– Постарайся вспомнить.
– Уже пробовал, не выходит.
– Рамар, это очень важно.
– Да не помню я.
– Если вспомнишь хоть что-нибудь…
– Что ты прицепился? Не знаю я! Не помню, и все.
Впервые в жизни, если не считать незначительных эксцессов детского периода, Тиинонашт Дархостира ощущала злость. Она по привычке отмечала симптомы: легкое жжение в районе брюшного сосуда, непроизвольное напряжение бровных дуг, маятникообразное покачивание головных щупалец… Всеми этими ощущениями шиари была обязана маленькой неочеловеческой самке, которая честно смотрела ей в глаза и утверждала, что чудесным образом гармонизировалась сама по себе и отныне абсолютно не опасна. А Тиинонашт при этом очень хотела оставить без внимания явные нестыковки, поверить в волшебную самогармонизацию и побыстрее отпустить пациентку на волю – с условием, что она никогда больше сюда не вернется. Эта жажда самообмана огорчала ее больше всего.
Кстати, извинения за выведенный из строя мирогенератор прекраснейшая выслушала уже одиннадцать раз.
– Можно мне к моему кораблю?
– Приношу извинения, но исследования пока не закончены, – сдержанно ответила Тиинонашт. – Будут ли еще просьбы?
– Я бы переоделась. Ходить с голыми ногами – отвратительно.
Посмотрев на оммо, шиари подумала, что ей бы определенно подошла одежда для карликовой самки человека или для детеныша. Надо узнать, есть ли на складе комплект самого маленького размера. Всем пациентам центра душевной гармонии по прибытии выдавали удобный костюм спокойной голубой расцветки, хотя многие зачем-то привозили с собой кучу одежды и через пару дней потихоньку переодевались обратно…
И тут в голову Тиинонашт пришла неожиданная мысль, вызванная, очевидно, пережитым недовольством. Прежде шиари восприняла бы такую идею с неодобрением, но сейчас она показалась ей даже… подыскав нужное слово, ответственная за седьмой сектор определила ее как «забавную». Справившись с первым спонтанным порывом, она взвесила все «за» и «против» и обнаружила, что и того и другого примерно поровну. Однако Тиинонашт очень давно не делала ничего забавного. И, похоже, именно этого ей сейчас не хватало для душевной гармонии.
– … Поверьте мне, я их больше не ненавижу. Я, конечно, пока не готова их любить, но обещаю, я больше никому из них не причиню вреда. Обещаю… клянусь, для них я больше не опасна. И вообще не опасна. Я сейчас очень мирная.
– Хорошо, – неожиданно кивнула шиари.
– Серьезно? – изумилась Айа.
– Ваши уверения приняты. Согласны ли вы продемонстрировать навыки бесконфликтного общения с людьми в бытовых условиях?
– Это как?
– Поговорить с обычными пациентами. Продемонстрировать убедительное дружелюбие. При желании – попросить у них одежду, обувь, средства личной гигиены.
С неподобающим ее уровню удовольствием Тиинонашт наблюдала, как меняется выражение лица Айи.
– Это обязательно?
– Мы ни в коем случае не хотим принуждать вас. Однако только ваших уверений, не подкрепленных доказательствами, недостаточно для признания вас успешно гармонизированной.
– А если я с ними… бесконфликтно пообщаюсь – вы меня отпустите?
– Если будет выказано дружелюбие и обе стороны останутся довольны контактом – это станет неопровержимым доказательством того, что вы преодолели свою дисгармонию.
– А если я кого-нибудь покалечу – тебя посадят? – помолчав, с надеждой спросила Айа.
Все вокруг было гадким и неправильным. И никто не имел права жить. Или, может быть, все-таки имел, но жизнь представлялась таким изматывающим, неблагодарным и бессмысленным занятием, что всех немедленно следовало от этого права избавить, чтобы прервать цепь ненужных страданий. На протяжении десятков, сотен тысяч лет эти твари прилежно и даже изобретательно занимались уничтожением друг друга. Приносили редкие крупицы радости в жертву условностям, которые сами же и выдумали. Приносили в жертву миллионы живых, кричащих представителей вида ради того, чтобы этот вид в целом, как некая абстрактная проекция, жил лучше и ел больше, и не видели в этом никакого противоречия. Кормили войну, кормили мясорубку. И все это называлось историей разума во Вселенной, и лучше было бы никогда не знать и не думать об этом, если уж тебя угораздило появиться на свет…
Раздался противный хруст, как будто у кого-то сломался зуб, потом стало больно. После секундного замешательства Селес обнаружил, что сломал фигурку рыбоптицы, и осколки впились ему в пальцы. Он бросил останки рыбоптицы на пол.
– Ну-ну, – сказал Рамар.
– Что?
– Ничего. Просто со стороны это, оказывается, выглядит довольно забавно.
Похоже, Псих был искренне рад, что капсула произвела на Селеса такое неизгладимое впечатление. Это вдруг разозлило Селеса настолько, что он схватил Рамара за плечо. Ему хотелось отшвырнуть от себя ухмыляющегося соплеменника, как осколки рыбоптицы. Его корабль, почуяв все признаки приближающегося ускорения, а также возможной драки, решил вмешаться.
– Селес? Помнишь, ты просил меня расшифровать запись? Со сломанного медальона. – Своим главным козырем для привлечения внимания корабль очень дорожил и молчал до последнего. Но теперь он опасался, как бы после всего случившегося Селеса тоже не оставили в центре для принудительной гармонизации.
– Помню… – Селес отпустил Рамара, скептически на него покосившегося, и корабль с облегчением уловил, как замедляется пульс гуманоидной составляющей. – Получилось?
– Да, только что, – соврал корабль.
– Ну?
– Бред, как и ожидалось. Она говорит только: «Дай посмотрю, что у тебя внутри».
– Получилось перевести?
– Как видишь, я знаю больше языков, чем ты.
– И что это за язык?
– Хм… Если честно, я не помню. Их слишком много, сейчас у каждого подвида по пятьсот самостоятельных диалектов, никакой унификации…
– Дай посмотрю, что у тебя внутри…
– Набор случайных слов. У той человеческой самки явно что-то с головой, поэтому она тебя и напугала. И вообще, тебе надо что-то уже делать с нервами.
– Спасибо.
И неочеловек, хрустя осколками стеклянного зоопарка, поспешно направился к дверям.
– Ты куда? – удивился Рамар. – Драки не будет?
– Не будет, – рассеянно покачал головой Селес. – Как я мог забыть? Я столько всего забыл…
В многолюдном обеденном зале большинство пациентов были заняты не едой, а разговорами. Некоторые чинно прогуливались вдоль стен, на которых распускались цветы и порхали бабочки. Три стайки самок оглашали помещение высокочастотным смехом. Тощий молодой человек дразнил рыбок в аквариуме. Два пожилых самца сдержанно возмущались отсутствием десерта. Разнополая группа особей творческого вида перекидывалась едкими замечаниями. В общем, люди вели себя мирно.
Последний раз Айа видела такое огромное скопление людей на Кальдеронии, и тогда все закончилось не лучшим образом. К тому же она никак не могла наметить себе жертву, то есть подходящий объект для контакта. Холодея от волнения, Айа молча ходила по залу, а ее лицо приобретало все более и более жалобное выражение. Детеныши многих видов делают так инстинктивно в надежде растрогать врага.
Обращаться к половозрелым самцам было страшновато – еще набросятся, вдруг у них период гона. Молодые самки, насколько знала Айа, тоже могли проявить агрессию – они были запрограммированы на защиту детенышей, уже имеющихся или гипотетических. С возрастом инстинкты постепенно угасали, и человек начинал демонстрировать признаки интеллектуального и духовного развития. По крайней мере, так утверждала энциклопедия. В своей воображаемой вселенной Айа видела, что у животного стремления человека к продолжению рода существует и другая сторона, и эта сторона ей понравилась, и она почти не врала Сигшиоону Каммуиталу, когда рассказывала про это, но ведь в той вселенной она тоже была человеком…
Возле аквариума в кресле сидела пожилая человеческая самка, небольшая, сморщенная, с короткими белыми волосами. Уютно щурясь, она с помощью двух тонких железных прутьев соединяла пушистые нитки в длинное полосатое полотно.
Сделав еще два круга по залу, Айа наконец решилась. Она уселась рядом со старушкой, выждала, пока та отвлечется от своего занятия и посмотрит на нее, смущенно улыбнулась, набрала полную грудь воздуха, сделала неопределенный жест рукой, открыла рот… шумно выдохнула, встала и попыталась затеряться в толпе. Старушка озадаченно посмотрела ей вслед. От мучительной неловкости оммо даже зажмурилась. Потом внезапно развернулась, снова подошла к старушке и снова плюхнулась в соседнее кресло, старательно избегая визуального контакта. Старушка вопросительно на нее покосилась. Айа наконец подняла глаза, издала странный шипящий звук, быстро прижала руку к губам, укусила себя за указательный палец, и на лице ее отразилась такая бездна отчаяния, что старушка невольно отпрянула.
– А бабуля не рассердится? – шепотом спросил наблюдавший за этой сценой Хаген.
Тиинонашт увеличила на экране мягкое розовое лицо старушки и покачала головой:
– Все участвующие в эксперименте пациенты прошли курс гармонизации и готовятся к отправке домой.
– А вон те спорят…
– Это несущественно.
– Ну, удачи.
У всех входов и выходов дежурили специалисты пятого уровня, Айе предварительно вкололи доапон, но ответственная за седьмой сектор помнила, что в случае любого ЧП ей самой грозит принудительная гармонизация. Общение с неолюдьми определенно плохо на нее повлияло. Тиинонашт успокаивали две вещи: во-первых, при удачном исходе она сразу же поставила бы на карте буйной пациентки пометку «гармонизация проведена успешно» и постаралась забыть Айю как страшный сон. А во-вторых, это все-таки было очень забавно.
Оммо тем временем пошла на третий круг. Заинтригованная старушка даже отложила спицы. Сделав несколько красноречивых жестов и опрокинув вазу с цветами, стоявшую на соседнем столике, Айа умоляюще взглянула на бабулю и выпалила: