь больше нет на ней чертей,
Они теперь блуждают в пустоте
Верхом на метеорах.
Их было четверо в ракете,
Их унесло ко всем чертям,
Дрожащим в серых мерзлых шкурах,
Позеленевших от холода
Верхом на метеорах.
Зачем покинули вы Землю?
Ведь нет надежды на Луне…»
Все молча слушали. Их ноги глубоко увязли в пыли, и они походили на статуи, занесенные песком.
— В общем, что-то такое. Больше не помню.
— Вот видите, — успокаивающим тоном сказал капитан. — Раз вы знаете эту песенку, то могли насвистывать ее, не отдавая себе в этом отчета.
Все настороженно ждали ответа.
Космонавт пожал плечами.
— Нет, я ничего не насвистывал. Я уверен в этом.
— Но вы часто слышали эту мелодию на Земле. Она привязалась к вам, как это часто бывает. А здесь, в абсолютной тишине, вы невольно вспомнили ее. Человек не может долго находиться в тишине и одиночестве. Вы устали, немного нервничали. Вы и Флери.
— Но мне это не почудилось, капитан. Я уверен, что слышал насвистывание, — проворчал Лассаль.
— А я видел что-то, — добавил Флери.
— Ладно, продолжайте работать, — скомандовал капитан. — И если вы опять услышите или увидите что-нибудь странное, заткните уши и закройте глаза. Здесь Луна, а не санаторий для невротиков.
Никто не шевельнулся.
— Капитан, за всем этим что-то кроется. В происходящем нужно разобраться.
— Но разве сейчас вы что-нибудь видите? — капитан обвел рукой вокруг себя. — Вы что, полагаете, что здесь может существовать что-то живое?
Все уставились на бескрайнее море пыли, на сверкающую в небе холодную Землю, бросающую неясные отблески на далекие кратеры над которым на лишенном воздуха небосводе сверкали, словно драгоценные камни, огромные звезды.
— Капитан!
— Тихо! Да прислушайтесь же, черт возьми!
Все отчетливо услышали, как совсем рядом громко зарычал мотор. Звук пронесся у них над головой и затих где-то за ракетой.
— Это же вертолет! Вертолет на Луне! Или на этот раз мы все свихнулись…
Никто ничего не увидел в небе. Снова раздался рокот двигателя, но небо оставалось пустым.
— Это невозможно… Это призраки… Призраки…
— Нет, надо браться за работу, — встряхнувшись, сказал капитан. — Приближается час ноль. А с этим мы разберемся потом.
— Нет, мы должны разобраться сейчас.
Никто из команды не сдвинулся с места.
— Слушайте, у меня есть идея! — воскликнул Флери. — Есть идея!
Все оглянулись на него.
— Люди, которых я видел, — продолжал он, — пустыня и все остальное — все это земное. И мелодия, которую слышал Лассаль, тоже земная. Разве это может быть миражом или призраком? Я думаю, что мы имеем дело с какой-то петлей пространства, благодаря которой это место принадлежит одновременно и Луне, и Земле. Может, именно поэтому мы видим и слышим то, что происходит где-то на Земле. Ведь пространство — это чертовски сложная штука… Почему бы оно не могло изгибаться и давать петли самым невероятным образом?
— Петли пространства? Нет, это глупости. Ну, может, такое и случается в одном случае из миллиарда. Один шанс на сотню миллионов. Давайте-ка, лучше поспешим. Назначенный момент приближается, а у нас еще не все готово.
Земля вот-вот должна была вспыхнуть. Через несколько минут ей полагалось включить все лампионы. Иллюминация в честь Луны. Может быть, через много часов с черного лунного неба на ее поверхность упадет несколько пылинок, прилетевших с Земли. Пылинок, все еще заряженных невидимым огнем, все еще насыщенных ароматами земного воздуха, воды, растений, ветра — всего того, чего Луна не знала никогда и никогда не узнает. Они включили детекторы, навели и отфокусировали телескоп.
— Десять секунд, — сказал капитан.
Все опустили защитные фильтры на шлемах.
— Пять секунд!
Руки судорожно сжались, ноги слегка согнулись. Глаза впились в окуляры и циферблаты. Пальцы застыли на рукоятках и кнопках.
— Одна секунда!
В стороне от них над цирками расцвел огромный огненный цветок. По белесой пустыне пронеслась ослепительная вспышка. Над поверхностью Луны вырос чудовищный гриб дыма и пара. Миллионы тонн пыли устремились в небо. Они бросились на землю, пытаясь зарыться в пыль, но гигантская рука схватила их, смяла и швырнула вверх. Они еще успели почувствовать, как их куда понесло, повлекло страшное жгучее дыхание.
Потом была топка. Доменная печь.
Лица людей залили слезы, в глазах закружилось красное, фиолетовое, все цвета расплавленного металла. Голубоватый пар взметнулся столбом к самым звездам.
Когда все стихло, они медленно поднялись. Земля стала темной. В небе расплывались пыльные шлейфы. Их ракета лежала на боку, бесполезная и жалкая, словно выброшенная на мель туша кита. Прощай, Земля. Они заметались, закричали, сбились в беспорядочную группу. Они подняли Лассаля. Пластик его шлема был разбит.
— Бедняга мертв… Все, что нам чудилось, было на самом деле. Мы не свихнулись.
— Кто говорил про балкон? Мы были не на балконе. Мы оказались прямо перед сценой.
— Бомба на Луне, — пробормотал капитан. — Атомная бомба на Луне. Нет, это невозможно.
— Петля пространства, — бросил Флери. — Земная пустыня оказалась на Луне.
Они ошеломленно уставились на ракету.
— Мы не сможем провести нужные наблюдения, — пробормотал капитан. И механически повторил: —Мы не сможем провести наблюдения… А если и сможем, никто и никогда об этом не узнает.
Опрокинутый телескоп пялился в небо слепым глазом.
— Через несколько секунд будет вторая бомба, — растерянно произнес капитан. — Она будет помощнее первой. В пятидесяти километрах к западу. Если навести телескоп на точку в пятидесяти километрах к западу от первой… Потом будет третья. Затем четвертая. Взрывы каждые двадцать пять секунд.
Они все поняли и заметались, словно перепуганные муравьи. И тут же увидели, как ослепительным огнем вспыхнула Земля. В то же самое мгновение почувствовали, как содрогнулась Луна. И еще успели увидеть, как совсем неподалеку от них вспух чудовищный огненный шар. Но в то же мгновение пламя выжгло им глаза.
«Петля в пространстве», — успел подумать в последнюю долю секунды Флери. И успел почувствовать под собой мягкий песок Земли и услышать рев обезумевшего воздуха. Потом шлем лопнул, и он и все остальные исчезли в огненном вихре.
Фабрис НейреНепрерывность
После ночной аварии мы до утра продолжаем ликвидировать ее последствия, и уже многие члены команды, измотанные до предела, откровенно ворчат, что пора бы и остановиться. Мне тоже кажется, что можно прекратить аврал и разойтись, чтобы хоть немного поспать. Тем более сейчас, когда с момента столкновения прошло десять часов, мы практически полностью овладели ситуацией.
Это случилось в три часа ночи. Все проснулись, разбуженные отдаленным грохотом, а те, кто находился ближе к точке уда-
ра, почувствовали сильное сотрясение, к счастью, самортизированное гибкой корабельной арматурой. Вероятно, мы столкнулись с довольно крупной глыбой. Подобное время от времени случается, но особенно часто в последние несколько месяцев, когда мы вошли в зону, насыщенную космическим мусором. Конечно, чужеродные тела очень редко проникают глубоко в структуру корабля; большинству не удается даже пробить его толстую эпидерму. Но на этот раз повреждения оказались достаточно серьезными, поскольку целый блок помещений — наверное, около десятка — оказался изолированным.
Я добрался до фронта удара через полчаса после столкновения: похоже, что в этом месте находилась самая глубокая часть зоны повреждений, уже полностью охваченной разросшейся соединительной тканью стенок. Мне приходилось протискиваться через отсеки, походившие на пещеры с неровными стенками; к счастью, в них продолжала действовать циркуляция воздуха. Коридоры между отсеками превратились в узкие кривые и почти сомкнувшиеся туннели. Я не собирался застрять в этом опасном месте, как не раз случалось с моими коллегами во время предыдущих аварий. Да и мне однажды пришлось пройти это страшное испытание, но о нем у меня почти не сохранилось воспоминаний. В то же время я хорошо помнил рассказ Фредерика, которому пришлось выбираться ползком из узкой трубы, возникшей на месте одного из коридоров после аварии двигательной установки. Должен признаться, что я очень живо представил, как вокруг меня начинает смыкаться мягкая влажная плоть живых стенок. Поэтому, как только проход сузился до угрожающих размеров, я тут же кинулся назад, так и не успев оценить масштабы повреждений. Потом мне пришлось искать обходной путь для отступления к задней части корабля, поскольку коридоры, по которым я только что прошел, уже сомкнулись. В результате я так ничего и не смог выяснить. Нужно было подождать, когда рана зарубцуется.
Пока очевидным было одно: Тристан не отозвался на сигнал общего сбора. Мы долго и безуспешно искали его вблизи поврежденной части корабля, хотя все знали, что ночью он должен был находиться в своей кабине, расположенной в зоне разрушений. У него было мало шансов остаться в живых; даже если он и не погиб в момент столкновения, то его вполне мог захватить образовавшийся после удара отек. Правда, никто не допускал, что Тристан мог пропасть без следа, потому что на корабле обычно все кончалось хорошо. Каким бы иррациональным ни выглядело наше поведение, но все члены команды давно привыкли с известной легкостью воспринимать даже серьезные происшествия. Несомненно, это было связано прежде всего с защитным психологическим рефлексом, потому что гибель хотя бы одного из десяти членов команды во время продолжавшегося десятилетиями полета была бы настоящей катастрофой, и человеческий разум просто отказывался допускать такую возможность. Кроме того, все мы привыкли ощущать себя в полной безопасности внутри корабля, подобно тому, как зародыш ничего не боится в теле своей матери. Нельзя сказать, что это сравнение притянуто за уши, поскольку наш корабль действительно живой. Он состоит из органической материи, генетически настроенной на авторегенерацию при повреждениях и на максимальную защиту участников экспедиции в любых происшествиях. Конечно, никто бы не стал рисковать, нарочно создавая опасные ситуации, потому что гигантский организм корабля с довольно ограниченными возможностями восприятия теоретически сам мог иногда создавать угрозу человеческой жизни во время своей замедленной, но весьма широкомасштабной реакции на какое-нибудь внешнее воздействие. Разные происшествия случались довольно часто: наш продолжительный полет через неизведанные глубины пространства ничем не походил на поездку по обустроенной автомагистрали. Тем не менее ни разу за восемь лет ни с одним из членов экипажа не случилось ничего серьезного. Понятно, что мы привыкли к мысли, будто корабль обеспечит нашу безопасность в любой ситуации.
Но после аварии прошло уже более десяти часов, а Тристан так и не нашелся. А мы все еще не могли войти в поврежденный блок, не подвергая себя опасности.
На Совете мы проанализировали все, что нам удалось выяснить о столкновении, и со вздохом облегчения согласились, что непосредственной опасности для нас не было. Впрочем, в этом никто особенно и не сомневался, настолько велика была уверенность в надежности корабля. Дело в том, что в пустоте, заполненной излучениями и редкими обломками твердого вещества, невозможно думать иначе, не рискуя стать шизофреником. Тем не менее у нас было мало опыта ликвидации последствий происшествия, подобного случившемуся. Мембраны корабельной структуры сначала стянулись после удара, а затем сразу же разрослись, чтобы перекрыть утечку воздуха. Как только пробоина заросла, немедленно началось восстановление отсеков. При аварии пострадали многие блоки важного оборудования, но мы рассчитывали, что оно вскоре будет регенерировано за счет запасов вещества на корабле. На Совете было отмечено исчезновение одного члена экипажа, хотя возможность его обнаружения пока полностью не исключалась. Короче говоря, Совет завершился выводом, что кризис миновал, и теперь все члены команды имели возможность наконец отоспаться. Все равно мы больше ничего не могли выяснить, пока через два-три дня не рассосется огромный рубец.
Сегодня утром на корабле царило всеобщее ликование: Гвен встретил Тристана, блуждавшего в лабиринте коридоров. Вся команда тут же собралась вокруг него; у нас будто свалилась с плеч огромная тяжесть. Но Тристан показался мне словно одурманенным; кроме того, он весьма смутно помнил о случившемся. Поскольку он выглядел совершенно здоровым, мы накормили его и отправили спать. Очевидно, какой-то из коридоров своевременно выпустил его из заточения, иначе он мог бы задохнуться. Напряжение отпустило нас.
Вскоре после этого я отправился проверить состояние отечной ткани. Отек едва начал спадать; еще ни один коридор не был абсолютно доступен, ни одна каюта не освободилась полностью. Обходя зону разрушений по периметру, я попытался представить медленный процесс восстановления целостности мембран. В толще стенок вокруг поврежденного участка можно было угадать положение вздувшихся вен, по которым к растущим тканям доставлялись вещества и энергия. Прикладывая руки к мягкой выпуклой поверхности, ограничивавшей зону повреждений, я ощущал тепло и легкую пульсацию работающей плоти. Вообще-то никто из нас не представлял весь процесс функционирования корабля, и это неведение лежало в основе почтительного, едва ли не религиозного преклонения членов экипажа перед своим кораблем. Конечно, важнейшие жизненные процессы были подробно описаны в справочниках, но вся детальная информация была закодирована в генах, контролирующих развитие корабельного организма. В этом кодировании и заключалась основная задача строителей на орбитальных верфях, где закладывались и создавались корабли, предназначенные для роения человечества на огромных просторах космоса. На микроуровне клетки тканей корабля работали точно так же, как в любом живом организме. Создание культур этих тканей и отдельных органов — дело работников довольно низкой квалификации, и в ней нет ни малейшей таинственности. Но вот при переходе к макроуровню мы очень плохо представляли, как организуется жизнедеятельность всего организма.
Раны почти залечены, так что все помещения корабля снова стали доступны. Конечно, это не совсем прежние помещения; кое-где в перегородках улавливается слоистость, свидетельствующая, что они сомкнулись на месте бывшей каюты. Потребовалось немало часов, чтобы из аварийных стенок высвободить предметы мебели и приборы, еще не полностью переработанные плотью корабля. В центральной зоне удара видны гладкие блестящие мембраны, явно выращенные из нового материала. Нам удалось найти метеорит, уже доставленный к наружной оболочке и частично переработанный клетками-фагоцитами. На полную его утилизацию уйдет много недель, и его вещество будет в конце концов доставлено по транспортным артериям в переднюю часть корабля, где хранятся материалы, предназначенные для повторного использования. В общем, все пришло в порядок, и жизнь на корабле вернулась к своему обычному однообразному течению.
Однажды вечером, когда я бродил по восстановленным помещениям, мне показалось, что на одной из перегородок осталось ненормальное вздутие. Сначала я подумал о куске метеорита, но корабль пока еще не начал перерабатывать его, и он оставался таким, каким был в момент удара. В то же время, это не могла быть деталь обстановки каюты, потому что стенка давно определила бы инородное для нее тело и избавилась бы от него. Из чистого любопытства я сходил в медблок за эхографом. И, наверное, зря: давно уже я не испытывал такого ужаса. Вглядевшись в экран, я увидел скелет. И когда я проверил сохранившийся рядом со скелетом опознавательный жетон, все сомнения исчезли — это мог быть только Тристан.
Я тут же разбудил Янника и Гвен. Встревоженные моим безумным видом, но еще ничего не понимающие, они последовали за мной. Я объяснил им все только после того, как мы добрались до места. Разумеется, они не могли поверить мне сразу, но когда я включил эхограф и они увидели содержимое вздутия… Словно оцепенев, мы долго стояли вокруг прибора, пытаясь сообразить, что делать в этой ситуации. Естественно, мы прекрасно представляли, что все, находившееся в пострадавших каютах — включая оказавшегося здесь члена команды, — было поглощено разросшейся тканью и закапсулировано. И теперь стенка перерабатывала тело Тристана.
Но тогда кем было существо, представшее перед нами в его облике?
Поскольку ни один из нас не мог придумать разумного объяснения, мы решили созвать утром общий Совет. Пока же мы, не поднимая шума, заперли снаружи каюту, в которой находилось существо, выдававшее себя за Тристана. Да, ситуация была далеко не стандартной и очень тревожной.
Остаток ночи я так и не заснул; уверен, что Янник и Гвен тоже не смогли сомкнуть глаз.
Утреннее собрание не смогло прийти к какому-нибудь разумному заключению. Мы пригласили на Совет и «Тристана», который никак не мог понять, в чем его обвиняют. Он был ошеломлен тем, что его считают обманщиком, самозванцем. Я попытался влезть в его шкуру: вот я вернулся к своим, а они встретили меня шквалом ненависти. Но в то же время я хорошо понимал, что это создание не может быть Тристаном, ведь мы нашли останки нашего друга. И пока мы не разберемся, откуда существо появилось и каковы его намерения, оно будет представлять для нас опасность, тем более страшную, что природа ее и цели совершенно непонятны.
После бурных и бесплодных дискуссий самозванец был сослан в каюту и заперт на ключ, а мы продолжили расследование.
Мы не находим объяснения случившемуся: все испытания только подтверждают, что это пропавший член экипажа. В то же время у нас нет сомнений, что обнаруженный в стенке скелет принадлежит Тристану. Над нашим благополучным мирком веет ветер безумия.
Я заставил «Тристана» повторить свой рассказ множество раз. И каждый раз слышал одно и то же: он был разбужен страшным толчком, поскольку находился недалеко от места удара. Едва он вскочил на ноги, как стенки кабины внезапно сомкнулись вокруг него. Он помнит сплошной мрак, охвативший его ужас, когда он понял, что оказался замурованным, затем нехватку воздуха, постоянно усиливавшееся давление стенок… В этом сумбурном повествовании трудно было отделить реальные события от воображаемого кошмара. Окончание рассказа тоже всегда оказывалось одним и тем же: в почти бессознательном состоянии он инстинктивно пытался куда-то ползти и неожиданно оказался в освещенном коридоре. Надо заметить, что во многом это совпадает с тем, что нам рассказывал Фредерик после столкновения корабля с метеоритом.
Все это вызывает у меня сильное беспокойство, и я решаю немедленно проверить едва оформившуюся гипотезу. Я отправляюсь по внешнему коридору к двигательному отсеку и пытаюсь найти место, где несколько недель назад во время подобного происшествия оказался Фредерик. Тогда мы столкнулись с небесным телом гораздо меньших размеров, поэтому никому не пришло в голову внимательно изучить место удара. Но корабль, как это бывает при любом повреждении, отреагировал стандартно, и Фредерика едва не задушила разрастающаяся плоть корабля. Внимательно осматривая коридор, я все же обнаружил в одной из перегородок небольшое вздутие, гораздо менее заметное, чем в случае с Тристаном. И я знал заранее, какая находка меня ждет.
Вот уже несколько суток я живу с помрачившимся сознанием, словно в страшном сне, превратившемся в реальность. После того, как я обнаружил скелет Фредерика, о чем никому пока не рассказал, я принялся, словно в исступлении, зондировать перегородки и стенки коридоров по соседству с местами, пострадавшими во время предыдущих столкновений. И во многих случаях мне удается совершить очередное зловещее открытие: я увидел скелеты Марианны, Изабеллы, Патрика и самого Янника… К счастью для рассудка, я воспринимаю происходящее почти без эмоций, так как почти уверен, что нахожусь за пределами реальности…
Чем дальше я отступаю во времени, тем сложнее идентифицировать останки: судя по всему, они медленно перемещаются внутри стенок к передней части корабля и при этом постепенно рассасываются.
В итоге я прихожу к страшному выводу: большинство членов экипажа — куклы, заменившие настоящих людей. Но откуда они берутся? Почему никто из них ничем не проявил себя на Совете, когда я впервые сообщил о своей жуткой находке? Кто и с какой целью состоит в сговоре, в результате которого закапсулированные плотью корабля члены экипажа снова появляются на свет?
Сегодня наступил пятый день после аварии. Похоже, я просто погряз в безумии: мне удалось обнаружить второй скелет Тристана. Я все хуже и хуже понимаю происходящее; в моей голове вместо мыслей — отвратительная каша. Что — вернее, кого — на корабле нужно считать фальшивкой? Членов экипажа? Скелеты в стенках? Или дело в том, что я просто перестал адекватно воспринимать окружающую обстановку? Я не могу избавиться от преследующего меня страха, от постоянной дикой головной боли. Что касается реальности нашего существования на борту корабля, то мне с потрясающей ясностью представляется: всё окружающее — сплошная чудовищная иллюзия. Мне становится чертовски неуютно внутри корабля, еще недавно такого надежного, а теперь превратившегося в логово враждебных человеку зловещих тайн. И я не понимаю, что означают странные взгляды встречающихся мне в коридорах членов команды. Знают ли они то, что знаю я? Нужно сказать, что отныне к моей конспиративной деятельности добавляется подозрительное отношение ко всем остальным, и это, наверное, не может не бросаться в глаза. Но я не доверяю своим собственным впечатлениям и продолжаю расследование в передней части корабля, стараясь не попадаться на глаза остальным членам команды.
Вот и все. Я должен был заподозрить подобное с самого начала. Не понимаю, почему я не подумал о таком, не увидел в очередном кошмаре? Может быть, с самого первого дня я искал именно это, хотя и неосознанно?
Я сижу на полу, привалившись к перегородке, не в состоянии пошевелиться, с выступившими на лбу крупными каплями пота. На стенке напротив меня незначительный, едва заметный бугорок. Это я. Или, точнее, жалкие остатки моего скелета. Они почти неопределимы, но жетон цел, и сомнений не остается. Это я. В моей голове клубится абсолютная пустота, и я покорно отдаюсь волнам нахлынувшего безумия.
Только через несколько часов я пришел в себя настолько, что смог встать и дотащиться до своей кабины, где рухнул инертной массой на койку.
Через двенадцать часов беспокойного, наполненного кошмарами сна и нескольких часов размышлений я встал с созревшим в голове планом. В конце концов, я должен знать точный ответ на все вопросы. После небольшой подготовки я, словно сомнамбула, потащился к передней части корабля, к устройствам рециклирования. Мы очень редко забредаем сюда, потому что здесь нет ни требующих внимания механизмов, ни жилых помещений. Почти все пространство внутри наружной оболочки, за исключением нескольких узких туннелей, занимает живая плоть корабля. Я еще не знаю, что именно ищу, но уверен: я сумею обнаружить нечто крайне важное, ведь именно здесь сходятся все каналы, пронизывающие толщу наружных и внутренних стенок и перегородок. Я проникаю в главный коридор и устраиваюсь как можно удобнее — ожидание предстоит долгое.
В назначенный час оставленное мной перед дверью в каюту Тристана устройство сгенерировало мощный электрический разряд, что привело к быстрому схлопыванию стенок его каюты. Можно было не сомневаться, какая судьба ожидала ее единственного обитателя, застигнутого врасплох во время сна. Теперь мне оставалось только выяснить, произойдет ли все так, как я предполагал.
Несколько часов промучившись сомнениями, я заметил, что потолок и стенки коридора, в котором я находился, начали проявлять признаки активности. Уже через несколько минут вся масса корабельной плоти вокруг меня медленно запульсировала, и температура в коридоре заметно повысилась. Несмотря на естественный в этих условиях страх (ведь корабль явно не осознавал моего присутствия, и со мной могли произойти любые неприятности), я не мог не восхищаться его мощной реакцией на случившееся.
Пульсации, то ненадолго затухавшие, то возобновлявшиеся с новой силой, продолжались до позднего вечера, и все это время я не покидал своего наблюдательного поста.
Наконец судороги корабельной плоти затихли. В стенке напротив возникло углубление, сначала совсем небольшое, но быстро превратившееся в неправильной формы впадину, на дне которой просвечивала неясная темная масса; вскоре из нее появились сначала пара беспорядочно двигавшихся рук, а затем голова и туловище Тристана, неуклюже старавшегося выбраться наружу. В общем, все произошло именно так, как я и предполагал, хотя и боялся поверить самому себе. Я оказался свидетелем рождения нового Тристана, неизвестно какого по счету за все время нашего путешествия.
С печальной улыбкой я повторяю про себя неумолимый закон, определяющий бытие человека в пределах нашей микровселенной: корабль идеально играет роль ангела-хранителя, надежно обеспечивая достижение цели нашего путешествия. За гибелью любого члена команды немедленно следует его регенерация, и процедура происходит настолько часто, насколько это вызывается необходимостью; обеспечиваемая таким образом сохранность членов команды не требует дополнительных технических мер по их защите. Думаю, что то же самое происходит на всех других органических кораблях.
Но можно ли быть уверенным, что на пока еще далекой планете, цели нашего путешествия, действительно высадятся представители рода человеческого, предпринявшего грандиозную попытку заселения Галактики?
Мишель Демют (Жан-Мишель Ферре)Цефеида
Торазо осторожно вошел в комнату, и массивная стенная панель бесшумно скользнула на свое место за его спиной. Усевшись в изголовье постели Мюрелки, он включил запись. Все, что будет сказано здесь, необходимо тщательно зафиксировать и сохранить для архивов. Даже если Мюрелки свихнулся. Впрочем, Торазо в это не верил. — Мюрелки! Навигатор медленно открыл глаза. Он выглядел гораздо лучше, чем тогда, когда его доставили в госпиталь два дня назад. Его раны почти полностью зарубцевались, и даже левый глаз казался почти здоровым.
Он бледно улыбнулся Торазо.
— Никак, инквизиция пожаловала? — поинтересовался он.
— Совершенно верно, — сдержанно ответил Торазо. — Однако наша организация не собирается докучать вам. Мы вам верим.
Сомнение скользнуло по лицу Мюрелки, но спустя мгновение его взгляд просветлел.
— Господи, — наконец прошептал он, — надеюсь, что вы не шутите, офицер.
— Я не шучу. И кроме того, я не офицер.
— Кто же вы?
— Я сотрудник Службы космической картографии.
— А, понимаю… Было бы странно, если бы ваши люди не попытались сунуть нос в эту историю.
— Именно это мы и сделали, — сухо заметил Торазо.
— И все же вы верите мне?..
Сотрудник картографической службы посмотрел в окно, занимавшее почти всю стену. Далеко внизу простиралась к горизонту фиолетовая поверхность океана, покрытая морщинами волн, разбивавшихся фонтанами брызг о мозаичную стену набережной Шелдрон-порта. Жгучее летнее солнце Шелдрона пылало на гребне каждой волны, на каждом прозрачном камне, множество которых усеивало узкую полоску пляжа.
— Хотелось бы, чтобы вы тоже верили нам. Во всей этой истории важно не то, насколько правильно вы вели себя. Главное — это понять, что представляет собой планета Лиры.
Мюрелки тихонько присвистнул. Глубоко ввалившиеся глаза и резко бугрившиеся на лице скулы выдавали огромную усталость. Торазо подумал, что навигатор страдает не столько от физических, сколько от моральных мучений.
— Хорошо, господин инквизитор. Меня устраивает наш договор. Значит, вы хотите, чтобы я повторил свой рассказ?
— Я должен буду записать его. Мюрелки закрыл глаза.
— Это случилось две недели назад, — начал он. — Наш корабль, который я пилотировал вместе со вторым членом экипажа, младшим навигатором Люшем, приблизился к планетной системе звезды PP-Лиры. Среди целого выводка планет, болтавшихся вокруг центрального светила, только одна представляла некоторый интерес. Ваша служба, господин инквизитор, уже побывала в этой системе, и по поводу планеты компьютер выдал: «Жизнь отсутствует. Богатые ресурсы».
Именно такую планету и искали мы с Люшем — без зверья, без надоедливых насекомых, но зато с большими залежами полезных ископаемых. Видите ли, мы с Люшем давно образовали небольшую, но дружную команду свободных навигаторов. Такая работа дает неплохую прибыль — могу сказать вам, что сейчас на моем счету в Межзвездном банке находится довольно круглая сумма…
Так вот, мы с Люшем посадили корабль на эту самую планету… Как там ее? Кажется, PP-Лиры-VIII, как вы ее называете.
Атмосфера на поверхности оказалась пригодной для дыхания. Когда мы выбрались из корабля, меня поразило сходство окружавшего нас пейзажа с марсианской пустыней. Правда, небо над головой больше походило на земное. В общем, было очень холодно, но дышалось легко. Что касается окрестностей, то, насколько хватало глаз, простиралась волнистая равнина, покрытая небольшими дюнами из мелкого серого песка; впадины между дюнами были заняты миниатюрными озерцами или прудами; в их неподвижной воде четко отражались облака. Все это вы можете увидеть на снимках, которые сделал Люш… Точнее, могли бы увидеть, если бы свидетельства уцелели вместе с ним.
За те два часа, в течение которых мы находились на поверхности планеты, я почти закончил анализ песка. Должен признаться, состав песка оказался весьма сложным, что породило у нас определенные надежды. После этого Люш решил проанализировать состав воды — так, на всякий случай. Он взял довольно громоздкий прибор, я нагрузился склянками для проб, и мы направились к соседнему водоему.
Неожиданно нас ослепила сильная вспышка — я даже подумал, что в небе над нашей головой что-то взорвалось. Но это пробудилось солнце. Если до сих пор оно было желтовато-белым и ничем не отличалось от земного, то сейчас внезапно, без малейших предупреждений, ярко вспыхнуло, превратившись в огромную голубую звезду класса Веги или Денеба. Яростный поток света залил всю планету. Песок под нашими ногами почернел, над прудами заклубились испарения.
Мы почувствовали, что вот-вот зажаримся. Я помню, что Люш был немного дальше меня от корабля в тот момент, когда мы бросили все свое снаряжение и кинулись назад.
Пробежав несколько шагов, я услышал отчаянный крик Люша, обернулся… и оцепенел от изумления. Из луж и прудов во все стороны устремились пучки тонких гибких нитей. Извиваясь, словно змеи, они тут же переплетались, образуя что-то вроде розовых клубков или чудовищных лимфатических узлов, отвратительно пульсировавших, словно вывалившиеся из распоротого живота внутренности. Не успел я полностью осознать представшую моим взорам картину, как Люш взлетел высоко над землей, оказавшись в тисках обвившихся вокруг него нитей. Сокращаясь, они тянули Люша к пруду, тому самому, из которого мы хотели взять пробы воды для анализа.
Не знаю, что случилось со мной, но я дико заорал и как безумный кинулся к кораблю. Упругие тонкие нити-щупальца со всех сторон устремились ко мне; они хлестали меня по ногам, по лицу, пытались обвиться вокруг тела, обжигая при этом кожу, словно крапива.
Люш продолжал дико кричать; он замолчал только после того как я нырнул в открытый люк корабля, словно успокоился за мою судьбу. Что касается местности, то она превратилась во что-то ужасное. Окрестности, только что совершенно мертвые, буквально ожили. Из каждого водоема продолжали вытягиваться нити, извиваясь и переплетаясь, словно в яростной схватке. На них возникали большие розовые шары, пульсировавшие, сливавшиеся или распадавшиеся на части. Из песка к небу устремлялись стебли растений, которые тут же покрывались листвой и цветами. Цветы мгновенно распускались в слепящем свете солнца; в их чашечках копошились какие-то нелепые создания, которые явно не были насекомыми, и все это…
Через несколько минут я взлетел; голова у меня шла кругом, перед глазами все плыло в розовом тумане, как бывает при сильном опьянении. Последнее, что я успел разглядеть на обзорном экране рубки управления — это густая чаща коричневых стеблей, увенчанных уродливыми наростами, громоздившимися друг на друга, словно кто-то пытался построить из них Вавилонскую башню…
Мюрелки замолчал. Он упорно смотрел в окно на мирный пейзаж Шелдрона широко раскрытыми глазами, словно перед ним все еще мелькали жуткие картины ожившей планеты.
— Мюрелки, — после некоторого колебания обратился к нему Торазо, — знаете ли вы, что такое солнце PP-Лиры, с точки зрения астрофизики?
— Ну, это то, что называют цефеидой, верно?
— Правильно. Это звезда, уровень светимости которой может резко изменяться через определенные промежутки времени. Для PP-Лиры период колебаний составляет около 350 часов. Спокойная бледно-желтая звезда через каждые 350 часов вспыхивает, превращаясь в голубого монстра, затем через некоторое время снова успокаивается и возвращается в исходное состояние.
— Понимаю, — кивнул Мюрелки. — Именно это и произошло, когда мы находились на планете.
— Да, именно так все и случилось. — Торазо встал, выключив записывающее устройство. — Видите ли, для нас очень важен ваш рассказ, потому что вы с Люшем оказались первыми людьми, посетившими одну из планет звездной системы подобного типа. Можно сказать, что вам просто не повезло — вы могли улететь с планеты до начала вспышки, и с вами ничего не случилось бы… Видите ли, Мюрелки, мы хорошо понимаем, что свет — это сама жизнь. Когда на планету обрушились потоки яростного света PP-Лиры, жизнь на поверхности планеты мгновенно проснулась от летаргического оцепенения. Она пробудилась, чтобы просуществовать несколько часов, обеспечить продолжение рода и снова заснуть. Случайно получилось так, что наш разведывательный корабль побывал на планете во время периода низкой светимости звезды. Планета находилась в состоянии сна и была отнесена к классу безжизненных…
— Интересно, всегда ли просыпающаяся через небольшие промежутки времени жизнь одна и та же?
— Скорее всего, нет. Мюрелки задумался.
— Впрочем, это неважно, — пробормотал он. — Главное, что Контрольная служба не захотела поверить, что я не убивал Люша…
— Теперь поверит. Кроме того, чтобы не повторялись подобные трагедии, службе придется сделать соответствующие выводы.
Навигатор уставился на картографа-инквизитора.
— Скажите, — медленно произнес он, — эта жизнь, которая то появляется, то погибает… Может ли случиться так, что однажды она уцелеет?
— Для этого, — ответил Торазо, — нужно, чтобы солнце PP-Лиры осталось в состоянии наибольшей светимости достаточно продолжительное время.
Мюрелки промолчал. Казалось, его охватило странное оцепенение.
Он уставился в окно остекленевшим взглядом и перестал реагировать на слова инспектора. Он не пошевелился даже тогда, когда тот ушел, попрощавшись и пожелав навигатору быстрейшего выздоровления.
Торазо передал свой рапорт Генеральному Штабу, а тот, в свою очередь, отправил его в Центр, на Землю. Потребовалось не больше месяца на то, чтобы выработать особое положение о планетных системах с цефеидами в качестве центрального светила. Согласно этому положению, всем кораблям запрещалось приближаться к звездам подобного типа; в окрестностях всех известных на данный момент цефеид были размещены радиомаяки, преграждавшие доступ к ним.
Однажды Торазо, находившийся на борту патрульного крейсера «Патрик-1», увидел мигающий огонек на одном из контрольных экранов. Он тут же вызвал пункт управления капитана.
— Придется отправиться к PP-Лиры, — проворчал тот. — Чей-то корабль пытается прорваться к звезде.
На протяжении трех суток «Патрик-1» набирал скорость, устремляясь для перехвата нарушителя к цефеиде. За это время она ни разу не вспыхнула, чтобы затмить своим светом все окрестные звезды.
Следя за нарушителем через иллюминатор, Торазо вспомнил о Мюрелки и его несчастном спутнике Люше. В его душе зародилось неясное подозрение, и он бросился к корабельным архивам, постоянно связанным с архивами Центральной базы, и на несколько часов закопался в них. Вскоре он выяснил, что Мюрелки, быстро поправившись, улетел с Шелдрона, чтобы продолжить уже в одиночку тяжелый труд изыскателя. В электронной памяти машины было зарегистрировано и то, что во время коротких посадок на Ахернаре-Ш и Люгдране-IX Мюрелки говорил что-то очень странное о космических богах и, кажется, даже сравнивал себя с ними.
Подозрения Торазо сначала перешли в уверенность, затем сменились страхом. Кинувшись к иллюминатору, он напряженно следил, как за толстым броневым стеклом быстро растет охристый полумесяц восьмой планеты PP-Лиры. Справа от зловещего серпа микроскопической искоркой поблескивал корабль-нарушитель. Он обогнул планету и сейчас направлялся в сторону центрального светила системы, заметно увеличивая скорость.
С тревожно бьющимся сердцем агент Службы космографии поспешил в рубку управления. Через несколько минут послышался голос. Это был Мюрелки.
— Приветствую вас, бдительные патрульные. На этот раз вы немного опоздали.
Торазо вышел на связь:
— Мюрелки! Мюрелки! Это я, Торазо! Помните Шелдрон? И наш разговор в больнице?
В ответ раздался смешок:
— Какая счастливая случайность, господин инквизитор! Что ж, мне остается только поблагодарить вас…
— Что вы здесь делаете, Мюрелки?
— Я не Мюрелки! Точнее, уже не Мюрелки. Вы говорите с только что родившимся космическим божеством.
— Не говорите глупостей! Немедленно прекратите движение!
— О нет, господин инквизитор. Мой корабль не остановится, пока я не доберусь до светила.
— Мюрелки! Нет! Неужели вы собираетесь…
— Я собираюсь нырнуть в этот газовый шарик, который вы называете светилом PP-Лиры, господин инспектор, нырнуть вместе со своим кораблем и грузом в его трюмах. Возможно, вам будет интересно узнать, что я погрузил на корабль? Там много любопытного — например, богатая урановая руда, отработанное ядерное топливо… А помните ли вы, что сказали тогда, на Шелдроне? Вы сказали, что если светимость цефеиды останется на максимальном уровне, то жизнь на планетах системы может сохраниться, не переходя в фазу сна.
Торазо не смог ответить.
Ему казалось, что стенки каюты сдвинулись, сжав его тело в стальных тисках.
— Теперь вы понимаете мой замысел? — продолжал Мюрелки. — Мой корабль с его грузом радиоактивных материалов послужит своего рода спусковым механизмом для цепной реакции на солнце. Оно вспыхнет как всегда, но на этот раз не погаснет, и жизнь на планете не только сохранится, но и будет развиваться.
— Мюрелки! В Галактике и так хватает планет, богатых жизнью! И совсем не нужно быть богом, чтобы сделать то, что вы задумали!
Торазо отключил микрофон и обратился к капитану:
— Мы можем перехватить его?
— Нет, он успеет раньше добраться до светила.
— А если попытаться остановить его ракетой?
— У нас на борту нет субсветовых ракет.
Торазо понурил голову. Из динамика раздался звенящий от напряжения голос Мюрелки:
— Прощайте! Надеюсь, вы останетесь понаблюдать за спектаклем, господин инквизитор?
— Мюрелки! Мюрелки, вернитесь! Вы сошли с ума! Поймите, вы больны, но если вы вернетесь, мы вылечим вас…
Вместо ответа послышался негромкий смех, в котором одновременно прозвучали растерянность и злорадство. Передача прекратилась. Торазо судорожно защелкал тумблерами.
— Бесполезно, — проворчал капитан, — он уже отключился.
— Что мы можем сделать?
— Повернуть назад, и чем быстрее, тем лучше. Когда он врежется в солнце, зрелище будет не для слабонервных.
«Патрик-1» описал крутую дугу и рванулся в сторону от цефеиды.
Торазо прилип к иллюминатору, вцепившись побелевшими от напряжения пальцами в его окантовку. За толстым стеклом беззвучно переливалось бездонное черное пространство, усеянное пылающими точками звезд.
Внезапно чудовищная вспышка охватила весь космос. На месте PP-Лиры быстро вспухал гигантский ослепительно голубой шар, очаг вырвавшейся на свободу бешеной энергии.
— Выдвинуть защитные панели! — закричал капитан.
Торазо попросил вывести на обзорный экран увеличенное изображение поверхности восьмой планеты.
— Смотрите! — потрясенно выдохнул капитан.
Едва свет центральной звезды достиг желтовато-охристой поверхности планеты, как на ней все ожило.
Пятна нечетких очертаний шевелились, расползались, сливались в один сплошной покров; вверх устремились гигантские колонны, судорожно изгибавшиеся, переплетавшиеся, создававшие фантастические дворцы, которые тут же рушились и снова воздвигались; в считанные минуты вокруг планеты образовалась шевелящаяся оболочка из нагроможденных друг на друга фантастических образований.
— Мюрелки добился того, чего хотел, — потрясенно прошептал Торазо. — Взгляните на солнце!
Светило PP-Лиры сияло на фоне черного бархата невероятно ярким голубым бриллиантом, лучившимся стабильным ровным светом.
— Вы полагаете… Вы думаете, что она навсегда останется такой? — спросил капитан.
— Можете не сомневаться…
Жизнь на восьмой планете продолжала развиваться. Ее поверхность уже была покрыта подобиями гигантских городов, циклопических мегалополисов, из сердцевины которых в космическое пространство фонтанами взлетали все новые и новые побеги, рассыпая во все стороны облака сверкающих на солнце спор. Торазо подумал, что никакие попытки сравнения не дают ни малейшего представления о буйстве жизни на восьмой планете, настолько величественным и грандиозным было происходящее; ничего подобного до сих пор не знало не только человечество, но и сама Вселенная.
Неожиданно получившая свободу биологическая эволюция, вырвавшаяся из цепей мрака, происходила с головокружительной, безумной скоростью на глазах у потрясенных наблюдателей.
То, на что на Земле и других планетах потребовалось много миллионов лет, здесь свершалось за какие-то минуты благодаря непрерывному могучему потоку световой энергии. Тончайшие побеги рванулись с поверхности планеты, почти мгновенно пробили тонкую пленку атмосферы и устремились в бездны космического пространства.
— Великое Солнце! — пробормотал Торазо. — Эта жизнь… Ей всего несколько минут, а она уже начала завоевывать космос!
— Нужно скорей убираться отсюда, пока она не взялась за нас! — истерично закричал капитан.
Пока «Патрик-1» набирал скорость, они еще успели разглядеть, как светящиеся нити устремились к находившейся по соседству седьмой планете.
— Мне кажется, — медленно произнес Торазо, — что мы встретились с самым серьезным соперником человечества за всю его историю. — Он повернулся к капитану. — Вы видите, чего уже достигла эта жизнь? И это только начало. Невозможно представить, чего она достигнет даже через несколько часов… А что будет через дни? Через месяцы и годы? Будет ли у этой эволюции конец, и какой? — Его голос задрожал и оборвался. С побледневшими лицами Торазо и члены команды корабля продолжали, словно завороженные, следить за неудержимым победным взрывом жизни.