Александр сверился с записью в блокноте.
— Под подозрением семь человек, Иван Иванович. В отношении шести подозрения весьма серьёзны. В отношении них я готов немедленно применить превентивные меры. Но рекомендую подождать. Самолёт Артемьева, как договаривались, изменил курс. Сейчас с его борта на узел связи придёт телеграмма-«пустышка». Стукачок не удержится от шанса выслужиться. И сразу попадёт в ловушку.
— Ага. Выяви мне источники Филатова, только Филатова. О других пока можешь не думать. В этом гадюшнике кого только нет, стучат друг на друга да трепят языками на стороне. Ищи только филатовского стукача! — Старостин крякнул и надсадно закашлялся. — Уф, ну и кислятина! Американские, а дерьмо.
Он вытер заслезившиеся глаза.
— За Артемьевым «хвост» есть?
— Да. Пока ведут через службу управления полётами. На земле, уверен, встретят оперативники Филатова.
— Наручник сразу наденут?
— Не исключаю. Но, думаю, Филатов даст команду арестовать его после встречи, чтобы снять самую свежую информацию. Поиграют Артемьевым в «ногамяч», сдаст всё.
— Может, стоит предупредить Артемьева?
— Не надо. Задёргается ещё, не дай Бог.
— Согласен.
Старостин медвежьей походкой прошёл вдоль стола. Остановился. Мрачно насупился. Медленным округлым движением рукой с сигаретой обвёл стол.
— Что бы там не удумал Филатов, в полночь здесь все кресла должны быть заняты, Александр. Под твою личную ответственность. — Дождался утвердительного кивка. — Что у тебя по «Финалу»?
Александр достал из нагрудного кармана конверт. По гладкой столешнице толкнул к Старостину.
— Последние данные от моего человека. Теперь у нас полный преферанс.
Старостин достал из конверта фотографии. Внимательно просмотрел одну за другой. Брезгливо поморщился.
— Ты не застал, но такую порнуху раньше немые в электричках продавали.
— Они и сейчас такое продают.
Старостин покачал головой. Сунул фотографии в конверт, толкнул к Александру.
— Парапсихологам покажи, пусть скажут своё слово.
Александр накрыл подъехавший к нему конверт ладонью. Поднял взгляд на Старостина.
— А потом что с ними мне делать, Иван Иванович?
Старостин расплющил сигарету в пепельнице.
— В печку. Лично отвечаешь.
Александр лишь чуть сузил глаза. Ни один мускул не дрогнул на его скуластом лице, лишь колюче сверкнули глаза.
— Вопросы есть?
— Только один. Когда?
— Сразу же после подтверждения результата. Проконтролируешь лично. Отвезёшь меня и сразу возвращайся.
Александр кивнул и что-то черкнул в блокноте.
Старостин вернулся к своему креслу, сел, перелистнул бумаги в папке.
— Ступай, Саша, готовь выезд. Я сейчас соберусь и тронемся.
— От главного здания?
— Да. Надо народу показаться. Весь день в «берлоге» просидел, не хорошо, шушукаться начнут. Кстати, что с квартирой?
— На прослушивание проверили утром и час назад. Чисто. Людей я уже разбросал. Взяли под контроль все снайпероопасные точки, прошерстили подвалы и чердаки. Сейчас контролируют передвижение по улице. Вас будут обеспечивать из квартиры напротив, плюс двое на верхнем пролёте, плюс двое у дверей подъезда. На улице мы поставим машины у самых дверей. Плюс ещё несколько человек на подстраховке. С охраной Салина я договорюсь, встанут, где захотят, но дверь квартиры я им не отдам. Вот и всё. Да! Чуть попозже договорюсь с вояками на ближних постах. За «жидкую валюту» они и мышь не пропустят.
— Гарантируешь порядок?
— На девяносто процентов.
— Ага! Всего? — улыбнулся Старостин.
— По нашим временам и это много.
— Вот за это я тебя и люблю, Саша. Никогда не крутишь. Продолжай в том же духе.
Александр встал. Бросил беглый взгляд в блокнотик и лишь после этого сунул его в карман.
— Что-то ещё?
— Как сказать… — Александр немного помялся. — Отловил сплетню о вас, весьма и весьма неприятную.
— Ну давай, что уж дерьмо в кармане греть, — подогнал его Старостин.
— «Наш дон Альфонсо рискует в своей постели обнаружить вместо Ракели прекрасную Эсфирь».
На секунду ястребиные глаза Старостина залило молочного цвета льдом. Через силу улыбнувшись, он спросил:
— И кто у нас такой знаток еврейского вопроса?
— Кочубей.
— Когда родил мысль?
— Сегодня в обед. Обронил вскользь, когда узнал, что я готовлю к встрече квартиру Ники Давыдовны.
Лицо Александра осталось непроницаемым, как не буравил его взглядом Старостин. И всё же он не выдержал, первым нарушил тягостную паузу.
— Какие будут распоряжения?
Старостин перевёл взгляд на кресло, отведённое Кочубею за столом для совещаний. По правую руку от председательствующего.
Сильные пальцы Старостина затискали зажигалку, как-будто пробуя её на слом. Потом расслабились. Стальной цилиндрик зажигалки глухо цокнул о столешницу.
— Никаких, — произнёс Старостин, пряча взгляд. — Пока — никаких.
Оперативная обстановка
Срочно
Особой важности
Согласно списку
ШИФРОГРАММА
Код «Водолей»
По получению настоящей шифрограммы немедленно задействовать «водозабор».
Перевести «контролёров» на усиленный режим. При обнаружении «остаточного загрязнения» в «первой партии» к «отбеливанию» приступать немедленно. О неполадках и сбоях в системе оперативно информировать «Абердин». Действовать согласно их указаниям. Готовность к открытию шлюзов 14.10. Контрольное время — 7:00 / в.м./
По получению шифрограммы доложить. В дальнейшем до указанного срока соблюдать режим радиомолчания.
13 октября Подпись: Старостин
После доклада Старостину у профессора Холмогорова на душе остался неприятный осадок. Впервые за годы работы над «Водолеем» Старостин не дал и слова сказать. Раньше, особенно на первом этапе, он заваливал Холмогорова вопросами и терпеливо, как школьник, выслушивал пространные объяснения. Предпочтение, которое Старостин явно выказывал Якову, было тревожным симптомом.
В науке конкуренция не ниже, чем в бизнесе, и не всегда причиной её является гонка за обладанием истиной. Куда там! Истину ещё нужно обрести, суметь уловить её призрачный свет и вместить в человеческое, слишком человеческое сознание: узкое, зашоренное и расхристанное. Да и что есть истина? К чему она? Если не даёт финансирования, льгот и привилегий? Напрасное напряжение ума и томление духа.
Времена титанов мысли, как и титанов духа, давно канули в Лету. Благородный и самодостаточный учёный муж проиграл эволюционную схватку государственному служащему. Кюри, Бор, Эйнштейн и Иоффе могли на клочке бумаги теоретизировать о строении атома. До бесконечности и в своё удовольствие. И мнить себя полубогами. Кем, впрочем, и были.
Но чтобы расщепить атом, взорвать его с энергией в сотню мегатонн, потребно задействовать всю мощь государственной машины. Нужно бросить в котёл атомного проекта миллионы тонн золота, высоколегированный сталей, бетона, меди, графита, тонны руды, сотни тысяч человеческих жизней, астрономическое количество человеко-часов титанического умственного и физического труда. И только тогда количество взорвётся качеством.
Кому это доверить? Только тому, кто пусть не гений, но исполнителен, не богом возлюбленный, а пользуется полным доверием власти, кто сам расшибётся в лепёшку и других в навоз замесит, но даст результат в срок. И не отрицательный, что в науке считается нормальным, а государственно значимый результат — способную взорваться бомбу и работающую АЭС. Причём, не самым красивым решением, а самым экономичным.
Наукой занимаются Боры и Иоффе, двигают прогресс Оппенгеймеры и Курчатовы. И не личными усилиями. Это раньше стяжали философский камень и грызли гранит науки в гордом одиночестве. В двадцатом веке генералы от науки бросают на штурм высот знания дивизии и армии ополченцев в серых пиджачках с институтскими «поплавками» на лацканах.
Профессор Холмогоров был научным генералом, по табели о рангах и даже по погонам на кителе, который он одевал только по торжественным случаям. Яков Зарайский дослужился, ну, допустим, до комполка. Несомненно, умён и перспективен, но это ещё не причины позволять прыгать через ступеньки карьерной лестницы. Да и генерал из него пока никудышный. Нет ни стати, ни опыта, ни волчьих клыков.
А что за война без генерала? Партизанщина, а не война. Старостин, фельдмаршал, фюрер и «лучший друг отечественной науки» в одном лице, не так глуп, чтобы этого не понимать. Не только коней на переправе не меняют, а и званий в момент форсирования реки не дают.
Вот закончится операция, начнётся процесс «награждения непричастных и наказания невиновных», тут можно и подсуетиться, применить пару-тройку аппаратных приёмчиков и вытеснить зарвавшегося молодого и перспективного из поля внимания светлых очей начальства. И даже не поймёт, дурашка, когда, как и кто его бортанул. Великая эта наука — карьера в науке!
Оценив свои силы и примерившись к силам неожиданно объявившегося конкурента, Холмогоров успокоился и с аппетитом, смакуя каждый кучек, предался ужину. Рёбрышки молодого барашка с картофелем «по-деревенски», зелёным лучком, травками и всем остальным прилагающимся бальзамом легли на душу и тело. Глоток французского каберне, если верить запылённой этикетке, урожая ещё «до Катастрофы», окончательно заврачевал рубцы на самолюбии профессора. Он даже преисполнился симпатией к молодому коллеге.
Холмогоров старался настроить себя на отческое, заботливое отношение к Якову. Причём, искреннее. Фальшь была бы сразу разоблачена, что только навредило бы делу. Знал, Яков чрезвычайно тонко чувствующая натура. Почувствует фальшь, обидится и замкнётся. А ещё хуже, упрётся, как ишак. Таких как он нужно выманивать лаской, а не гнать кнутом и подкупать морковкой.
— Знаете, Яков, что мне сказал их повар, или как они его тут называют, когда я заказывал наш ужин? «Не скромничайте, можете заказать хоть суп из черепахи. Сделаем, только подождать придётся». Каково, а?