держит, он такой теплый…
– Ты бы не стала. – Он пожимает плечами, и я понимаю, что он искренне надеется на то, что его догадки верны. Хороший мой… мне так стыдно перед тобой. – Еще тогда в кабинете ты сказала, что не спала бы со мной, если бы у тебя был другой мужик. Потом ты плакала, потому что тебе со мной хорошо. Отталкивать меня у тебя не получается. И вообще я не верю, что ты смогла бы так поступить, Крох. Не такая ты, не верю я, вот и все.
И… все. Все стены, что я когда-то строила, все, что укладывала по кирпичику собственными руками, падает под давлением этих слов и бездонных, полных надежды глаз.
Это невыносимо, правда. Он такой… настоящий! Он такой мужественный! Он такой невероятный, что я почти не верю, что он реальный! Может, я придумала его? Сошла с ума от одиночества, выдумала себе идеального мальчишку, за которым как за каменной стеной и совсем ничего не страшно. Потому что я искренне не понимаю, как можно быть таким в двадцать два года. Это немыслимо.
И слезы опять по щекам льются, хотя плакать вроде не хочется, и стираю их ладошками как обезумевшая, прекратить этот поток не в силах.
Антон тянется ко мне, стирает их большими пальцами, смотрит так пронзительно, что мне еще сильнее грустно становится. Мой мальчик… мой самый понимающий мальчик в мире. Нельзя ничего скрывать от него. Пытаться отгородить его от моих проблем тоже нельзя. Он всю душу мне отдает, а я ногами ее топчу, как ведьма настоящая, но с ним так нельзя! Я возьму эту душу, расцелую, прижму к сердцу и никому никогда не отдам. Он не хочет уходить добровольно, а отталкивать я его больше не в силах. И… может, мы все-таки справимся?
– Расскажи мне, Крох, я ни хера вообще не понимаю, – шепчет Антон, целуя меня в кончик носа, и меня прорывает.
Я ему все рассказываю. Вообще все. Как с Ярославом познакомились, как поженились, как я его с другой девушкой застала, когда Матвею год был. О разводе рассказываю, о том, что он вернулся полтора года назад, о неподтвердившейся беременности, о том, что убежала от него с ребенком на руках и живу теперь на съемной квартире. Я рассказываю, что он ходит за мной, что звонит, в слезах зачем-то упоминаю аллергию на пионы и то, как полчаса чихала, когда Ярослав притащил мне их. Говорю ему, как он приезжал к моей матери, рассказываю, как приехал тогда домой с цветами, а я его выгнала, рассказываю всю правду про этот ужасный поцелуй, говорю, что предложил вернуться за оплату долга, я не утаиваю абсолютно никаких деталей. Я все рассказываю. Потому что… так ведь с любимыми поступают, да?
– Можно я его сломаю? – говорит Антон небрежно спокойно, но вряд ли в нем есть хоть грамм этого ненастоящего спокойствия. У него кулаки и челюсти сжимаются так сильно, что зубы немного скрипят, и я не сомневаюсь, что он действительно хочет сломать Ярослава. И был бы тот сейчас рядом – сломал бы.
– Антош, – сказать нужно, что лучше Ярослава не трогать, потому что проблем тогда не оберешься, потому что связи у этого козла везде есть. Но молчу. Потому что мужчина он, а не мальчик, и сам все понимает прекрасно. И не хочет он, чтобы я его защищала, сам меня защищать хочет, – обними меня лучше, пожалуйста.
Нам все еще сложно, подкосил очень этот случай, и мое неправильное поведение сыграло огромную роль в том, что Антон все еще холоден ко мне. Но он растает, я знаю. И все сделаю для того, чтобы он оттаял. Пора теперь мне добиваться его сердца, кажется…
Он обнимает. Крепко к себе прижимает и в макушку меня целует, и сидим так минут десять, наверное, в тишине и теплоте друг друга. Говорить не хочется, хочется залезть в голову к Антону и услышать, о чем он думает, чтобы понять, насколько сильно я этого мальчика покалечила.
Я ужасная, да? Наверное, да… Но он почему-то до сих пор рядом. А я почему-то очень-очень счастлива.
Поднимаю голову, все затекло уже от неудобной позы, но вылезать из объятий Антона не хочется ближайшую вечность. Я чуть отстраняюсь и кладу ладошку на щеку, поглаживая пальцем колючую чуть отросшую щетину. Ему идет. Но без нее в сто раз лучше.
– Красивый, – шепчу, не сдержав эмоций. Правда красивый ведь.
– Подлизываешься, засранка? – хихикает Антон, а сам жмурится от удовольствия.
Веду пальцем по носу, бровям, перехожу на губы. Улыбаюсь от нежности и трепетности момента. И снова рядом с ним словно нет никаких проблем. Так хорошо…
Тянусь к нему и целую его сама. Каждый раз в груди такой кайф оттого, что первая тянусь… Целую в уголок губ, улыбаюсь, когда Антон не отвечает, а только подставляет губы для моих поцелуев, дразнит, издевается.
Но я целую. Просто чмокаю все его лицо, зацеловываю все раны, как и обещала, и радуюсь, когда вижу, что Антону приятно. Целую и целую, пока он сам не выдерживает. Обхватывает руками голову и целует в губы, снова стирая все плохое, что есть вокруг.
– Я завтра поеду к Матвею, не теряй меня, хорошо? – говорю, отстранившись. Не хочу, чтобы Антон думал, что сбегаю. Хочу, чтобы все знал. – Маме нужно в город поехать, поэтому я буду с ним.
– Когда ты нас познакомишь? – добивает меня.
– Скоро, обещаю тебе!
Целую еще раз в губы и сбегаю, как подросток. Скоро… Обещаю, Антош.
Глава 25Оля
– Ты вообще ничего не ешь, да? Совсем худая стала.
Мама. Она у меня чудо-женщина. Она всегда ворчит на меня, но всегда волнуется и убьет за меня любого. Действительно чудо. Нужно просто привыкнуть к ее характеру, она не такая плохая, как кажется. Накладывает мне целое ведро еды, говорит о том, что я похудела, с самого моего приезда.
Матвей еще спит, он у меня совенок, а мы сидим на кухне, завтракая.
Я правда немного сбросила, хотя сбрасывать мне нечего. Это все нервы и стрессы.
– Нервничаю много, вот и похудела.
– Все болезни от нервов, Оль, ну спокойнее надо быть! Ты из-за долга отца? Давай дом продадим, я не хочу, чтобы ты тянула все это на себе, – говорит мама, прижимая руки к сердцу. Она чувствует себя виноватой, что с долгом отца разбираюсь я. А я искренне не понимаю, как могу сбросить это все на ее плечи и просто жить.
– Мама! Никто дом продавать не будет, Матвею тут очень нравится, ты же знаешь. Тем более ты занимаешься с ним, пока я работаю, так что все честно, мы обе стараемся. Я на днях внесу еще один платеж, мы справимся, хорошо?
Вижу, что мама пытается сдержать слезы, всхлипывает, и я перевожу тему, чтобы ее не расстраивать еще больше. Все произошедшее с отцом очень сильно подкосило ее, и какой бы вредной она ни была, я, конечно, ее не брошу. Она меня никогда не бросала. Когда у меня была травма на гимнастике, она была единственной, кто не бросил меня, заново учил ходить. Я никогда это не забуду.
– Слушай, а у моих старших игра скоро, не хочешь развеяться? Я билеты возьму, думаю, Матвей тоже будет не против, – предлагаю маме. Она, правда, по футболу больше, потому что папа футболистом был, но хоккей ведь тоже круто! Я до последнего не верила, что это дико интересно, пока сама на игру не попала. Фанат внутри вырастает за первый период и рвется наружу радоваться забитым в ворота соперника шайбам.
– Хоккей… – мама хмурится, скептически смотрит. – Не знаю даже, а когда?
– В эту пятницу.
– В эту пятницу у моей крестницы день рождения, а вот Матвея отведи, думаю, ему понравится.
– Что мне понлавится, бабушка? – заходит в комнату сонное чудо, потирая глазки, но, как только видит меня, просыпается сразу, бежит в объятия и запрыгивает на руки, крепко сжимая. Мой котенок. Как я могу позволить себе его расстраивать?
– Так, вы обнимайтесь, а мне ехать пора, – говорит мама и ретируется буквально за пять минут, а мы все это время не отлипаем друг от друга. Матвей, кажется, еще успевает подремать у меня на плече, пока я ношу его на руках, но потом все-таки просыпается окончательно, с улыбкой глядя в глаза. Он очень похож на меня, и я, честно и эгоистично, очень рада, что он почти ничего не взял от Ярослава. Это глупо, возможно, но мне душу греет.
Мы идем умываться, малыш переодевает пижаму, а потом спускаемся на кухню, чтобы завтракал уже Матвей. Человек предпочитает яичницу, не смею ему отказывать.
– Мамочка, а что, бабушка говолила, мне должно понлавиться? – спрашивает Матюша, пережевывая огурец.
– Я работаю с мальчиками, которые занимаются хоккеем. И скоро будет настоящая игра, как по телевизору. Пойдешь со мной?
Глаза ребенка загораются, я без слов понимаю, что он пойдет. Побежит. Полетел бы, если бы была возможность.
– Мама! – вдруг вскакивает он, даже вилку роняет от резкости. – А я тозе хочу быть хоккеистом!
О господи… я роняю ту же вилку, но уже в раковину, когда малыш оглушает таким признанием.
Хоккеистом он быть хочет. Чтобы плечи широкие как дверной проем, а наглости выше крыши? Они все там наглые, уж я точно заметила. Особенно один там… Наглый до ужаса. Сердце своровал, не спросив разрешения, и отдавать не собирается.
– Ты хочешь пойти заниматься хоккеем? – уточняю. Нет, ну вдруг мне послышалось?..
– Хочу, мамочка, хочу! – Матвей хлопает в ладоши и смотрит на меня с предвкушением. – Мозно?
В том и проблема, что «мозно». Но привести Матвея на хоккей равно познакомить его с Антоном. А я хоть и пообещала Антону, что скоро, не думала ведь, что настолько! Я дико боюсь реакции Матвея, а еще, если честно, боюсь, что Антон передумает. Потому что он ведь даже еще Матвея не видел ни разу, как он может быть так уверен, что мы справимся? Скажет, что чужой ребенок – это слишком сложно для него, и… Господи, да я же с ума сойду. Я же только-только успокоилась и приняла все происходящее. Мамочки… мне пора пить успокоительные, у меня крыша едет.
– Можно, котик, – подхожу и целую ребенка в лоб, – а теперь доедай! – говорю, когда он уже пищит от счастья. Я не умею ему отказывать. Нет, конечно, если он попросит что-то плохое или невыполнимое, я, естественно, откажу, но вот когда могу для него что-то сделать – сделаю. Я воспитываю его одна, редкие визиты Ярослава для Матвея просто развлечение, поэтому, конечно, мне хочется делать все для него, чтобы он не чувствовал недостатка любви из-за наличия только одного родителя.