Еще трое шиари запрыгнули в люк, который тут же захлопнулся. Айа, моментально сообразив, что к чему, отбивалась, кусалась и орала страшным голосом, упорно выскальзывая из рук золотокожих ловцов. С разрешения корабля ей пришлось сделать еще один укол, после которого судорожная щекотка стала совершенно невыносимой. Попеременно хохочущая, визжащая и рыдающая Айа была скручена и брошена в саркофаг, где на какое-то время отключилась.
Больше вспоминать было нечего.
– Они что, бессмертные? – наседал на Амия молодой человек с глазами навыкате. – Бессмертные?
– Я не знаю… не помню. Я с ними не знаком!
– Это из твоего кармана выпало! – Молодой человек потряс запачканной в крови брошюркой, на обложке которой был нарисован кривобокий, но вполне узнаваемый неокорабль.
– Подбросили! – вскрикнул Амий и, выхватив брошюрку, смял ее и сунул обратно в карман.
– Хорош врать уже! Они бессмертные? Раз они в этом баке восстанавливаются, значит, их нельзя убить?
Амий малодушно спрятался за спину ближайшего шиари. Воздушные зеленоглазые существа то ли вырастали из-под земли, то ли размножались почкованием – на площади их присутствовало уже штук двадцать.
– Позвольте сообщить: умертвить гуманоидную составляющую можно, – сжалился над любопытными шиари. – В этом случае, предположительно, происходит длительное восстановление с нуля. Более точными сведениями мы не располагаем. Крайне редкий и малоизученный вид.
Люди пришли в страшное волнение. Ничто не вызывает у человечества большего гнева, чем информация о том, что кто-то живет дольше. И гипотетическое бессмертие неолюдей, о котором обитатели Кальдеронии почему-то узнали только сейчас, стало еще одной причиной, чтобы признать симбиотические пары шарлатанами, недостойными серьезного изучения. Корабль и человек как представители одного вида, ментальная энергия, палиндромон, отсутствие сведений о размножении – да-да, они утверждали, что не производят детенышей, – все это можно было как-то стерпеть, но бессмертие…
Люди тревожно перешептывались, кто-то уже начал возмущаться, как вообще сюда допустили этих неуязвимых и агрессивных чудовищ. Шиари, натренированный распознавать любые признаки душевной дисгармонии, сдвинул бровные дуги и дипломатично сообщил:
– Насколько известно, восстановлению подлежит только гуманоидная составляющая. Смерть корабля, предположительно, фатальна. А теперь вам рекомендуется пройти на процедуры. Персонал ожидает вас.
Шиари указал на белоснежное здание, над которым возвышалась прозрачная труба орбитального лифта.
– На какие еще процедуры?
Он расцвел в терапевтической улыбке:
– Длительные.
Корабль без особого удовольствия слушал, как Айа яростно бьется о крышку саркофага. Из ментального поля он вышел, поскольку в данный момент оно было враждебной территорией: корабль Селеса и Айа ругались и обменивались ментальными ударами безостановочно. Корабль Айи благоразумно решил предоставить их друг другу.
В кабине тихо обсуждали план дальнейших действий четверо шиари. Все они, как выяснилось, были специалистами по достижению душевной гармонии пятого уровня. То есть вспомогательным персоналом, ответственным в числе прочего за нейтрализацию и, при необходимости, жесткую фиксацию окончательно вышедших из равновесия. Учитывая, что рядом с планетой находился шиарийский центр душевной гармонии, присутствие многочисленных специалистов корабль не удивляло. Но понять, что происходит на самой планете, он пока не мог. Самым странным, помимо поведения обитателей, которые словно впервые в жизни видели и шиари, и оммо, были пронизывающие все вокруг потоки ментальной энергии. Корабль очень жалел, что не попал в один из них, когда падал.
– Просим рассказать с самого начала, – прервал его размышления один из специалистов. – Что стало причиной вашей дисгармонии?
– Жизнь… – мрачно ответил корабль.
– Просим уточнить.
– Я же только что рассказывал, разве не вам?
– Нет. Ритениишату Таллауну. Он стоит снаружи.
– Так позовите его внутрь.
Шиари озадаченно посмотрели на потолок. Потолок тоже на них посмотрел, стены изучили вид сбоку, а напольное зрение корабль вежливо отключил.
– Приносим извинения, но он занят, – пояснили шиари таким тоном, будто говорили: «Он уехал далеко-далеко, потерял дар речи, а потом умер».
– Хорошо… – Корабль вытянул из ненадолго затихшей Айи еще немного энергии. – На чем я остановился?
– Позвольте отметить, что пока ни на чем.
Морфы, как и обещали, провели свои исследования – относительно безболезненные – и отпустили зараженную посетительницу с миром, установив на корабль предупреждающий маячок. Они даже управились раньше срока. Но, к сожалению, им удалось найти источник инфекции – того самого морфенка. Как выяснилось, не случайно он играл тогда в поле совсем один – соплеменники, заметив подозрительные симптомы, увели его подальше от колонии и бросили. О своих подозрениях они никуда не сообщили, понадеявшись, как это часто бывает у непросвещенных особей, что неупоминание о проблеме избавит от самой проблемы. Всю колонию отправили в карантин, а морфенка погрузили на корабль вместе с Айей, потребовав, чтобы его увезли куда-нибудь во избежание эпидемии. По мнению морфов, это был идеальный вариант: они избавлялись от безнадежного больного и при этом проявляли гуманность, оставляя его в живых. Корабль отказывался брать на борт нежелательного пассажира, но у морфов было оружие, а в распоряжении любой симбиотической пары имелся только крюк. И Айе вдобавок регулярно кололи доапон.
Обругав напоследок принимающую сторону и поклявшись в жизни больше не иметь дела с морфами, корабль покинул планету, надеясь сплавить несчастного детеныша при первой же возможности. И только потом задумался, что при нынешней степени рассредоточенности разумных видов морфы могут обнаружиться где угодно. Значит, с маячком его могли завернуть на любом пропускном пункте, да и становиться причиной эпидемии кораблю не очень хотелось. Высадить носителя проклятой заразы на необитаемой планете или просто выкинуть его в космос совесть тоже не позволяла.
– Позвольте уточнить еще раз: детеныш морфа страдает сентелией?
– Да.
– Примите извинения за оценочное суждение, но крайне непредусмотрительно было…
– Я думал, что… я не знал… я… хорошо, я не заглядывал в раздел о симптомах, – угрюмо прогудел корабль. – Все беды во Вселенной именно от этого, я уже понял. Никто не смотрит раздел о симптомах… За все время я так и не удосужился. Увидел в общих сведениях «опасно только для морфов» – и успокоился. Посмотреть бы на того кретина, который составлял капсулу… Айа всех называет кретинами, «кретин» – это у людей означает «очень глупая особь»… Откуда я знал, что они замкнутся друг на друге! Я тоже кретин, я сам запер их вместе.
Морфы не пользовались шиарийской системой летосчисления – для них время измерялось жизненными этапами. Жизнь отдельного индивидуума делилась на ихаты, в течение каждого из которых морф вырастал до определенного размера. Существование целых поколений разделялось на олсы, принцип измерения которых был понятен только самим морфам. Около девяноста олсов назад морфы чуть не вымерли от пандемии сентелии, и справиться с ней удалось лишь путем полного уничтожения зараженных колоний. Так что детенышу, который неведомым образом подцепил смертельную древнюю болезнь, в какой-то мере повезло – его просто выселили. А вот судьба его помещенной в карантин колонии осталась неизвестной.
О сентелии морфы слагали поэмы, она была хворью жуткой, но обладавшей определенным некроромантическим ореолом, как выкосившая множество древних жителей Земли болезнь под названием «чума». Почему-то чума считалась более возвышенной причиной смерти, чем, скажем, не менее урожайная болезнь под названием «холера». Одна из поэм морфов, «Песнь молний», которой корабль, впрочем, не знал, утверждала, что зараженный сентелией питается…
…Болью обиды
Гладом потери
Ужасом смерти
Пóтом кошмаров
Ожогами жизни
Гноем души
Тем, что нужно забыть
Выдавить
Выжечь
Вылить
Выкричать
Даст ему острый сентелия зуб
Для вгрызания
В память.
И это была, если не обращать внимания на некоторую высокопарность, чистая правда – между больными сентелией морфами устанавливалась своеобразная телепатическая связь, и они неустанно искали в памяти друг друга самые болезненные воспоминания, чтобы получить порцию сильных эмоций. А самые сильные эмоции, как известно, – отрицательные. Для усиления эффекта морфы принимали облик существа или предмета, с которым эти воспоминания были связаны. Постоянные лихорадочные видоизменения, без необходимой фазы покоя, в итоге приводили к истощению и смерти.
– Они моментально нашли общий язык. Сидели друг напротив друга и бормотали, бормотали… Иногда я поливал их водой, чтобы разогнать, но потом они стали садиться там, где не достать. Айа, сами понимаете, форму менять не умеет, но она говорила. Говорила, как над морфенком издевались старшие, заставляли в наказание есть экскременты, и про половое насилие что-то, кажется, было, хотя не знаю, как это делают морфы, и делают ли вообще, может, я не так понял… И Айа его быстро замучила, морфенок спятил, он постоянно превращался в какого-то человеческого детеныша и называл Айю папочкой, нес какую-то чушь: «Папочка, не хочу уколы», «Папочка, я же все равно умру». Я вообще не знаю, в каких воспоминаниях он мог это откопать. Наверное, на нее произвела сильное впечатление какая-нибудь больница для детенышей…
– Позвольте узнать, как реагировала ваша гуманоидная составляющая?
– Бесилась, будто ей показывали главный ужас Вселенной. Рыдала, орала, ускорялась, кромсала обшивку крюком. Может, она свихнулась даже раньше морфенка. А потом они снова садились рядом. И снова бормотали. И я понимал, что скоро свихнусь я, и мы так и будем дрейфовать от системы к системе, втроем, совершенно сумасшедшие…