— Ну Карнаухову уже УКа пофигу. Он перед Всевышним сейчас отчитывается.
— Зато Артемьев жив-здоров.
Татищев поднял подбородок и устремил взгляд в серый бетонный потолок. С минуту он разглядывал армированные балки.
— Почему бы тебе не проинформировать Первого? Он тебе не откажет в удовольствии лично свинтить Артемьева, — произнёс он, опустив взгляд.
Филатов поиграл желваками на скулах.
— Проинформирую. Обязательно проинформирую. Что наш генеральный прокурор решил с мальчиков перейти на девочек. Не заладилось у него с мальчиками. Отлюбил одного сладкого такого, мускулистого и злого на это самое дело. А мальчик пошёл в ванную подмываться и не вернулся. Вены зачем-то себе порезал. Только утром и выяснилось. Остыть успел. Трудно было паковать в пакет и на свалку вывозить.
Он вбивал фразы, как гвозди, внимательно следя за реакцией Татищева. Сначала глаза Татищева сделались скользкими, блуждающими, потом замерли и остекленели.
— У меня и эта компра с полной доказательной базой, — дожал Филатов. — По два свидетеля на каждый эпизод. Хоть завтра в суде выступят.
Филатов чутко дёрнул ноздрями. Сейчас от Татищева смердело страхом. Запах был настолько пронзительный и вязкий, что Филатов сразу понял, почему от него сатанеют собаки.
— Чего ты хочешь? — почти простонал Татищев.
Филатов, поборов брезгливость, дружески похлопал его по плечу.
— Ну что ты так взбледнул? Всё путём! Сейчас в сауну пойдём, девок из группы поддержки пялить. По пиву пройдёмся. За одно наши дела перетрём. Ты же с нами за одно, так?
Татищев кивнул.
— Ну! А ты стеснялся.
Филатов из нагрудного кармана достал листок, сунул в руку Татищеву.
— Здесь десять фамилий самых-самых Старостинских жуков. Арестовывать будем по прибытию в Москву, прямо у самолёта. Ты мне выпишешь постановления на арест. Для начала десять штук. Вру, с Артемьевым будет одиннадцать.
Татищев бегло просмотрел список.
— Здесь те, кого мы свинтим в первую очередь. Второй список задействуем на следующий день. Пусть все думают, что кто-то уже раскололся. Большинство наделает в штаны и будет сидеть тихо, дрожать за свою шкуру. Не удивлюсь, если побегут с повинной.
— Фигуры! — Татищев ещё раз, уже медленнее прошёлся взглядом по списку. — А не боишься, Коля?
— Я отношусь к тем счастливчикам, что боятся после. А ты не ссы в компот! Что побледнел-то?
— А материалы на них готовы?
— Само собой. Прямо в сауну тебе принесут.
Татищев тяжело вздохнул.
— Зачем тебе это надо?
Филатов опять притянул его за пуговицу кителя.
— Затем, бля, что я жить хочу. Долго и смачно. И не хочу, чтобы мною подтёрли дерьмо «Особого периода» и выкинули в толчок, спустив для верности воду. Ясно? — Он ослабил хватку. — А чистенькими, пушистыми и ласковыми мы сами сможем быть, так же? Даже патриоты из нас выдут не хуже, чем из Старостина. Почему это мы должны уйти, а он остаться?
Филатов развернулся и пошёл по коридорчику к дверям спортзала. Шёл, не оглядываясь. Был полностью уверен, Татищев семенит следом.
Глава 16
Фараон
Старостин взял ещё одну сигарету из лежащей на столе пачки Александра, поймал его взгляд и спросил:
— Не жалко?
— Нет, только курите вы много, Иван Иванович.
— Копчёное мясо дольше хранится, — отмахнулся Старостин.
Встал из-за стола.
Специально заказал, чтобы зал для совещаний в «берлоге» делали круглым. Очень удобно нарезать круги, вышагивая мысль, и держать всех в поле зрения.
Форму стен повторял стол, массивный, со столешницей из полированного дуба. Старостин послал дизайнера куда подальше с его идейкой применить модный кремлёвский стиль — стол с клумбой посредине.
«Нафиг мне этот «бублик» позолочённый? Фикция одна. Как за таким работать можно? Ни документов по нему передать, ни промежность незаметно почесать. За «бубликом» пусть в телевизоре красуются. А мне рабочий стол нужен! Короче, строгай верстак для документов на двенадцать персон», — распорядился Старостин.
Вторым требованием было — «ничего лишнего». В результате в зале не осталось ничего, кроме десяти кресел вокруг стола. Фальш-потолки, служившие источником света, сняли, чтобы не соблазнять желающих понатыкать в них подслушивающие и взрывающиеся предметы. Обнажившиеся конструкции бетонных плит бункера Старостина не смутили. Приказал выбелить. Свет в помещение давали угловые напольные торшеры и настольные лампы.
«И хватит. Яркий свет, шум и бабы — три врага преферанса», — заключил он.
Как опытный шулер в помещение для «политического преферанса», вмонтировал кое-что для себя. В стене за спиной его кресла, прямо за холстом картины, помещалась система кинжального огня. Если кто-то проникнет в помещение, выбив единственные бронированные двери, то будет сметён шквалом пуль из восьми пулемётных стволов. Кресло председательствующего в мгновенье ока вместе с полосой пола под ним скользнёт к открывшейся нише в стене. Бронированная заслонка тут же рухнет, надёжно отгородив его от ворвавшихся чужаков и вышедших из доверия своих.
— По-твоему получается, Филатов нам помешать не сможет? — сбавив шаг, спросил Старостин.
— Я так не говорил, Иван Иванович. Гарантий никто не даст. Я сказал — не успеет. Мы опережаем его на пять шагов. Начнёт действовать, сразу же окажется в цейтноте. А это почти стопроцентная гарантия наворотить таких ошибок, на исправление которых у него просто не хватит времени. Он уже зашевелился. Но все его ходы просчитаны.
Старостин остановился, через стол смерил взглядом Александра. Сорокалетний, широкоплечий, по-военному подтянутый, в идущей ему чёрной косоворотке «Молодых львов» с нашивками хорунжего, Александр был похож на ротного атамана бритых отморозков из личной гвардии Старостина. Если бы не чуткие пальцы пианиста. Хищное, породистое лицо огрубело от ветра и солнца, но как ни прячь за крутой внешностью ум, обязательно глаза выдадут. Они у Александра были яркими и всасывающими, как у стервятника.
Память у Александра была феноменальной, цепкой и безбрежной. Старостин приблизил его, обратив внимание, что рабочий стол у Александра всегда был действенно чист, только один листок сиротливо лежал на столешнице. Александр весь день делал на нём какие-то абсолютно нечитаемые пометки, а потом безжалостно его сжигал. На пробу Старостин приказа воспроизвести по памяти всё и всех, прошедших через кабинет Александра за день. К удивлению, он без запинки воспроизвёл каждую минуту бесед, каждую строчку в документах, в мельчайших подробностях и в нюансах.
Осталось проверить на жестокость. Индивидуальную акцию Александр выполнил, как и ожидалось, не дрогнув ни единым мускулом лица. А групповую…
Тут уже дрогнули все. Шутка про сотню «Молодых львов», по укурке отправившихся ломать Китайскую стену, родилась благодаря ему. Направленный разобраться с сотней, захватившей Благовещенск, Александр быстро и жёстко провёл следствие. Подшил рапорта, служебные записки и прочую бюрократическую мелочь. А потом перетопил виновных в Амуре. Начиная с командира и заканчивая приблудившимися маркитантками из местных жительниц. Говорят, правильно ли привязаны камни к шеям, проверял лично.
Старостин включил его в «группу ревизии и контроля» Движения, в личную контрразведку. С испытательным сроком в месяц. О чём Александра, само собой, в известность не поставил.
Как вскоре выяснилось, в оперативном и аппаратном ремесле, Александр не уступал Кочубею, заслуженному ветерану подковёрных боёв. «Моцарт, твою мать! — морща нос, констатировал Кочубей. — Малолетний самородок. Но как, шельмец, работает!»
Докладывал Александр, как всегда, лишь изредка подглядывая в крохотный блокнот, где единственная страничка была покрыта иероглифами, известными только ему одному.
— Договаривай.
— И всё же, он может ударить первым, Иван Иванович.
Старостин потоптался на месте, задумчиво крутя сигарету в пальцах. Сделал шаг вперёд и на ходу бросил:
— Зачем?
Александр пожал плечами.
— Ответ вне логики. Голая психология. Психология обречённого. Так плохой игрок, когда до него доходит, что партия неизбежно склоняется не в его пользу, старается сделать «сильный ход».
— Напасть первым для него сильный ход?
— Рассчитывает получить тактическое преимущество, которое можно развить в стратегический успех.
— Это возможно.
— Только в случае ареста вас лично. Причём сегодня же ночью.
Старостин остановился. С иронией посмотрел на Александра.
— Для этого ему придётся уломать Первого.
Александр заглянул в блокнот.
— С двух часов дня, сразу же как он получил данные следственной бригады, Филатов вызвал в Горки-9 всех своих конфиденциантов.
— Кого-кого?
— Всю свою кодлу, — поправился Александр.
— Так и говори! Нечего для врагов приличные эпитеты подбирать.
— Залегендировал сходняк под матч по «ногамячу», — продолжил Александр. — В семнадцать тридцать в бункер в Горках прибыл Татищев. До сих пор находится там.
Старостин грузно развернулся. Встал лицом к Александру.
— Зачем?
— Думаю, Филатов решил получить прокурорскую оценку своим оперативным материалам. Под таким соусом Первый наживку проглотит. Из квартиры Карнаухова изъяли анализ операций через Амстердам. В материалах светятся минимум десять человек. Думаю, по ним Филатов затребует ареста.
— И если Первый мне до утра не позвонит, чтобы, как полагается, согласовать аресты…
Они обменялись понимающими взглядами. Старостин, криво улыбнувшись, тряхнул головой.
— Если Первый решит своё завтрашнее выступление превратить в речь Хрущёва на ХХ съезде… Пусть сначала удостовериться, что я уже помер.[18]
Александр вежливо хохотнул. Став серьёзным, бросил взгляд в блокнот.
— Охрана увеличена до максимума, Иван Иванович.
— Куда же ещё больше! — проворчал Старостин. — Итак на толчок идёшь, как под конвоем. Стукача Филатова вычислил?