Она должна была уйти. Из дома... но у меня случился чертов припадок. Болезненный чертов булькающий звук вырвался из моего горла, когда я пересек комнату и собрал папку. Я выбежал из квартиры и на улицу, к тому, что должно было быть грузовиком Кроу.
Дав адреналину и ненависти, черт возьми, подпитать меня, я выехал с парковки. Мне потребовалось пять минут, чтобы понять, где я нахожусь. Дождь хлестал, как ливень, падающий с неба. Дорога впереди расплывалась, а слезы текли по моему лицу. Сигналы гудели, а тормоза визжали, когда я проезжал по улицам и автострадам.
Я ехал и ехал, пока не проехал приветственный знак города, который я хотел стереть с лица земли. Я проехал по улицам, где жили люди, убившие мою семью, одним махом увез всех нахуй.
К тому времени, как я приблизился к своему старому дому, я заметил, что на деревьях нет ни одной чертовой птицы. Я всегда замечал, что птицы никогда не поют, когда рядом витает смерть. Единственным звуком был рев двигателя грузовика.
Мое сердце забилось слишком быстро, когда я завернул за угол, и передо мной появились остатки моего детства. Боль, которую я никогда не чувствовал раньше, врезалась в мою грудь. Она несла тяжесть шаровой молнии, когда она раздробила мои ребра и раздавила мое сердце. Я забуксовал, чтобы остановиться, шины скользили по мокрой грязи. Лужи дождевой воды растеклись в лужи на том, что раньше было тропой к крыльцу. Дождь слишком быстро затмил вид из лобового стекла. Дрожащими руками я открыл дверь и шагнул в бурю. Впереди раздался гром. Вдалеке сверкнула молния. Грозовые тучи нависли над головой, и, глядя на бушующее небо, я мог думать только о том, почему той ночью не мог пойти дождь?
Мои ноги спотыкались на скользкой земле, когда я шел к гниющей поленнице — всему, что осталось от моего дома. Дождь и ветер хлестали меня по лицу, хлестали по моей изломанной коже, словно кожаные хлысты. Я едва удерживал равновесие, карабкаясь по неровной земле. Я с трудом мог смотреть вперед, вид дома расплывался. Я не был уверен, было ли это из-за бури или из-за слез, затопивших мои глаза.
Я не знала, куда иду и где остановлюсь, но этот выбор был у меня отнят, когда я поскользнулась и ударилась коленями о землю.
Мое тело упало вперед. Мои руки погрузились в землю, мои пальцы стали ситом для грязи, смешанной с пеплом. Я закрыл глаза, дыша. Просто трахаясь, дыша, пока воспоминания одно за другим проносились в моей голове. О более счастливых временах. О печальных временах и о ночи, когда это место горело, как ад на земле. Ад, наполненный ненавистью к неизвестному — к другому и непонятому.
«Мама», — прошептала я в порывистый ветер. «Папа». Мой голос потонул в раскате грома. «Прости», — прохрипела я, и мои падающие слезы смешивались с каплями с неба.
Я посмотрел на сгоревшее дерево. Я не видел их тел. Коронер сказал, что от них остались только кости. Мой дедушка забрал останки моей мамы и похоронил их на своей земле. Мои пальцы сжались в грязи, когда гнев сжал кулаки. Моего папу похоронили вместе с остальными. У меня не было ни крошки денег. Нечего было заплатить за похороны.
Мои родители, которые все пережили вместе — сражались вместе, любили вместе, вместе умирали, — не получили того единственного, что было их божественным правом.
Отдыхать вместе.
Никакой могилы, чтобы я мог с ними поговорить. Никакого держания за руки, когда они шли к лодочнику и переходили на Елисейские поля. Просто сожженные кости и зубы, разделенные, разорванные на части, вопреки той секунде, когда моя мама увидела моего папу напротив того джаз-бара в Новом Орлеане.
«Мне жаль». Я опустил голову к земле, в безмолвной молитве. Молитве о том, чтобы где бы они ни были, они могли меня услышать. Услышать, как жаль их сыну, что его болезнь заставила их умереть, и все из-за того, что он опоздал домой. «Мне так жаль», — крикнул я громче, подняв глаза, чтобы не увидеть ничего, кроме сгоревшего дерева и обугленных гвоздей. Перебирая руками, я пополз вперед и обшарил обломки. Я схватил все куски дерева, которые все еще были целы, и сложил их у своих ног. Собрал столько гвоздей, сколько смог. Я не думал; я просто позволил своим рукам начать строить. Используя жесткую, короткую доску в качестве молотка, я вбил длинный кусок в землю. Затем, положив еще одну горизонтально, я использовал доску, чтобы забить гвозди в импровизированный крест. Я сделал то же самое со вторым, игнорируя свои порезы, которые открывались и лились кровью.
Запыхавшись и ослабев, я откинулся назад и уставился на почерневшие деревянные кресты. Я боролся с комом в горле, вытаскивая нож из разреза и начиная резать дерево. Я захлебнулся гребаной болезненной яростью, которая вырывалась из моего рта с каждой буквой.
Мой нож упал на землю, и я уставился на слова. « Мама » было выгравировано на одном. « Папа » было выгравировано на другом. Под обоими именами я нацарапал: « Любовь не видит цвета. Только чистые сердца » .
«Я люблю тебя». Я протянул руку и провел пальцами по неровному дереву. Я закрыл глаза. «Я так сильно скучаю по вам обоим». Мое лицо сморщилось. «Я не знаю, как это сделать». Я глубоко вздохнул. «Как, черт возьми, быть с ними, когда в мире есть такие ублюдки, как те, которые сделали это с тобой». Я сглотнул. «Я не могу спасти их от Ку-клукс-клана. От власти белых... от людей, которые никогда не поймут — не хотят понимать. Я не знаю, как, черт возьми, выкинуть все это из моей головы...» Моя голова упала вместе с руками. Я был измотан. Я вдохнул и выдохнул, а затем признался: «Я не знаю, как быть собой . Я понятия не имею, кто я вообще такой».
Тишина ответила мне; это, и грохочущий шторм наверху. Покачиваясь от усталости, я лежал перед единственной семьей, которая у меня была в мире. Я закрыл глаза и сдался темноте.
Я даже не почувствовал дождя.
Я даже не почувствовал холода.
Я ничего не чувствовал, кроме утешительного мертвого чувства безнадежности. И чувство, что с этими двумя крестами и их именами, написанными на дереве, я не один.
Я просто не мог больше выносить такое одиночество.
Глава четырнадцатая
Ковбой
Солнце разбудило меня, его яркие лучи заставили меня вздрогнуть. Я застонал, мое тело ныло от последних нескольких дней, а мой желудок урчал, требуя еды и кофе. Теплое тело прижалось к моему боку. Улыбнувшись, я приоткрыл глаза и посмотрел на голову на моем плече. Сия все еще спала, положив руку мне на грудь, и ее дыхание дуло мне на шею. Я посмотрел на часы на столе рядом со мной. Черт. Мы проспали весь вечер и всю ночь. Вот что сделает с тобой гребаное похищение в Мексике.
Я оглянулся, чтобы проверить, не спит ли Хаш. Я нахмурился, когда увидел, что его нет. Странное чувство поселилось в моем животе из-за того, каким он был вчера, из-за того, каким он казался после того, как мы оба забрали Сию. Брата явно что-то беспокоило. То, как он торчал у двери спальни, пока Сия плакала, вместо того, чтобы пойти в постель и убедиться, что с ней все в порядке.
Осторожно сняв с себя руку Сии, я выскользнул из кровати. Она застонала, почти просыпаясь, но затем снова устроилась на простынях. Моя грудь чертовски расширилась, наблюдая за ней. Не в силах удержаться, я наклонился и поцеловал ее в плечо. Следы от ножа на ее нижней части шеи заживали. Но цифры были все еще видны, как в тот момент, когда их вырезали. Мои тоже.
Как и на большинство вещей в жизни, мне было пофиг. Ублюдок думал, что сможет опозорить нас этими унизительными числами Ку-клукс-клана. Я собирался носить это дерьмо как чертову военную медаль.
С чертовой гордостью.
Я натянул джинсы и пошёл на кухню. Ничего не было включено. Я проверил кофейник, в котором мы варили цикорийный кофе. Он был холодным. Нахмурившись, я пошёл в спальню Хаша. Там было пусто, покрывала на кровати даже не тронуты. Я начал отворачиваться, но потом заметил, что его тумбочка была немного открыта. Я оглянулся, чтобы убедиться, что Хаша нет поблизости. Всё было тихо, если не считать тихих звуков спящей в моей кровати Сии.
Половицы скрипели под моими ногами, когда я шел к ящику. Я открыл его, и огромный чертов ком застрял у меня в горле, когда я увидел, чего не хватает. «Его фотография», — сказал я себе... а потом мое сердце рухнуло, как чертов камень, когда я увидел его лекарства.
Я выскочил из комнаты и быстро проверил остальную часть дома. Ничего. Черт! Я выскочил из двери и побежал в гараж. «Блядь!» — закричал я. Его велосипед уехал. Сердце колотилось, я полетел обратно вверх по лестнице. Сиа шла из спальни, завернувшись в простыню.
«Ковбой? Что это?» — спросила она, бледная и протирая глаза от сна. Я не винил эту суку. Она побывала в аду и вернулась за последние несколько недель.
«Он ушел». Я пробежал мимо нее в свою спальню. Я накинул рубашку и порезался. Сиа последовала за мной.
«Ушла?» — спросила она, и на ее лице отразилось замешательство.
«Тише». Я бросился в спальню Хаша и схватил его лекарства. Я засунул их в свой порез. Я вошел в коридор и увидел, как Сиа одевается.
« Шер », — сказал я. «Я отвезу тебя к Ки. Мне нужно пойти за Хашем». Потому что я точно знал, куда он пошел. Единственное место, куда, как я знал, он пойдет без меня. Наш гребаный дом. Я всегда знал, что однажды он вернется. Он слишком долго держал в себе слишком много. Сколько может выдержать гребаный брат, прежде чем взорвется? Он никогда не говорил о своих родителях. Или о той ночи. Держит все это в своей голове, позволяя всему этому накапливаться и накапливаться, пока не станет слишком много.
Я заметила бренд Sia «23/2». Лед пронзил меня, словно меня бросило в Срединную Атлантику. Я видела, как он смотрел на наши раны. Я заметила, как он сжимал кулаки, как бледнело его лицо, когда он смотрел на них.
Началась паника. А что, если он сделал что-то действительно глупое?
«Я иду», — сказала Сия, отрывая меня от моей головы. Я сосредоточился на ней. Я открыл рот, чтобы возразить, но она добавила: «Если он ушел. Если он ранен». Она поморщилась, как будто одни эти мысли, черт возьми, убивали ее. «Тогда я иду». Сия взяла меня за руку. «Мы команда. Ты, я и Хаш. И я не собираюсь сидеть на скамейке запасных, потому что у меня есть киска». Мои губы дернулись. Она поцеловала меня в щеку. «Я люблю его. Я люблю тебя. Мне нужно быть там... куда бы мы ни пошл