— Ничего удивительного, — ответил Яков. — Для многих приход к власти означает возможность максимального удовлетворения личных потребностей. Жаль, порой всё этим и ограничивается. Вы, кстати, не знаете, что ответил Гитлер, когда его упрекнули в ужасающей коррупции среди членов победившей НДСАП?
Холмогоров был чересчур занят косточкой, чтобы отвечать. Вопросительно вскинул брови.
— Как и у нас в годы, так сказать, реформ, в Рейхе кто мог, лез в советы директоров, кто мог, принимал в подарок пакеты акций, а у кого не было ни ранга, ни фантазии, банально брали на лапу. Кстати, называли они этот захватывающий процесс «установлением партийного контроля над бизнесом». Короче, как и мы строили не светлое будущее для арийской нации, а вполне сытое и комфортное настоящее для себя, любимых. Такой, знаете, олигархически-бюрократический режим с ура-патриотизмом для тех, кому ничего не досталось. Кроме права умереть и убивать за любимую родину. — Яков отодвинул тарелку. — Но многие бизнесмены особой радости от партнёров в коричневых рубашках не испытывали. Со слов Раушнинга, Гитлер им сказал примерно следующее: «Партийцы компенсируют годы лишений и преследований. Многие из них просто голодали. Я не могу им запретить взять им причитающееся. Партия меня не поймёт. Мы победили. Должна же быть справедливость! Революция всегда перераспределяет блага. Пусть платят! А если кому-то не нравится, то я могу устроить настоящую революцию. Недели на две. С погромами и грабежами. Только это обойдётся недовольным гораздо дороже». За точность не ручаюсь, но смысл передал.
— Умно, ничего не скажешь, — Холмогоров принялся обсасывать косточку. — М-м. А вы, я погляжу, всерьёз заинтересовались политологией?
— В силу необходимости, в силу необходимости, Леонид Фёдорович. — Яков поскрёб бородку и задорно сверкнул глазками. — Политические сферы для меня — это ядерный котёл, где кипит процесс перехода энергии в информацию, материи в идеи, абстрактного в конкретное, частного в коллективное. Занимательное зрелище, особенно, если смотреть с позиций нашей научной концепции.
— Наблюдение как этап познания достаточно интересно, что же касается, практики… Поверьте мне, скучно до невероятия. Примитивно. В первооснове лежат поведенческие реакции высокоорганизованного хищника, или простейшего кровососущего. — Холмогоров, спохватившись, решил сменить тему. — Вот я смотрю, вы едите мясо, Яков. А как это сочетается с Ведантой, о которой вы столько мне говорили?
— Пустое всё, — Яков свободно откинулся на стуле. — Этап первой влюблённости уже давно закончился. Сейчас у меня с эзотерикой устоявшаяся семейная жизнь, ха-ха-ха! А если серьёзно, нет хуже извращения, чем применение в повседневной жизни сокровенных знаний. Ведическая кулинария была разработана традиционной цивилизацией.
Те, кому по кастовым законам полагалось обходиться растительной пищей, подчеркну, в противовес физиологии и морфологии человека как мясоеда, вернее, трупоеда, были способны потреблять энергию, иначе говоря — прану, в чистом виде. В таком случае потреблять иную пищу означало отнимать её у других, брать то, что тебе не положено, что есть высший грех в иерархическом традиционном обществе. «Каждому своё!» Лозунг достаточно инверсированный, но в глубинной сути своей верен. Так что доедайте барашка, профессор, и не мешаете пищеварению дурными мыслями.
— Вы прекрасно понимаете, Яков, что меня тревожит. — Холмогоров вытер по-старчески блеклые губы уголком белоснежной салфетки. — По сути, «Водолей» сотворит то же, что и недалёкие пропагандисты ведической кухни. Он покуситься на заповедное для человека в угоду его сиюминутным и неразумным потребностям.
Яков моментально стал серьёзен.
— Отнюдь, Леонид Фёдорович! Мы же с вами идём путём Герместра Трисмегиста. Помните? «То, что внизу, то и наверху, то, что находится вверху подобно находящемуся внизу, ради исполнения чуда единства. Ты отделишь землю от огня, тонкое от грубого, осторожно, с большой ловкостью. Он поднимается из земли к небу и снова опускается в землю, и получает силу всех вещей, как высших, так и низших. Этим способом ты приобретёшь всю славу мира и вся тьма удалится от тебя. Эта сила — сильнейшая из всех сил, так как она победит всякую тонкую вещь и проникнет во всякую вещь плотную. Так был сотворён мир!»
Яков поднял указательный палец.
— Вот в чём смысл! Мы осуществляем лишь часть воздействия. Мы воспроизводим фон, характерный для космического излучения якобы упавшего на Землю. Можно сказать, провоцируем Космос ответить подобным излучением. Вот что означает «поднимется от земли и опустится на Землю»! Маги древности умели заставить Землю излучать сигнал и устанавливали управляемую взаимосвязь с Космосом. Но ответит ли он нам в этот раз, не знаю.
— Но не грех ли, вот что меня волнует!
— Могу вас успокоить, профессор. — Яков улыбнулся. — Именно это и есть величайший грех. Его даже не сравнить с работами над биологическим оружием и зачатием детей в пробирках. Можно гордится, если хотите, но это второй по значению грех после поедания яблока с Древа познания. Весь вопрос, позволит ли Господь, Аллах или Абсолют, как вам будет угодно, совершить нам его. Ведь и первый был совершён при попустительстве Всеведающего и Всемогущего. Нам не дано постичь промысел Божий. Вот и не будем делать вид, что нам известно всё. Предвидеть, а уж те паче — рассчитать, увы, в таких областях просто невозможно.
Холмогоров смял и отбросил салфетку.
— М-да! О последствиях лучше не думать.
— Совершенно верно, Леонид Фёдорович. — Яков широко улыбнулся, увидя выражения лица Холмогорова. — Нас просто сметёт, если мы хоть краешком зацепили охранительные структуры Земли.
Холмогоров и без зауми Якова, почерпнутой из священных и проклятых книг Запада и Востока, понимал, что меру ответственности они взвалили на себя запредельную. В проект Старостин вгрохал столько сил и средств, что провал произведёт эффект взрыв нейтронной бомбы. Люди, виновные и случайно причастные, исчезнут, а лаборатории и оборудование останется в наследство новым придворным чародеям. Больше всего Холмогорова донимали не мысли о грехе и карме, о неких Высших иерархиях, а вполне земные проблемы — присвоение заслуг и избежание ответственности.
Яков мог летать в каких ему угодно высях, но Холмогоров двумя ногами стоял на земле, устойчивость положение и позволяла безопасно разглядывать звёзды. Проблема состояла в том, что звёзды расположились так, что Холмогоров попал в прямую зависимость от небожителя Якова. Закружится голова у одного, с плеч слетят обе.
— Как же здесь неуютно.
Холмогоров отодвинул тарелку. Осмотрелся.
Помещение, отведённое им, напоминало уютный номер дорогой гостиницы, если бы не стальные тамбурные двери с колесом запирающего устройства.
— За свою жизнь по бункерам и «шарашкам» насиделся изрядно, но здесь что-то не по себе. Плохая аура, вы не находите? Cама обстановка давит.
— Вас, профессор, давит не обстановка, а вопрос, который вы хотите мне задать, но никак не решаетесь.
Холмогоров изогнул бровь. Решил не скрывать удивления. В чтение мыслей на расстоянии не верил. Но Яков не раз доказывал, что достаточно чётко умеет считывать внутреннее состояние человека.
— Будем считать, что я задал его.
— Да. — Яков пристально посмотрел в глаза Холмогорову. — Я сделаю это. Это часть эксперимента. Если нам было позволено сделать всё, что мы с вами успели, возможно, будет позволено совершить и это. Слишком поздно поворачивать назад.
Холмогоров перевёл взгляд на стоящий у стены прибор. Его прямо перед ужином доставили из Красногорской лаборатории. Укрытый белым чехлом, он казался безобидным и простым, как обычный офисный ксерокс. Если не знать о электронной начинке.
— Профессор, вы чувствуете себя Курчатовым, держащем руку на рубильнике атомного фугаса? — с улыбкой спросил Яков.
— Мне интереснее, как вы себя ощущаете в роли запала атомной бомбы, коллега, — без тени юмора ответил ему Холмогоров.
Фараон
Тайным коридором Старостин прошёл из бункера в подвал штаб-квартиры, на личном лифте поднялся в кабинет. Просторное помещение ещё сохранило следы пребывания своего прежнего хозяина — главного режиссёра театра Армии.
Этим кабинетом, считавшимся официальным местом пребывания лидера Движения, Старостин пользовался крайне редко. В основном, встречался здесь с делегациями «с мест» и политическими фигурами, от которых ничего путного не ждал. Секретари из предбанника официального кабинета об отсутствии хозяина ничего не знали. Все звонки из приёмной автоматически дублировались в рабочий кабинет в здании напротив или в «берлогу», откуда Старостин или от его имени Кочубей давали необходимые распоряжения. Кочубей же предложил разделить документооборот на два потока: документы с пришпиленной розовой бумажкой уходили на обработку в «берлогу», с жёлтой — клались на стол официального кабинета. Старостин подписывал их, не глядя, когда было время.
Сейчас он, пройдя из задней комнатки в большой кабинет, лишь покосился на разбухшую папку «на подпись». Перегнулся через стол, ткнул пальцем в кнопку селектора.
— Дарья, охрана на месте?
Секретарша от испуга охнула.
— Иван Иванович… Да, здесь. Уже ждут.
— Молодцы, я выхожу.
Он скорым шагом прошёл в двери, провернул ключ в замке и толкнул её дубовую тяжесть.
Из кресел сразу же вскочили трое в форме «Молодых львов». С десяток посетителей, до бледных лиц дожидавшиеся приёма, с трудом поднялись на затёкших от долгого сидения ногах.
Старостин обвёл взглядом приёмную. Выбрал первого, более-менее, симпатичного просителя. Изобразил на лице удивление. Ткнул пальцем в его сторону.
— Как, до сих пор маринуете?! — прорычал Старостин.
Посетитель чуть не рухнул назад в кресло.
— Иван Иванович, — пролепетал он. — Без вашей подписи…
Старостин шагнул к нему, вырвал из рук папку. Распахнул, корябая бумагу, вывел свою летящую подпись. Поставил жирую точку.