нашей партии. Назначили первого подходящего горлопана из провинции. Он оказался способным организатором, гораздо более способным, чем от него ожидали. Такое тоже не редкость. А «задвинуть» выдвиженца руки не дошли. Что случается довольно часто. Вот теперь и кусаем локти.
Он сознательно подставлялся. Заряженный энергией конфронтации ответ Левитцкого должен был выйти предельно кратким.
— Мы же не понимаем под политикой сводку новостей в газете! — живо откликнулся Левитцкий. — Даже простое передвижение границ носит планетарный характер, а посему политика либо связана напрямую, либо вызвана силами иного, высшего порядка. — Левитцкий пыхнул трубкой. — Конец Времён, уважаемый Виктор Николаевич, Конец Времён! Тайное проявляет себя в явном. Я и мои товарищи абсолютно убеждены: Старостин представляет собой проявленность глубинных сил разрушения, до поры сокрытых в недрах нашей цивилизации.
— Уверены, именно — разрушения?
— Абсолютно. Небезызвестная строфа «до основанья, а затем, мы наш, мы новый мир построим…» содержит в себе глубокий смысл. Новые цивилизации восходят на прахе предыдущих. Катастрофа только начинается. Первый удар стихии можно уподобить пожару, сжигающему стерню, чтобы подготовить почву для нового посева. Но Старостин — не сеятель и не землепашец. Он сам есть Катастрофа.
Салин долго взвешивал вопрос, тщательно маскируя свой интерес; так уж повелось, беседы с одним из «невидимых советников» носили интеллектуальный характер, никогда и ничего практического, напрямую связанного с делом.
— Как с этих позиций можно оценить возможность сотрудничества, или, скажем так, взаимодействия?
— Со Старостиным?! — Левитцкий развернул кресло, в упор посмотрел на Салина. Но сквозь тёмную толщу стёкол выражения глаз было не разглядеть. — Что будет, если глыба льда упадёт на Солнце? Что будет, если обдать кипятком бутылку хорошо подмороженного шампанского? Вот такой эффект вы и получите, уважаемый! Взрыв и Хаос, из которого потом будет слеплена новая Вселенная. Поймите, Старостин отнюдь не созидатель, хоть и хочет таковым казаться. Он то, что в иные века называли Бичом Божьим. Его функция — разрушить. Выращивать всходы и пожинать новые плоды будут другие. Старостин — последняя в нашем веке попытка создать новую расу, новый тип человека, слепив на скорую руку для него новый мир.
— Странно, что этого никто не понял раньше.
— Случайность. — Левитцкий окатил себя клубом благородного аромата.
— Вы ещё верите в случайное?
Салин взял тайм-аут, прошёл к столу, машинально передвинул бумаги.
«В случайности я не верю, дорогой. В совпадения то же не верю. Я много во что не верю. Порой даже самому себе боишься поверить. Особенно сейчас. Меня подставили на контакт, а сами боятся союза. Только Старостина нам не сломать. Пусть мудрят сколько душе угодно, собирают Капитул, можно большой, можно малый, всё одно — не по зубам. Давить его бесполезно. Пусть Старостин боится меня. Деньги убивают надёжней пистолета, так, кажется говорят. Кстати, о деньгах!»
Он поднял голову и посмотрел на раскинувшегося в кресле Левитцкого. Нога небрежно заброшена на ногу, вересковая трубка грациозно лежит в узкой ладони.
«Не знаю, был ли Алексей Толстой англофилом, скорее всего, германофилом, иначе при Усатом долго бы не протянул придворный «красный граф», но этот-то точно — англофил. Для банальной диссидентской неразделённой любви к Америке слишком утончён и добротно образован».
— Вот ещё вопрос, Константин Арнольдович, нет ли признаков получения Старостиным, скажем мягко, крупных сумм?
Левитцкий изогнул бровь, вычертил в воздухе трубкой замысловатую дугу и произнёс:
— Исключено. Имеется весьма надёжный признак. Старостин, как и все персоны определённого масштаба, прекрасно владеет герметическим языком цвета. Если бы он сподобился найти деньги, которые вы имели ввиду, или они нашли его, а такая вероятность с каждым днём возрастает, он бы не преминул показаться на публике в коричневом костюме. Идёт ему этот цвет или нет, но хотя бы раз он был просто обязан. Он же до сих пор, насколько мне известно, на публике и повседневно продолжает носить исключительно чёрные костюмы. В эту, фи, форменную косоворотку Движения с пояском а-ля Гришка Распутин.
— Я слышал, что чёрный предпочитают творческие натуры? Или опять наврали модные журналы?
— Чёрный цвет — символизирует власть над низшими энергиями, идущими из земли. Например, нефть, уголь. Жёлто-золотой цвет — власть небесная, божественная. Помазанника божьего венчали золотой короной во все времена и практически у всех народов. Коричневый цвет получается при смешивании жёлтого с чёрным. Носящий коричневые одежды демонстрирует овладение двумя стихиями власти. Иными словами, коричневый цвет — решение задачи квадратуры круга, как её понимали алхимики, то есть — соединение земного и небесного. Забавно, но по тесту Люшера коричневый цвет ассоциируется с гедоническими устремлениями. Ибо таков цвет, простите, переваренной пищи. Сытый лев, уже не лев, вы согласны?
Салин, подумав, кивнул.
— Если Старостин вырядится в коричневое, считайте, что он перестал быть самим собой. Его цвета — чёрный и алый. Дым и пожар. — Левитцкий скользнул взглядом по Салину. — А вот вам, Виктор Николаевич, тёмно-коричневый к лицу.
— Благодарю за комплимент. Но костюмы мне подбирает жена.
«Вот и предел твоей компетенции, дорогой. Как только доходит до реального дела, вся твоё любомудрие теряет смысл. Какая же власть без серьёзных денег?»
— Пригласите ко мне Владислава. Да, немедленно. И будьте добры, ещё кофе для Константина Арнольдовича. — Салин положил трубку, снял очки, протёр стёкла кончиком галстука. Не поднимая головы — знал, без очков глаза становятся беззащитными — сказал:
— Константин Арнольдович, первую часть будем считать законченной. Сейчас подойдёт Владислав, поделитесь с ним своими тревогами. Не знаю, что там у вас, но верю, зря панике вы бы не поддались, так?
Вместе с Владиславом в кабинет проникло невидимое холодное облачко. Салин давно обратил на это внимание: стоило войти всегда собранному, внешне бесстрастному и уверенному в себе Владиславу, на сердце становилось тревожно и умиротворённо одновременно. Как в присутствии врача. Возможно, будет больно, но мера боли будет профессионально отмерена, а потом непременно наступит облегчение.
Владислав умел провести любую операцию с минимумом крови и боли. Он их не хотел, не брезговал и не страшился. Кровь и боль, реальные кровь и боль, были неизбежными составляющими его ремесла. Работая со смертью, он мог превратиться в гробовщика, палача или вертухая. За долгие годы сотрудничества с Салиным, он ни разу не оступился, был и остался хирургом. И как положено хорошему хирургу, он не вёл статистики. Мастерство не определяется количеством, как и во всяком искусстве, в ремесле тайных операций речь идёт только о стабильности качества работы.
Владислав молча кивнул Левитцкому, сел в кресло напротив.
Салин надел очки, кивком дал понять Левитцкому — можно начинать, время не ждёт.
— Откровенно говоря, несколько некорректно поднимать эту проблему в отсутствие Рожухина, но, боюсь, он бы меня не понял.
Левитцкий запыхал трубкой, переводя взгляд с Салина на Стаса. Оба молчали, умели молчанием вытягивать на разговор.
— Всё дело в некоторых, подчеркну, исключительно на мой взгляд, тревожных симптомах. Я последнюю неделю анализировал материалы по отрядам наших, так сказать, «меченосцев». Картина безрадостная, доложу я вам.
Опять никакой реакции. Оба изобразили на лицах заинтересованность, но никакого ажиотажа. Лицо Владислава вообще замерло, как у Сфинкса.
— Я, естественно, не вдавался в подробности, как у вас говорят, оперативной работы. Это епархия Владислава. Меня больше интересуют идеологические аспекты с выходом на некоторые эзотерические архетипы. Дело в том, что с самого начала мы пытались заложить в конструкцию организации «Меч» определённый архетип. Я, как вы помните, достаточно подробно обосновал свою точку зрения по данному вопросу. Сейчас лишь повторю, что организация лишь тогда дееспособна, если её структура не только оптимальна для решения внешних и внутренних задач, но и коррелируется с определёнными устоявшиеся формами коллективного бессознательного.
— Благодарю за вступление, Константин Арнольдович, теперь прошу самую суть проблемы, — первым не выдержал Салин.
Посмотрел на Владислава. Опытный глаз подметил тень тревоги, залёгшую у него вокруг губ.
— За основу нами была принята модель рыцарского военно-религиозного ордена. Мы учли и специфику будущей деятельности, и отсутствие на тот момент сколь нибудь дееспособной общественной идеи, и соответствие этики и морали военного ордена структуре личности будущих неофитов. Ведь им предстояло воевать, как бы мы это не называли. И война это без сроков и конкретных целей, без врага, обозначающего себя другой формой одежды и чуждым языком. По сути, это война с невидимым, непроявленным врагом. Нам были нужны носители угасшего под гнётом цивилизации истинного духа Воина, сами не ведавшие, что в их крови есть малая толика святой крови Касты воинов. Только такие потребны для астральной битвы, которую мы на своём уровне воспринимаем как противостояние определённой политической фигуре и силам, его вызвавшим к жизни.
Левитцкий достал из портфеля и разложил на столе фотографии.
— Вот полюбуйтесь. Большего мне не потребовалось. Я готов поставить диагноз.
Салин перебрал фотографии, передал пачку Владиславу.
— Продолжайте, — сказал он Ливитцкому.
— Перед вами снимки мест стоянок наших отрядов, места и результаты их акций. К сожалению, это всё, что мне удалось фактически выпросить у Рожухина. Но мне достаточно. Вы обратили внимание на странные знаки? Иногда они вырезаны на дереве, вот здесь нарисованы на стене. Вот под этим деревом нашли труп какого-то человека. Какая-то акция под деревенькой Выселки… А вот это место, где, по мнению оперативников, находился снайпер, ликвидировавший какого-то бонзу в Новосибирске. Опять, как вы видите, едва заметный знак. Уверен, на него они не обратили внимание. Или не смогли грамотно истолковать.